Золотые вёсла времени или «Уйди-уйди» - Велтистов Евгений Серафимович - Страница 11

• Предыдущая
• 11/13
• Следующая

Вот тебе, Ветерок, фирменная песенка. Смотри, какой я фартовый парень, как легко и точно веду в танце красивую старшеклассницу.

— Как живешь, Нина?

— Хорошо, — сказала она спокойно.

— Какие планы? Нина задумалась.

Я знал, что она ответит через минуту, и не торопил ее.

Не снимая ладони с моего плеча, Нина сказала:

— Через два года я выйду замуж. У меня жених есть.

— Не надо! — крикнул я беззвучно. Я знал этого франтоватого жениха. Брак будет не самый удачный.

Но не стал ничего пророчить: Нина все равно бы меня не послушалась.

Оглянулся на своих, крикнул:

— Алена, Кир, почему вы не танцуете? Гусевы, я вас просто не узнаю!

Алена и Кир с Гусевыми вошли в общий круг. Лена-полено бурно хохотала где-то рядом, наслаждаясь неожиданно вернувшейся молодостью.

Ветер сменил скучную пластинку на бодрую, и мои плясуны «дали» молодежный танец. Все так и уставились на них; никто до сих пор не видел, как можно красиво и индивидуально танцевать, сопровождая ритм разнообразными движениями,

а не просто хватать партнершу «за клешню» и за талию и шептать ей при этом всякие глупости в ухо. Можно вот так: как Алена и Кир — на расстоянии и вместе.

И тут кто-то из моих друзей запел под Утесова:

После слов: «Что-то я тебя, корова, толком не пойму» — раздалось дружное: — Му-у-у...

Захваченная всеобщим легкомыслием Алена созорничала. Прокричала в ночь голосом Аллы Пугачевой песню из ее репертуара:

Сначала все словно онемели, потом опомнились, засмеялись, грянули хором:

А моя-то Пугачиха стоит довольная в окружении Гусевых и других поклонников из сорок седьмого. Я хотел было крикнуть: «Алена, ты что это?» Но передумал. К Алене подошла Нина, попросила: «Повтори, пожалуйста. Я что-то этого номера не знаю...»

Что дальше пел трудяга-патефон?

Помню ликующий, распахнутый мир в песнях Орловой:

Радость-то поет, как скворец, а мне почему-то грустно.

— Грустить не надо... — произнесла шутливо Нина, проходя мимо меня.

— Это пройдет, — ответил я совсем взрослым тоном. — Ностальгия. Ретро...

Она взглянула на меня незащищенно. Мы танцевали с ней последний свой танец.

— Знаешь, — сказал я, заглядывая в Нинины глаза из будущего, — ты станешь хорошей эстрадной певицей, а я — на самом деле — писателем. И мы больше не увидимся.

— Почему? — Она удивилась. Ей дано было заглянуть только на два года вперед.

— Спой, Нина! — попросил я.

Она согласилась. И, едва умолк Утесов, зазвучал над лесом звонкий девичий голос.

Она спела одну строфу. Никто не двинулся с места, не заговорил. Тишина опустилась на поляну. Все замерли, как на старом снимке. Вот он, в памяти и на самом деле: группка застывших в танце юных дачников, патефон на большущем пне, колонны сосен, фонарь луны.

Я просигналил Ветру:

— Собраться всем вместе!

Мы встретились под сосной, озаренной лунным фонарем. С трудом вырвали из круга танцующих Лену-полено. Даже в темноте было видно, какая у нее физиономия.

— Как хорошо, братцы-кролики! Кир, это ты? — тараторила она. — Ветер, почему ты печален? Писатель, успокойся! Алена, прими мои извинения. — И добавила: — Я готова. Я, братцы-кролики, счастлива...

Алена не удержалась, чмокнула тетку в щеку.

— Вот такой я тебя люблю!

Когда мы проникали сквозь толстенную сосну, в середину ее ствола, раздался жизнерадостный голос Лены:

— Как его? Гаврош? А-а, Гаврик! Наверное, он заждался нас в своем ящике.

Слава богу, за вечер хоть одна судьба была решена.

Я тайно вызвал Кира во двор.

— Мне нужно на один час в сорок четвертый. 21 октября. Это важно.

— Мы вдвоем? — спросил Кир.

— Вдвоем. Там идет суд над убийцей.

— Понял, — ответил Кир. — Делай, как я. Я положил ему руки на плечи.

Точно помню эту дату:21 октября меня вызвали в суд в качестве свидетеля. В суде я никогда не был, не знал, что там говорят, и Лехины коньки не взял из-под лестницы. Карлуша признался в двух убийствах — девушки и старика, а убийство Лени Манина отрицал. Сейчас, именно сейчас, я исправлю ошибку.

Мы оказались с Киром в нашем дворе. Двор был пуст, уныл. На небе висели свинцовые тучи. Я нырнул в парадное, достал из тайника под лестницей коньки, завернутые в синюю тряпку. Хитер ты, Карлуша, здесь никто искать не стал. А я, оказывается, жуткий трус, даже перепугался, когда нашел коньки. Что ж, пусть будет суд и надо мной!

Показал «гаги» Киру. Новенькие, никелированные, с тупым лезвием. Леха так и не успел их заточить, примерить, прикрутить к валенкам веревкой с палкой.

Мы побежали под уклон, на Каланчевскую улицу. Здесь катались зимой на коньках. Разгонялись вниз до самой трамвайной линии. И ждали попутный грузовик, который поднимет в гору, цеплялись за борт проволочным крюком. Это особое удовольствие: искры сыпались из-под коньков, когда попадался голый булыжник, ветер румянил лицо, и главное было уследить, чтобы кто-то внезапно не высунулся из-за борта, не сорвал с тебя шапку.

Серое строгое здание городского суда напротив трамвайной остановки. Поднялись на второй этаж. Комнату, где проходил суд, я помнил.

Маленький зал набит людьми.

Я приземлил Кира на край скамьи и сразу увидел убийцу. Белокурый, с невозмутимым лицом, он уверенно сидел на скамье подсудимого. За его спиной застыл милиционер. Чуть поодаль, тоже под охраной, томились Вага, Франт, братья Волы.

Я подошел к высокому столу, положил перед судьей сверток.

— Что это? — спросил судья.

— Коньки... друга. Леонида Манина. — Судорога сдавила мне горло, но я пересилил волнение и страх, указал на Карлушу. — Его убил вот этот.

— Ваша фамилия, имя, отчество? — спросил судья.

Я назвал себя.

— Это мой свидетель, товарищ судья, — пояснил, вставая, прокурор. — Он из седьмого класса.

Судья развернул тряпку, и все увидели новенькие Лехины коньки. Родственник моего убитого друга, сидевший в зале, закрыл ладонями лицо.

Я отвечал на вопросы прокурора, адвоката, судьи, а сам глядел на старого железнодорожника в коричневой форме — дядю Герасима. Он жил в нашем парадном, а в суде был народным заседателем. Дядя Герасим великолепно знал тайник под лестницей. Он мне поверил.

Я не хотел смотреть ни на белокурого убийцу, ни на его соучастников. Один только раз, назвав Вагу, изготовившего нож для Карлуши, я обернулся к нему, спросил:

— Что ты молчишь, трус?

Вага криво усмехнулся, уставился в потолок. Карлуша не заинтересовался коньками, как все присутствующие на процессе, которые вытягивали шею, чтоб разглядеть мою находку. Карлуша, ходивший обычно в чистенькой, постиранной и разглаженной матерью рубашке, при галстуке, в сероватом пиджачке, сейчас был в затрапезной телогрейке. Белокурые волосы обриты, сам он непохож на себя. Никто раньше не знал ни его точного имени, ни отчества, ни фамилии. Всем было известно только, что он сначала первоклассник, потом второклассник... семиклассник... девятиклассник... живет с мамой, работает в аптеке помощником провизора. Знали, что Карлуша вежлив, старателен, исполнителен.

• Предыдущая
• 11/13
• Следующая