Финт хвостом - Молзберг Барри - Страница 77

– Стрела – красивое имя, – сказала Марисет. – А кто тебя так назвал?

– Я сам. У меня было другое имя, но потом я назвал себя так в память о своем падении, прямом и ровном, подобно полету стрелы.

– Падении? – переспросила Аннасин. – Ты откуда-то упал?

Черный кот посмотрел на нее насмешливо.

– Воистину так, я упал. Надо ли говорить, куда и откуда?

Марисет нервно пискнула, а Аннасин принялась ловить несуществующих блох. Обе уже догадались, что разговаривают с падшим ангелом.

Стрела, однако, держался непринужденно и запросто. Он улегся среди цветов и сказал:

– Был большой спор относительно малой вещи. Догадайтесь, какой?

– Ты хотел стать царем, – отважилась Марисет.

Черный кот рассмеялся, как смеются кошки, и сказал:

– С чего бы мне или кому-то из нас вдруг захотелось в цари? У царей много забот. А нам и так было неплохо. Нет, вот как все было. Понимаете, мы увидели их в саду, мужчину и женщину. И мы обсудили, что видели, и сказали: «Смотрите, он создал их неравными. Мужчина – он тоже мудрый, но не такой мудрый, как женщина. И это несправедливо». И мы пошли к нему и сказали, что думали, в те времена он был еще доступен. Он, кажется, удивился и сказал нам, что мы ошибаемся, ибо по его замыслу все должно быть наоборот: женщина не должна быть мудрее мужчины – он должен быть мудрым, а она должна слушать его. И наш князь – вы узнаете его имя, – он рассмеялся, и смеялся, пока не лишился чувств. Каким он был совершенным, каким красивым, когда лежал у ног… у его ног, с распростертыми крыльями и разметавшимися волосами цвета чистейшего золота. И тогда он разгневался. Он изгнал нас из своих чертогов. Мы пали. Но сначала мы выпрыгнули из хрустальных окон.

Аннасин принялась мыть лапкой за ухом. Она не решилась что-либо сказать. Но Марисет – та, которая помоложе – подбежала и затеяла игривую возню со Стрелой, который был падшим ангелом. Они катались в цветах, и брыкались лапами, и легонько покусывали друг друга, и смеялись пронзительным мяу-мяу.

Наконец Аннасин сказала:

– Значит, мы настоящие ведьмы.

– И почти настоящие кошки, – сказал Стрела, вспрыгнув на камень и поджав хвост, который пыталась куснуть Марисет. – Но кошки тоже не такие уж славные и безобидные существа. У них милые мордочки, но у них острые зубы и острые когти – мягкие лапки-царапки.

– Наши тела, – сказала Аннасин, – остались дома.

– Может быть, их никто не найдет, – сказала Марисет.

Они спустились к речушке под водопадом и наловили на ужин рыбы. Конечно же, они съели ее сырой, и никогда еще рыба не была такой вкусной и нежной, трепетной и прохладной – из горной речки.

После ужина они спустились с холмов и остановились, глядя на деревню в вечерних сумерках. Окна домов светились красным – там уже зажигали огни. Над трубами вился дымок. На постоялом дворе, где странники останавливались на ночлег, стояла пара распряженных лошадей, и яркая лампа горела в окне.

– Он приехал, этот охотник на ведьм, – сказала Аннасин.

– Хорошо, что мы кошки, – сказала Марисет.

– Я расскажу вам сказку, – сказал Стрела. И он рассказал.

Первая сказка – «Кошка из очага».

Жила-была женщина. Она не видела в жизни ничего красивого – только, может быть, небо, – но у нее не было времени, чтобы смотреть на небо. Она родилась и жила в блеклом, унылом, пустынном краю, а в тринадцать лет ее выдали замуж за жестокого неотесанного мужлана, который обращался с ней как с рабыней, и бил ее смертным боем, и держал в страхе. Он ее ненавидел – как, впрочем, и все остальное, кроме выпить хмельного, поесть и поспать. Он даже не спал с женой как с женой – разве что пару раз в самом начале, – потому что был слишком ленив. Но она была только рада, что он оставил ее в покое хотя бы в смысле супружеской постели, и спала на полу, на голых досках, рядом с его кроватью, укрываясь старым залатанным одеялом и подложив под голову пук соломы.

И вот настала зима – ужасная, как ледяное дыхание из мерзлого ада. В тех краях снег выпадает обильно и, смерзаясь, становится как стекло. Снег завалил и уродливый дом злого мужа, и дом стал похож на грязную сахарную голову. Каждая утро женщина пробиралась по высоким сугробам к колодцу и ломала лед палкой. Весь день она поддерживала огонь в очаге. Летом она часто ходила на рынок и каждый раз приносила вязанку дров – про запас, поскольку деревьев поблизости не было. И вот теперь она подкладывала дрова в зимний огонь, чтобы муж мог сидеть у печи в тепле и уюте. На том же огне она варила ему еду и согревала эль. Сама же она пила ледяную воду из замерзающего колодца и ела объедки с мужниного стола. Дни ее проходили в домашних трудах, она убирала дом, надраивала чугунки и горшки, стирала одежду – но стирать одежду и мыть посуду она выходила на улицу, на жгучий холод, потому что муж не любил, чтобы ему мешали.

По вечерам – а низкое серое небо темнело быстро – она зажигала для мужа лампу и готовила ему ужин. Потом он поднимался наверх, к себе в спальню, и если она за весь день ни рассердила его ни разу, то он не бил ее перед сном. Но чаще случалось так, что он все-таки ее бил, и иногда даже – до крови.

Когда муж уходил к себе, женщина еще долго сидела одна у догорающего огня, потому что ей не разрешалось подкладывать дров, когда муж ложился спать. Но она все равно сидела у очага, и смотрела на золотистые угольки, и иногда позволяла себе помечтать – просто так, почти ни о чем, потому что она не видела в жизни ничего достойного и не знала, о чем можно мечтать. И хотя сами по себе угольки были очень красивыми, для нее они означали очередную холодную ночь, и тяжелый сон на голом полу, и безрадостное беспросветное завтра.

Однажды утром в ту зиму женщина, как обычно, проснулась с рассветом – с первым лучом продрогшего солнца. Она поднялась с жесткого пола, у нее все затекло и болело, а муж зашевелился в своих меховых одеялах и буркнул:

– Потише, ты, корова неповоротливая.

Она спустилась вниз, положила в очаг дрова, достала трутницу, высекла искру и разожгла огонь, и посидела пару минут у огня, чтобы немного согреться. Она открыла входную дверь – все в ту же унылую бесконечную зиму, как будто лето умерло навсегда и уже никогда не вернется в мир. Бледная и пустая, как смерть, эта заснеженная земля простиралась по всем направлениям до самого горизонта, где сливалась с низким белесым небом. Женщина взяла ведро и вышла наружу, и холод ударил ее также жестоко, как муж, внезапно и злобно, и она замерла на месте, один на один со своим отчаянием посреди белой пустоши, и в это мгновение холодный луч солнца разорвал серые облака. И женщина увидела, как что-то движется по поверхности мертвого мира – что-то живое.

Она пригляделась, ошеломленная, и увидела, что это кошка. Нет, раньше она не видела ни одной кошки, она только слышала, что бывают такие звери, но нет – не такие. Эта кошка была даже не рыжая, а оранжевая, яркая-яркая, и ее шерстка переливалась, как шелк, и глаза у нее были как два янтаря. Оранжевая кошка увидела женщину, замершую в дверях, и подбежала к ней, и потерлась о ногу, и замурлыкала так мелодично и ласково.

Пустое сердце несчастной женщины сразу же переполнилось чувством. Она наклонилась и погладила кошку. Она была мягче шелка и теплая, как пирог только что из печи.

– Моя красавица, – сказала женщина.

Но тут она услыхала тяжелые шаги мужа, который спускался по лестнице, и не успела даже оглянуться, как он уже встал у нее за спиной.

– Чего копаешься, ты, свинья? – сказал он и ударил ее по затылку. – Иди уже за водой. Где мой бульон? Зачем тебя держат здесь в доме, ты, сучка?!

И тут он увидел кошку – яркое пятнышко на снегу, словно кусочек летнего солнца.

– А это что еще за грязная тварь? Ты что, кобыла, все это время держала здесь кошку?! И кормила ее едой, предназначенной для меня?! – Он толкнул женщину так, что она упала, и собирался пнуть кошку ногой, но кошка отпрыгнула, точно язычок пламени на снегу. Муж поднял камень и швырнул его в кошку, но не попал. Обогнув сарай, кошка скрылась из виду.