Новые письма счастья - Быков Дмитрий Львович - Страница 38

• Предыдущая
• 38/56
• Следующая

Международный праздник левшей 13 августа прошел в России почти не замеченным – вероятно, потому, что у нас и прочие дни мало от него отличаются.

Не то чтоб повод слишком светел, но все застолья хороши: вот мир в который раз отметил международный день левши. Читатель мой пожмет плечами: кто это выдумал, чувак? А я отвечу: англичане. Им трудно выпить просто так. А нам и повода не надо для заливания души, но этот праздник – нам отрада: у нас все время день Левши. Завидуй, косная Европа, и вечно помни, ху из ху: ведь наш Левша без мелкоскопа ковал английскую блоху! Блоха английского металла, косым подкована Левшой, конечно, прыгать перестала – но это минус небольшой.

Вы в этом выводе подвоха не усмотрите ни хрена, но – хорошо ли это, плохо, – Россия левая страна. Не только в августе – и в марте, и в декабре наш рок таков: мы государство левых партий и одиноких леваков. Не нужно сводок и докладов, чтоб убедились враг и друг: мы средоточье левых взглядов, и левых ног, и левых рук. Одни мы дрыхнем или с девой – но, поручусь за большинство, с ноги встаем мы только левой и вечно злимся оттого. Как псы под окрик караульных, на службу тянемся рекой, засевши в «Ладах» леворульных, что левой сделаны рукой. Наш труд нелегок и несладок. Что для приезжего бардак, для нас – единственный порядок. Ведь мы работаем не так, как надо было бы для дела или обидней для врага, а только так, как захотела начальства левая нога. Срывая плод запретный с древа, пугливо ежась на ветру, мы от жены идем налево и возвращаемся к утру… Вот так проходят наши годы – а чтоб никто не доглядел, живем на левые доходы от непонятных левых дел. И пусть, как змеи перед Евой, пред нами вертится весь свет, – а мы их всех одною левой! Поскольку правой просто нет.

Увы, не в силах объяснить я, – дивится друг, смеется враг, – но опыт правого развитья всегда кончается никак: режим, казалось бы, свободен, – но, веря принципам своим, идем налево – песнь заводим, идем направо… и стоим. Наш долгий опыт неизменен. Мы не порочны, не грязны – но, как еще заметил Ленин, больны болезнью левизны. Дерутся кланы и анклавы, гаишник просит левый штраф, – дерутся все, и все неправы, а пригляжусь – и я неправ… Зато в словесности мы шарим – ведь наша нация жива активным левым полушарьем, что отвечает за слова. Европа, как ее ни гневай, терпеть готова наш поход под крики «Левой, левой, левой!» – и никогда наоборот.

Зато другие сверхдержавы и их гаагские суды всегда, во всем пред нами правы, и правотой своей горды. Пускай мы выглядим коряво – нас это сроду не скребло. У них повсюду правит право – у нас же лево и бабло. Страшны российские забавы для их разжиженных кровей. Они и в том, и в этом правы. Чем мы левей, тем все правей. И как бы мы ни огорчались – все отвернулись, как на грех, а с нами только Уго Чавес. Он вообще левее всех.

Нам это все давно приелось. Так почему ж, спросить дерзну, никто не любит нашу левость, не ценит нашу левизну, и мы со всею нашей славой бредем одни, как конь в пальто?

Все потому, что Боже – правый.

А левый – угадайте кто.

Андрею Вознесенскому исполнилось 75 лет. Орден «За заслуги перед Отечеством» II степени показался мне недостаточной наградой, и я удостоил его письма счастья.

С днем рожденья, Андрей Андреич! Как вы держитесь столько лет? Жизнь российская – лотерея ж: риск огромный, а правил нет. Ваша роль тяжела, как штанга, в непроглядной нашей зиме. Чтобы автор вашего ранга столько прожил и был в уме, и еще сочинял при этом, не опошлившись ни на пядь… Непривычна нашим поэтам эта цифра – семьдесят пять. А уж рыцарей авангарда вспоминать без слез не могу: первый ряд давили вульгарно, остальных согнули в дугу… Жизнь российская – не тоска ли? «Власть родная» – оксюморон. Вас, конечно, везде пускали, но и били со всех сторон. Сколько было приемов подлых – вне Отечества и внутри… Тут и четверть-то века – подвиг, вы ж осилили целых три.

В первой правил пахан усатый. Хоть ходили вы в пацанах, но, когда вы пошли в десятый, вас призвал к себе Пастернак. Это вас прикрыло отчасти – он не мог вас пробить в печать, но при нем советские власти было можно не замечать. Чуть, однако, вы рот открыли в хоре гениев молодых, как зоилы с пеной на рыле стали вас ударять под дых – окорачивая Андрюшу, бурной оттепели дитя, «Треугольную» вашу «грушу», как боксерскую, молотя. Им казался грозней тротила ваш невиннейший первый том. Слава богу, у вас хватило легкомыслия. Но потом…

Наступила иная эра. Началась голимая жесть: вы служили тут для примера, что в России свобода есть. Вас на Запад порою слали и не били уже почти – от двусмысленной этой славы было легче с ума сойти. После оттепельной капели потянулись «Дурные дни». О, сколь многие вам шипели: «Что, продался?!» (И где они?) Вы ж, как отрок вечнозеленый, что с раскаяньем незнаком, – умудрились «Авось» с «Юноной» сквозь шторма привести в «Ленком», не утратив былого пыла, не предавши легкость свою. Ах, я помню, что это было: я из этого состою.

Третья четверть – иные моды. Я с тревогой на вас глядел. Из мечтавшейся вам свободы вышел форменный беспредел, а из этого беспредела получилась такая муть, что когда она отвердела – совершенно нельзя вздохнуть. Да еще молодые шавки (на безрыбье и рак – герой), собираясь в крутые шайки, вас покусывали порой. Их наезд, безусловно, значил, что поэзия – не балет и поэтов никто не начал уважать за выслугу лет.

Очень рад я, Андрей Андреич, что по-прежнему вы в строю. Кроме слова, чем отогреешь ледяную страну свою? Мне, зануда я пусть и лох пусть, неумелый слуга харит – акро-батская ваша легкость путеводной звездой горит. Не любя в кругу волкодавов рассуждать о добре и зле, переживши столько ударов (и буквальнейших в том числе), каждый день добывая с бою, как в Отечестве повелось, – вы осмелились тут собою воплощать великий А. Вось. В вечных поисках абсолюта продолжайте смущать умы. Будьте здравы. Пока вы тута – не свихнемся авось и мы.

В Михайловском прошел слет «мамушек и нянюшек», посвященный 250-летию со дня рождения и 180-летию со дня смерти Арины Родионовны Яковлевой. Я увидел в этом лучший символ эпохи.

В честь Родионовны под Псков слетелись няни – опора Родины, живая соль земли. Они в Михайловском собрались на поляне – и стали опытом делиться, как могли. От плясок их дрожал смиренный палисадник, их песни над землей звенели, чуть заря… Без няни Пушкина – какой бы «Медный всадник», про сказки всякие уже не говоря? Ведь что за жизнь была: цензура, страх, наружка, то ссылка, то надзор, то школят, то гнетут… В отчаянье поэт воскликнет: «Где же кружка?!» – и Родионовна с сосудом тут как тут. Он много уплатил невозвратимой дани подругам юных лет и обществу кутил, – однако, думаю, без добродушной няни он много больше бы им дани уплатил. И я не просто так по клаве барабаню, недаром мой Пегас кусает удила: когда бы к каждому могли приставить няню – какая б лирика, какая б жизнь была!

Естественно, поэт взрослеет год за годом – но всякому ростку потребен агроном. Ведь няня добрая – не просто связь с народом, а вдумчивый пригляд за бойким шалуном. От гения б, глядишь, осталась половина, его бы погубил разврат в конце концов, когда б его сперва не нянчила Арина, а после Энгельгардт, а после Воронцов… А после Бенкендорф с добрейшим Николаем, Жуковский, Вяземский, толпа других друзей – ведь мы ж не просто так! Ведь мы ж добра желаем, как те, кого собрал Михайловский музей. Шагнул налево – кнут, шагнул направо – пряник. Голубка дряхлая на всех путях стоит. В российском обществе нельзя прожить без нянек. Особенно таким, как этот наш пиит. Мы нашу Родину уже видали разной: то завучихою с прической накладной, то грозной мачехой, чужой и безобразной, то бабкой жалкою, то матерью родной. Теперь случилось так, что после всех камланий, бесплодных поисков идеи и души, – нам видится она простой и строгой няней: про это не читай, про это не пиши… Непросто шалуну рассчитывать на ласку: здесь был либерализм, но он не проканал. Захочешь новостей – тебе расскажут сказку: по Родионовне завел любой канал! Сегодня Родина добра и таровата – ведь няня ласковей и мамы, и жены… Нет, не решеткою, не кладкой каземата – мы ватною стеной теперь окружены. Но нянька верная следит за каждым шагом. Она привязчивей кинжала и плаща. И то, что для тебя она считает благом, ты будешь принимать покорно, не ропща. Прошла пора стенать или подачки клянчить у фондов западных, как десять лет назад. В надежных мы руках. Теперь нас будут нянчить, Россию превратив в один большой детсад. Сменилась офисом убогая лачужка. Заглушит позитив тоску родных полей.

• Предыдущая
• 38/56
• Следующая