Гонители - Калашников Исай Калистратович - Страница 40

• Предыдущая
• 40/128
• Следующая

– Э-э, твой халат совсем худым стал. И чаруки разваливаются. Придется поклониться Даритай-отчигину… Не даст только. Жадный. – Вздохнул, погладил ее по плечам, по склоненной голове. – А знаешь я о чем думаю, Бичикэ? Надо попроситься на войну. Лук держать в руках умею, мечом махать – хитрость невелика. Привезу добычи. Надену на тебя шелковый номрог, расшитые чаруки. А что? Кто был Джэлмэ? А его брат Субэдэй-багатур? А Мухали? А Джэбэ? Все свое счастье-богатство на войне отыскали.

– Зачем мне шелк и расшитые чаруки? – тихим голосом спросила Бичикэ.

Он и обрадовался, что она отозвалась, и испугался ее тихого, полного безнадежности голоса.

– А что тебе надо? Чего хочешь, Бичикэ?

– Хочу, чтобы жили, как раньше…

– И будем! Что нам мешает? Ты же видишь: я тот же. И ты та же.

– Я – нет. – Она прижала руки к груди. – Тут плохо. Больно. Меня будто раздели донага и навозной жижей облили.

Кишлик крепче стиснул ее плечи.

– Ничего. Мы с тобой вместе, и все будет хорошо. Кто мы с тобой?

Трава. Ветер к земле пригнет – встанем, копыта прибьют – подымемся. А что, нет?

Из сумеречной степи возник всадник, трусцой подъехал к юртам. Кишлик принял у него повод, принялся расседлывать лошадь. На Бадае, как и на Кишлике, был засаленный до блеска, с заплатами на локтях халат из козлиного меха, подпоясанный обрывком волосяной веревки. Отторочив седельные сумы и пустые бурдюки, Бадай бросил их на землю, сел к огню.

Кишлик догадался, что ничего съестного из куреня он не привез, но на всякий случай спросил:

– Ты просил хурута?

– Просил. – Бадай заглянул в кипящий котел, облизнулся. – Не дал Даритай-отчигин. Еще и отругал. Мало молока ему привозим. Живот мой пощупал и говорит: «Разжирел с моего молока».

Бадай был молод, поджар, в поясе до того тонок, что кажется, если крепче затянет свой волосяной пояс, перервется надвое. Кишлику стало смешно.

– Только Даритай-отчигин мог ущупать жир на твоем брюхе. Совсем одурел наш хозяин.

Бичикэ сняла с огня котел, разлила в деревянные чашки жидкое хлебово.

Все начали есть. Тишина стала еще гуще. Ни мышь не пискнет, ни птица не вскрикнет, только слышно, как лошадь Бадая рвет за юртами траву.

– А дождь все-таки будет. – Кишлик повел носом, принюхиваясь. – Юрты опять протекут, и спать в мокре будем. Нет, надо идти на войну. Тут сколько ни работай, награда одна – попреки. Негодный человек Даритай-отчигин. Сам хорошо не живет и другим не дает.

Съев свою долю вареной сараны, Бадай, подтянув седло, лег на него головой.

– Хочешь идти на войну – беги в курень. Как раз собирают воинов.

– А ты, Бадай, разве не хочешь привезти из похода много добычи?

– С Даритай-отчигином чужого не добудешь, а свое растеряешь.

– Нам с тобой что терять? Дырки от халатов? Но ты говоришь верно. С Даритай-отчигином ни тут, ни в походе счастья не найдешь. Я бы пошел с Субэдэй-багатуром или с Джэлмэ. Они и удачливы, и справедливы… А что?

Джэлмэ тогда Хасара… – Вспомнив, что его слушает жена, умолк на полуслове, помолчав, спросил:

– А кого собрался воевать Даритай-отчигин?

– На Тэмуджина идет.

– Ва-вай!

– Если бы он был один! На хана Тэмуджина идут Нилха-Сангун, Джамуха, Алтан, Хучар… В курене говорят: они хотели заманить к себе хана и лишить жизни. Хан Тэмуджин разгадал черный замысел.

– Он и теперь разгадает.

– Не успеет. В курене все бегом бегают. Торопятся нойоны, врасплох застать хотят. Много людей погибнет, Кишлик.

– Много, – согласился Кишлик. – А за что? – Подсел поближе к Бадаю. Может, нам заседлать коней и махнуть туда… А что?

– Куда? – не понял Бадай.

– Уж, конечно, не к нашему хозяину. К хану Тэмуджину. Он откочует.

Людей спасем. Небо вознаградит нас за доброе дело.

Бадай сел, испуганно оглянулся.

– Какие речи ведешь. Кто услышит – язык вырвут.

– Э-э, да ты боязливый!

– Не боязливый… Поедем, а нас настигнут – что будет?

– Не настигнут, если сейчас выедем!

– Прямо сейчас? А кобылиц и овец на Бичикэ оставим?

– Ты что, Бадай! Бичикэ я одну не оставлю.

– Тогда поезжайте, останусь я.

– Оставайся. Нет, и тебе оставаться нельзя. Узнает Даритай-отчигин, что я убежал, скажет: были в сговоре. И ты лишишься головы. Как же быть? Внезапно Кишлик вскочил, плюнул. – Тьфу, дурные наши головы! Собрались плыть через реку и думаем, как бы не замочить ноги. Что нам овцы и кобылицы нойона! Пусть разбредаются. Седлайте с Бичикэ коней, а я зарежу самую жирную овцу, набьем седельные сумы мясом – и в дорогу. Быстро!

Возвратился в свой курень хан Тэмуджин поздно вечером. Не пошел к женам, не стал ужинать, сразу же лег спать. Вокруг его юрты Боорчу поставил двойное кольцо кебтеулов – ночных караульных. И он, выходит, чего-то опасается.

Укладываясь спать, Тэмуджин положил рядом с постелью короткое копье и обнаженный меч. Сон был не глубок и чуток. Часто просыпаясь, он лежал с открытыми глазами, прислушивался к приглушенному говору кебтеулов. Под утро у дверей услышал торопливые шаги. Нащупал рукоятку меча.

– Кто там?

– Я, хан Тэмуджин, – ответил Джэлмэ – и кому-то другому:

– Зажги светильник.

Тэмуджин вскочил, стал одеваться. Второпях не мог найти гутул, крикнул Джэлмэ:

– Дай скорее огня!

Прикрывая рукой пламя светильника, Джэлмэ вошел в юрту. Тэмуджин подобрал гутул, сунул в него ногу, выпрямился.

– Перебежчики, хан Тэмуджин.

– Опять?

– Да нет. Прибежали оттуда.

– Давай их сюда.

Он ждал увидеть нойонов и, когда вошли два замызганных харачу, почувствовал себя горько обманутым.

– Думаешь, теперь я буду доволен и этим? – с раздражением спросил у Джэлмэ.

Джэлмэ стоял, высоко подняв светильники. Бровастое лицо было хмурым и озабоченным.

– Ты их послушай, хан Тэмуджин.

– Я – Кишлик, а это мой товарищ Бадай… – не дожидаясь позволения, заговорил один из харачу. – Мы пастухи твоего дяди.

– Так-так, вы пришли сюда искать милостей? – Он все больше озлоблялся. – Предав своего нойона, вы ждете награды? За предательство и низкородным харачу и высокородным нойонам награда одна – смерть!

Бадай в испуге попятился, Кишлик побледнел, поклонился в пояс.

– Хан Тэмуджин, ты не можешь казнить нас. Мы принадлежим Даритай-отчигину, а он со всем своим владением – тебе. Так какие же мы предатели? И не за наградой мы пришли, а спасти людей от уготованной им гибели. – Кишлик подтолкнул вперед своего товарища. – Говори, Бадай, что ты видел и слышал.

Тому, о чем говорил пастух, верить не хотелось. Если все правда, страшная беда ждет улус. Окликнув караульного, он велел ему заключить пастухов под стражу и держать, пока все не прояснится. Посидел, подперев руками голову.

– Может быть, не правда, а, Джэлмэ? – Но тут же отбросил сомнение. Нет, правда. Так и должно быть. Джэлмэ, прикажи гонцам седлать коней, и пусть они подымают курени.

– Кони уже оседланы, хан Тэмуджин.

– Молодец, Джэлмэ. Созывай нойонов.

– Они уже здесь. Стоят за порогом юрты.

– Позови пока одного Боорчу.

Боорчу уже успел надеть доспехи. Пламя светильника раздробилось на пластинах его железного куяка, туго стиснувшего грудь, с плеч свешивалась плотная накидка, меч бил по голенищу гутула.

– Садись. И ты, Джэлмэ, садись. Оба вы мои самые давние друзья. И только вам я могу поведать, что страх леденит мое сердце. Сколько у нас воинов?

– Около восьми тысяч, если всех соберем, – сказал Боорчу.

– А сколько, как вы думаете, будет у Нилха-Сангуна?

– Если с ним все наши нойоны и Джамуха… – Джэлмэ прикинул в уме, тысяч тридцать. Самое малое – двадцать, двадцать пять.

– Утешил… Можем ли сражаться?

– Сражаться-то можем, – Боорчу сморщился, подергал плечами, поправляя тяжелый куяк. – Когда я был маленьким, моя бабушка говорила мне: козленок может забодать козу, но для этого козленок должен стать козлом.

– Надо отходить, хан, – сказал Джэлмэ.

• Предыдущая
• 40/128
• Следующая