Под властью пугала - Каламата Мичо - Страница 75

• Предыдущая
• 75/76
• Следующая

Шпреса вскочила, чтобы принести бутылку, но мать ее остановила.

– Ты бы пошла, Шпреса, да закончила работу.

– Да я устала, мама, руки уже не работают.

– За ней ведь завтра придут с самого утра.

– Получат попозже, – вмешался Демир. – Оставь ты Шпресу, она сегодня достаточно поработала. Принеси лучше сыру и оливок. И салат бы сделала.

Когда стол был накрыт, Демир поднял рюмку.

– За твое здоровье, Лёни! За благополучное возвращение!

– Спасибо!

– Принеси рюмку и для Шпресы!

– Не надо, отец, я не буду.

– Одну рюмочку. Чокнешься с Лёни.

– За тебя, Лёни!

Они расспрашивали его обо всем: как жил в тюрьме, как вырвался, где был последнее время. Лёни отвечал подробно, время пролетело совсем незаметно.

Демир вдруг опомнился.

– А не пора ли нам ужинать?

– О господи, я совсем и позабыла! – воскликнула госпожа Рефия. – А что будем есть на ужин?

Все рассмеялись.

– Да сделай что-нибудь, неважно. Тут все свои.

Лёни вдруг стало как-то не по себе. Ему вспомнилось опять, что нет с ними человека, столь любимого всеми. Стало грустно.

Учитель, угадав его мысли, тронул за плечо.

– Не надо, сынок.

– Мои товарищи в тюрьме, когда узнали про Скэндера, горевали очень, – сказал Лёни. – Даже Хаки – всегда так владеет собой, а тут ходил как в воду опущенный, ни слова не говорил.

Лёни тяжело вздохнул. Шпреса глядела на него сквозь слезы, госпожа Рефия вытирала глаза концом своего фартука.

– Ах, Скэндер, мой сыночек, если бы и ты был сейчас тут со своей матерью…

– Перестань, жена! О будущем надо думать. Что ты теперь собираешься делать, Лёни?

– Не знаю, господин Демир. Товарищи предлагают остаться в Тиране. И работу уже нашли.

– Значит, уйдешь из деревни.

– А что мне там делать? Халупы нашей давно нет. Поеду повидаюсь с отцом, пережду там несколько дней. Боюсь, не стали бы меня разыскивать.

– Не думаю. К чему им снова всех собирать? Придется им так или иначе объявлять амнистию.

– И товарищи в Тиране тоже так говорят. Но пока нет амнистии, лучше не мозолить им глаза.

– Пожалуй.

– Оставайся тут, – предложила госпожа Рефия.

– Спасибо, госпожа Рефия, не буду вас беспокоить. В деревне меня не найдут.

– Насчет деревни ты прав, – сказал господин Демир. – Но чтобы я больше не слышал о беспокойстве. Ты наш, ты у нас вместо… ты для нас как сын.

У него не хватило духу произнести имя погибшего сына.

– Когда отправляешься?

– Сегодня вечером.

– Нет, хоть сегодня побудь у нас, – запротестовала госпожа Рефия.

– Надо идти, – возразил Лёни.

– Налей рюмку Лёни, – сказал господин Демир.

Шпреса взяла бутылку, но Лёни придержал ее руку. Они взглянули друг на друга, и она словно только сейчас заметила, какие у него глубокие черные глаза.

– Не наливай, не надо больше.

– Только одну.

– А я так и решила в тот день, когда итальянцы пришли, – рассказывала госпожа Рефия. – Ну, теперь-то, думаю, выпустят Лёни.

– Так ведь итальянцы, госпожа Рефия, всю Албанию посадили за решетку, – сказал Лёни. – Кажется, будто тюремную решетку нарастили вширь и ввысь и все мы оказались за ней.

– Это так, – проговорил учитель.

– Ничего, и они сломают себе шею, – сказала госпожа Рефия.

– Будем сидеть сложа руки, так ничего с ними не случится, – отозвалась Шпреса.

– А мы не собираемся сидеть сложа руки, – возразил Лёни. – Против фашизма поднимутся даже те, кому и в голову не приходило выступать против Зогу. Теперь и до них дойдет, почему с фашистами надо бороться. Вот я, к примеру, спроси меня раньше, что такое Албания, так я бы и ответить не смог. Я думал, родина – это только моя деревня. Мне и дела не было до всяких там гегов,[88] а теперь они мне кажутся такими близкими. Теперь я знаю, что такое родина.

– Только, Лёни, действовать надо… с умом.

– Да уж иначе ничего не сделаешь.

Они проговорили допоздна. Уже почти под утро Лёни поднялся и надел плащ.

– Я пойду с тобой, – попросил Вандё.

– Нет, оставайся здесь. Я вернусь.

– Не волнуйся, сынок, Лёни еще придет. А вы, ребята, никому не говорите, что Лёни был здесь. Если кто спросит – вы ничего не знаете.

Лёни засмеялся.

– Слыхали? Пора и вам привыкать к конспирации.

Шпреса улыбнулась, услышав, как свободно он произнес это иностранное слово.

– Ну, до свидания!

– Что бы ни случилось, помни, здесь твой дом, – сказал господин Демир.

– В любое время приходи, – добавила госпожа Рефия.

Они попрощались с Лёни у калитки. Господин Демир медлил уходить.

– До свидания!

– Погоди-ка. – Господин Демир взял Лёни за локоть. Он быстро пошел к дому и исчез в подвале. Лёни, подняв воротник плаща, посмотрел на усыпанное звездами небо.

Но вот показался учитель. Лёни в темноте не мог рассмотреть, что у него в руках.

– Бери, – сказал учитель, – тебе пригодится.

Лёни ощутил ладонью холодное прикосновение металла и радостно вздрогнул, поняв, что это винтовка, да еще какая! Он же всю жизнь мечтал о такой винтовке!

– Бери, Лёни, – повторил учитель. – А вот и патронташ. С этой винтовкой я когда-то воевал, она стреляла только по врагам Албании. Я берег ее для Скэндера, а теперь… теперь ты вместо него. Бери, сынок, и пусть она послужит тебе, как послужила бы Скэндеру или мне, будь я на твоем месте, – для освобождения нашей родины.

– Даю тебе слово, отец, что использую ее, как ты наказываешь, – в борьбе за свободу Албании, – неожиданно для себя ответил Лёни.

Учитель крепко пожал ему руку и обнял.

Лёни подпоясался патронташем, перекинул винтовку за плечо и отправился в путь, не чуя под собой ног от радости. Оружие словно окрыляло его, он чувствовал себя непобедимым. Пройдя по темным переулкам городка, он через поле вышел к мосту, там свернул направо, на проселок, что вел к его деревне Роде.

Сколько раз, сидя в тюрьме, вспоминал он этот путь. Сколько раз видел его во сне! Вот и река! Он шел, не касаясь земли ногами, словно летел.

У разветвления дороги Лёни остановился. Вот эта колея выведет его к Роде – его родной деревне… Там был его дом… Его родной дом…

Лёни постоял немного, сжимая в руке винтовку, словно стараясь унять боль в душе.

Нет. В Роде ему делать нечего. Надо навсегда забыть эту деревню и дом, который когда-то был там. Его с ними ничто уже не связывает, одни воспоминания. И он решительно направился по другой колее. Перед глазами вдруг встали лица товарищей – Хаки, Хамди, Халима, Хайдара… Жаль Хайдара! Это был настоящий человек! И как мы тогда не догадались! Не надо было его пускать! Был бы теперь жив. Но разве кто мог подумать такое!..

Издалека донеслись звуки музыки, кто-то пел. Лёни поднял голову: на том берегу реки, в доме бея, светились окна. Чем ближе, тем свет был ярче, тем слышнее становились музыка, смех и голоса. Что такое? Опять этот подлец гулянку устроил!

Лёни, не разуваясь, перешел речку вброд и приблизился к дому. Знакомые стены! Сколько раз поджидал он бея у этих стен!

Лёни остановился напротив балкона, не отрывая от него взгляда. Сквозь пронзительные звуки народного оркестра пробивался женский смех, разговор. Говорили не по-албански. Гафур-бей собрал своих шлюх и пирует как ни в чем не бывало.

Вдруг оркестр умолк. Снова стали отчетливо слышны голоса, смех Гафур-бея. Потом женский голос запел какую-то иностранную песню, кто-то неумело пытался подыгрывать на кларнете. Взрыв смеха, балконная дверь распахнулась.

Появился Гафур-бей. Он плюхнулся на стул, вытирая платком лоб. За ним вышел какой-то субъект с двумя полуодетыми женщинами. Одна из них прыгнула на колени к Гафур-бею, тот залился тонким, блеющим смехом.

Лёни передернуло от гнева и отвращения. Не помня себя, он вскинул винтовку. Перед его мысленным взором встало вдруг лицо сестры, как она лежала осыпанная цветами, с золотистой прядью волос на лбу.

• Предыдущая
• 75/76
• Следующая