Приговор - Кафка Франц - Страница 2
- Предыдущая
- 2/3
- Следующая
Георга поразило, сколь темно было у отца в комнате в такой солнечный день. Какую все-таки тень отбрасывали высокие стены, окружавшие узкий дворик! Отец сидел у окна в углу, всячески украшенном памятными вещицами покойной матери, и читал газету, глядя на нее искоса и пытаясь тем самым приспособить свои слабеющие глаза. Отодвинутый на край стола завтрак казался почти нетронутым.
– А, Георг, – произнес отец и двинулся ему навстречу. Его тяжелый шлафрок распахивался при ходьбе, полы развевались; «мой отец все еще гигант», подумал про себя Георг.
– Здесь же невыносимо темно, – сказал он вслух.
– Темно здесь и вправду, – ответил отец.
– Окно ты тоже держишь закрытым?
– Мне так лучше.
– На улице ведь очень тепло, – сказал Георг, как бы продолжая свою исходную мысль, и сел на стул.
Отец собрал посуду от завтрака и переставил ее на сундук.
– Я, собственно, хотел тебе только сказать, – продолжал Георг, рассеянно следя за движениями старика, – что я как раз сообщил в Петербург о своей помолвке.
Он приподнял письмо в кармане, так что стал виден его край, и опустил его обратно.
– Отчего в Петербург? – спросил отец.
– Как же, моему другу, – ответил Георг и попытался встретиться с отцом взглядом. «В конторе-то он совсем другой», подумал Георг, «не то что здесь, развалился как и руки скрестил.»
– Да, твоему другу, – подчеркнуто произнес отец.
– Ты же знаешь, отец, что я сначала думал умолчать ему о моей помолвке. Чтобы его не расстраивать, только поэтому. Ты же знаешь, он сложный человек. И я сказал себе – он же может узнать о помолвке не от меня, хоть при его образе жизни это и маловероятно – помешать я этому не могу, но от меня самого он об этом узнать никак не должен.
– Ну, а теперь ты стал иного об этом мнения? – спросил отец, положил при этом газету на подоконник, поверх газеты очки и прикрыл их ладонью.
– Да, теперь я иного мнения. Если он мне хороший друг, сказал я себе, то моя счастливая помолвка должна и для него быть радостью. Потому я немедля ему об этом написал. Но перед тем, как бросить письмо, я все же хотел тебе об этом сказать.
– Георг, – произнес отец и широко раздвинул беззубый рот, – послушай меня! Ты пришел ко мне, чтобы посоветоваться об этом деле. Это тебе, без сомненья, делает честь. Но это ничто, это ужаснее, чем ничто, если ты мне не скажешь всей правды. Я не хочу сейчас ворошить то, что не имеет к этому отношения. Со смерти нашей любимой матушки стали происходить всякие некрасивые вещи. Думаю, придет еще время к этому вернуться, и скорее, чем нам кажется. Многое в делах от меня ускользает, – не то, чтобы от меня это скрывали, по крайней мере, мне не хочется верить в то, что от меня это скрывают; сил у меня уже меньше, память слабеет, и меня уже не хватает на то, чтобы следить за всем происходящим. Во-первых, это естественный ход вещей, а, во-вторых, смерть нашей матушки сразила меня сильнее, чем тебя. Но поскольку уж мы заговорили об этом письме, прошу тебя, Георг, не обманывай меня. Это сущий пустяк, что гроша ломаного не стоит, так не обманывай же меня. У тебя действительно есть этот друг в Петербурге?
Георг в смущении поднялся.
– Бог с ними, с моими друзьями. Тысяча друзей не заменят мне моего отца. Знаешь, что я думаю? Ты недостаточно о себе заботишься. Но годы берут свое. В магазине ты для меня незаменим, ты ведь это прекрасно знаешь, но если магазин станет вредить твоему здоровью, я его завтра же вовсе закрою. Так нельзя. Мы должны совершенно иначе обустроить твою жизнь. Ты сидишь здесь в темноте, когда в гостиной у тебя был бы прекрасный свет. Ты отщипываешь кусочек за завтраком, вместо того, чтобы как следует подкрепиться. Ты сидишь тут с закрытыми окнами, когда свежий воздух так был бы тебе полезен. Нет, отец! Я приглашу врача и мы будем следовать его предписаниям. Мы поменяемся комнатами – ты переедешь в светлую комнату, а я сюда. Для тебя ничего не изменится, все твои вещи переедут с тобой. Но это все со временем, а сейчас приляг ненадолго, тебе непременно нужен покой. Пойдем, я помогу тебе переодеться, – у меня получится, увидишь. А если хочешь сейчас же лечь в светлой комнате, то полежи пока у меня на кровати. Так было бы, кстати, лучше всего.
Георг стоял почти вплотную к отцу; тот сидел, уронив седую растрепанную голову на грудь.
– Георг, – произнес отец не двигаясь. Георг тотчас же опустился возле отца на колени и увидел, что с усталого лица на него, чуть искоса, смотрели огромные зрачки.
– У тебя нет никакого друга в Петербурге. Ты всегда любил сыграть с кем-нибудь шутку, и вот даже меня стороной не обошел. И откуда бы у тебя там взялся друг? Уж никак не поверю.
– Отец, ну постарайся вспомнить, – сказал Георг, приподняв отца с кресла и снимая с него халат, пока тот едва держался перед ним на ногах. – Уже скоро три года тому, как мой друг не был у нас в гостях. Насколько я помню, ты его особо не жаловал. Не меньше двух раз я скрыл от тебя, что он сидел у меня в комнате. Я вполне мог бы понять твою к нему неприязнь, у моего друга есть свои странности. Но как-то раз вы все же вели очень приятную беседу. Я был еще так горд тем, что ты слушаешь его, киваешь и задаешь вопросы. Если ты подумаешь, ты обязательно вспомнишь. В тот раз он рассказывал невероятные истории о русской революции. Как он, к примеру, будучи по делам в Киеве, во время мятежа видел на балконе священника, что вырезал у себя на ладони кровавый крест и взывал к толпе. Ты еще сам любил пересказывать эту историю.
За время разговора Георгу удалось усадить отца в кресло и снять с него надетые поверх подштанников панталоны и носки. При виде белья не первой свежести он упрекнул себя за плохую заботу об отце. Следить за сменой отцовского белья, несомненно, входило в его обязанности. Прямого разговора о будущем отца между ним и его невестой еще не было, и их молчаливый уговор предполагал, что отец останется в прежней квартире один. Теперь же он с полной уверенностью решил забрать отца в свою будущую семью. При ближайшем рассмотрении могло даже возникнуть чувство, что уход, ожидавший отца на новом месте, мог оказаться уже не ко времени.
Он на руках отнес отца в постель. Его охватил ужас когда, подходя к постели, он заметил, что отец играет с цепочкой его часов. Он не сразу смог уложить отца в постель, так крепко тот держался за цепочку.
Но как только он оказался в постели, все как бы успокоилось. Он сам укрылся и высоко натянул на себя одеяло. Он невраждебно глядел на Георга.
– Ты ведь припоминаешь о нем, не правда ли? – спросил Георг и одобряюще кивнул ему.
– Я хорошо укрыт? – спросил отец, как будто не мог разглядеть, хорошо ли укрыты ноги.
– Так тебе будет хорошо, – сказал Георг и получше подоткнул одеяло.
– Я хорошо укрыт? – опять спросил отец с каким-то странным интересом.
– Только не волнуйся, ты хорошо укрыт.
– Нет! – выпалил на это отец, отшвырнул одеяло с такой силой, что оно на мгновенье раскрылось в полете, и встал на кровати в полный рост. Лишь одной рукой он слегка придерживался за плафон.
– Знаю, укрыть меня хочешь, яблочко мое, но я еще пока не укрыт! И хоть бы это были мои последние силы – на твою долю с лихвой хватит. Знаю я твоего друга, – такой сын был бы мне по душе. Потому-то ты и лгал мне все эти годы, отчего ж еще? Думаешь, у меня сердце за него не болело? Оттого-то запираешься у себя в кабинете – не беспокоить, хозяин занят, – чтоб только сочинять свое лживые письмишки в Россию! Но отца-то не учить, как сына насквозь видеть. Как вообразил себе, что под себя подмял, так подмял, что можешь усесться на него своей задницей, а он и не пошевелиться, тут-то мой сыночек задумал жениться!
Георг наблюдал ужасную картину, которую являл собой отец. Образ петербуржского друга, внезапно столь хорошо признанного отцом, вызвал у него ни на что не похожее щемящее чувство. Он видел его, затерянного в далекой России. Он видел его в дверях пустого, разграбленного магазина. Сейчас он стоял среди обломков полок, растерзанных товаров, рушащейся арматуры. Отчего пришлось ему так далеко уехать!
- Предыдущая
- 2/3
- Следующая
