Отказ - Камфорт Бонни - Страница 17

• Предыдущая
• 17/81
• Следующая

Он крепче прижал меня к себе, и я почувствовала, что меня тоже охватывает возбуждение.

Все напоминало мне об Умберто, даже то, на что раньше я не обращала внимания: птицы, статьи в газетах о Никарагуа и о ресторанах. Я старалась интереснее вести передачи по радио, зная, что он их слушает.

Однажды июньским вечером мы отправились на концерт мексиканской музыки в голливудский театр «Пентеджиз». Когда началось представление, он взял мою руку и положил ее себе на колени. Большим пальцем он гладил мою ладонь, и это меня сильно волновало. А когда он начал что-то шептать мне на ухо, я была просто загипнотизирована его голосом. Было почти не важно, что он говорил, голос его звучал для меня, как музыка.

Я остановила взгляд на женщинах, которые кружились на сцене в белых удлиненных платьях и бальных туфлях. Все были с блестящими черными волосами, стянутыми сзади, и в волосах у каждой был красный цветок. Они танцевали, подняв вверх руки и повернув приподнятое лицо в сторону.

Уже давно не была я близка с человеком, который бы настолько сильно меня волновал. Когда его язык касался моего рта, или когда он зажимал рукой Мои волосы на затылке, желание с такой силой охватывало меня, что мне трудно было сдержаться.

Меня очень притягивала к нему его жажда жизни, его любопытство и непосредственность. Я бывала близка с образованными людьми и раньше. Это были достойные во всех отношениях люди, преуспевающие в медицине, архитектуре, юриспруденции; они еще в одиннадцать лет спланировали свою жизнь и придерживались избранного курса. Но здесь передо мной был умный человек, который преподносил мне совершенно невероятные вещи. Он врывался в мой упорядоченный мирок, где время было расписано на месяц вперед, и вдруг спрашивал:

– Ты видела вчера частичное затмение луны? Или вручал мне длинные стебельки пампасской травы, которую собрал на горе возле своего дома.

На сцене была мексиканская деревушка, женщины чего-то ждали, вздыхали, мужчины расхаживали с важным видом, а потом умирали. Мужчины были немолодые, крепкие, с усами, в огромных белых шляпах, загибавшихся спереди и сзади. Они стояли лицом к залу, расставив крепкие ноги, и играли на гитарах, рожках и скрипках, причем с невероятной энергией.

– Из-за своей любви я не могу спать, и я весь охвачен страстью, – перевел мне Умберто.

Я вздрогнула от его теплого дыхания.

Мужчины образовали полукруг вокруг солистки, голос этой женщины разносился по залу, переходя от высокого фальцета к богатому контральто.

Задник сцены был обтянут черным бархатом, на котором были прикреплены красные и зеленые блестки и маленькие кусочки зеркала. Вероятно, при дневном свете это выглядело бы безвкусно, но в полумраке театра, где была освещена только сцена, это походило на море драгоценных камней.

Мне хотелось, чтобы мое отношение к Умберто сохранялось и при дневном свете, но было и кое-что, что мне в нем не нравилось: безрассудное лихачество на дороге, поведение с официантом, который случайно поставил его перед посетителем в неудобное положение, мимолетный взгляд мимо меня на красивую женщину.

Потом, дома, мы сидели на диване в полутемной гостиной, он гладил мои волосы, мы молчали.

– Я хотел бы сказать тебе то, о чем я думаю, – проговорил он.

– Что?

Свет падал только от уличных фонарей, я могла видеть лишь его темный профиль.

– Я хочу заниматься с тобой любовью очень медленно, чтобы ты прочувствовала каждую минуту.

Я впитывала эти слова, словно умирающая от жажды. Почувствовав это, он вскочил на ноги, притянул меня к себе и прижался ко мне губами. Я не могла открыть глаза, не могла оторваться от него.

Он настоял на том, чтобы запереть Франка на кухне, и повел меня в спальню. Я стояла посреди комнаты, дрожа от возбуждения, а Умберто включил свет в ванной и оставил дверь слегка приоткрытой, теперь в спальне было достаточно света, чтобы можно было разглядеть друг друга.

На мне было красное шерстяное трикотажное платье, впереди оно до пояса застегивалось на пуговицы, он был в пиджаке, галстуке, рубашке и брюках на кожаном поясе.

Мне хотелось упасть на кровать и отдаться ему, но Умберто был медлителен и нетороплив. Он взял меня за голову и поцеловал, крепко, как тогда в гостиной, потом немного отодвинулся и расстегнул две верхние пуговицы на моем платье.

Обычно дальше я уже сама раздевалась и раздевала мужчину. Так было и в первый раз с Палленом. Но теперь, словно загипнотизированная, я позволила ему делать все, что он хотел.

Он взял меня за плечи и провел языком у основания моего правого уха, потом медленно передвинулся к впадине на груди.

– Я слышу, как бьется твое сердце, – прошептал он. Я скинула платье на пол и прижалась к нему.

Я чувствовала его возбуждение. Обхватив его за шею руками, я так крепко обняла его, что его член уперся мне в живот.

Он осторожно снял с меня лифчик и приник губами к груди. Я почувствовала, что слабею, и пробормотала:

– Давай ляжем.

– Еще рано, – сказал он и опять прикоснулся к моим губам. – Я хочу, чтобы ты посмотрела на нас обоих в зеркало.

Он опять обнял меня и погладил мои волосы.

– Ты такая замечательная.

Он разделся. Волос на груди и на спине у него не было, соски были темные и маленькие. У него были длинные стройные ноги и плотные округлые ягодицы, его восставший член доходил почти до пупка. У него была родинка на левой лопатке и еще несколько на спине. Я нашла, что у него великолепное тело.

Он сзади обнял меня и всем телом прижался к моей спине. Меня поразила теплота, исходившая от его груди.

Стоя перед большим зеркалом, я смотрела, как он руками ласкает меня, потом он опустился на колени и дотронулся языком до моих коленей. Когда он поднял руку и коснулся пальцами укромного места между моих бедер, которое уже стало влажным, я судорожно вздохнула. Он повел меня к кровати.

Вытянувшись рядом со мной, он задал мне так много вопросов, что это меня удивило. Его руки блуждали по моему телу, в некоторых местах он останавливался и спрашивал:

– Тебе нравится, когда я делаю вот так?

Я спокойно отвечала: «да, здесь», «нет, там», «полегче у бедер», «посильнее у сосков».

Когда его пальцы скользнули между моих ног, он спросил:

– А здесь?

Я взяла его руку и показала ему, как мне нравится больше всего.

Паллену потребовалось восемь месяцев, чтобы узнать то, что Умберто выяснил за полчаса.

Он очень умело действовал языком и руками, но я не могла кончить, хотя пребывала на высшей степени возбуждения, часто дышала и жаждала разрешения.

Через некоторое время он остановился, приподнялся на локтях и оказался надо мной. Но эрекции уже не было, в тусклом свете я могла различить, что он покраснел, дрожал, но не от возбуждения, а от того, что слишком все затянул.

– Никаких сложностей, – сказал он. – Все просто замечательно. Расслабься. Наслаждайся своими ощущениями. Я буду делать то, что тебе нравится, как угодно долго.

Он все целовал и целовал меня, мое лицо, шею, живот. Постепенно я расслабилась.

Но через некоторое время язык его опять начал стремительно двигаться, и уже через несколько минут моя голова металась по подушке из стороны в сторону – настолько силен был оргазм.

Потом он опять оказался сверху, я обхватила его ногами, чтобы он проник в меня. Двигался он медленно, заставляя меня, как и обещал, прочувствовать каждое мгновение. Из глаз моих катились слезы. Мои руки скользили по его спине. Я стонала и впивалась в его губы. Это была невероятно сладкая мука.

Он двигался все сильнее и быстрее, я снова ощутила оргазм и засмеялась. Я была довольна, что все произошло так быстро. Когда он наконец опустился на меня, мне показалось, что мы слились в одно существо, я стонала вместе с ним, как будто его оргазм был моим.

Потом мы выпили несколько стаканов воды, выпустили из заточения Франка и выключили свет в ванной. Я лежала на боку, а он прижимался к моей спине, обхватив меня за талию.

• Предыдущая
• 17/81
• Следующая