Сатанинский смех - Йерби Фрэнк - Страница 83
- Предыдущая
- 83/90
- Следующая
– Je vois en prie[66], – ответила Люсьена и пошла прочь, думая: “А у тебя есть долги, Жанно. Неужели нет конца твоим победам?”
Наконец-то вышел первый номер “Старого кордельера”, отпечатанный мастерами, которых нашел по просьбе Жан Пьера дю Пэн, поскольку Десенн, старый печатник Демулена, был слишком напуган, чтобы прикоснуться к такому изданию, и таким образом “La Faction des Indulgence”[67] вышел в свет на политическую арену, вызвав в распятом теле Франции трепет надежды.
Но не надолго. Люсьена Тальбот, наблюдавшая с галереи в ожидании своего часа, видела все это. 25 декабря Робеспьер с непостижимой подлостью, запуганный Колло, этим кровавым чудовищем, организатором лионской резни, отрекся. Выступая в Конвенте, Робеспьер, как и предсказывал Жан, предал Дантона и Демулена, поклявшись в своей вечной преданности террору. 2 февраля эбертисты, которых Робеспьер, убежденный деист, ненавидел за их атеизм и которых он сам арестовал, были освобождены.
“Время пришло, – подумала Люсьена, – пора!”
И все-таки ей трудно было заставить себя пойти на это. Видя Жана в другом конце галереи, сгорбившегося подобно раненому колоссу, она испытывала нечто вроде жалости. Жалость и память. Отблеск неистовой чувственной любви, которая была между ними, все еще сдерживал ее.
Тупиковая ситуация продолжалась весь февраль. Эбертисты визжали и выкрикивали свои пустые угрозы. Дантон метал молнии подобно Юпитеру. А лицемерный Робеспьер хранил молчание.
Потом в Париж вернулся Сен-Жюст. Молодой, красивый, невероятно храбрый, он был правой рукой Робеспьера, придавая “вождю” решимость, которой тому не хватало.
– Вы колеблетесь? – говорил он Робеспьеру. – Речь идет не о выборе между эбертистами и дантонистами. И те, и другие должны уйти. И те, и другие представляют собой опасность для государства…
Первыми пришел черед эбертистов, они были более легкой добычей. 17 марта они предстали перед трибуналом, 24-го их отправили на гильотину; они плакали и просили о пощаде, проявляя трусость, такую же отвратительную, как и их прежняя заносчивость. Люсьена Тальбот, видя все это, плакала:
– Я пропала! Я должна завоевать его снова, я должна!
Но Жан Поля завоевать было невозможно. Он сказал ей: “Оставь меня, Люсьена. Между нами все кончилось, между мной и тобой – неужели ты этого не понимаешь?”
Теперь она это поняла. И более того. Она поняла, что единственная цена ее собственной безопасности – его жизнь.
Вот так и получилось, что 4 апреля 1794 года, в тот день, когда крысы, управлявшие Францией, рискнули свергнуть льва, приговорив Жоржа Дантона к смерти, а вместе с ним и Демулена, и многих других, сделав Робеспьера, коварного Робеспьера хозяином страны, Жан Поль Марен, уходя из трибунала, увидел такую сцену: Люсьена Тальбот, цепляясь за рукав Фукье-Тенвиля, общественного обвинителя, шептала ему что-то на ухо.
Жан смотрел на них, раздумывая: интересно, что она ему говорит? Но, в общем, ему это было безразлично. Вероятно, все равно было бы безразлично, даже если бы он услышал ее слова:
– Пришлите своих людей в мою квартиру на улице Севр, шестнадцать, и я передам в ваши руки еще одного заговорщика!
В этом проявилась какая-то ее доброта – она не могла послать полицию арестовывать Жан Поля в присутствии его бедной слепой жены. Она решила до конца сыграть роль Далилы и передать его в руки властей лично.
На следующий день Жан отправился смотреть на казнь и увидел, как умирал Жорж-Жак Дантон, потянувшийся, как лев, и громогласно прорычав сам себе: “Вперед, Дантон, не проявляй слабости!” Потом он обернулся к Самсону: “Покажи мою голову народу! Она заслуживает того, чтобы ее показали!”
Когда Жан, измученный и больной, добрался домой, он застал Флоретту в слезах.
– Здесь была женщина, – всхлипывала она, – ужасная, ужасная женщина! Она называла меня Cherie![68] Жан, Жан, сколько еще я буду страдать от твоего прошлого?
– Успокойся, моя голубка, – устало ответил Жан. – Кто она? Что она сказала?
– Она сказала, чтобы ты пришел к ней сегодня днем! Дело чрезвычайной важности, речь идет о жизни и смерти! И потом она назвала меня Cherie! “Не беспокойтесь, Cherie, – сказала она, – я не пытаюсь украсть вашего мужа. Это деловое свидание…”
Жан тяжело поднялся.
– Ты идешь? – в ужасе спросила Флоретта.
– Да, – мрачно сказал Жан, – но я беру с собой пистолеты и трость. К какому оружию я прибегну, будет зависеть от обстоятельств…
– Но, Жан, эта ужасная женщина…
– Ты права, – сказал Жан, – она омерзительна и служит моим злейшим врагам. Но я с ней расправлюсь…
– Жан, – простонала Флоретта, – я должна тебе кое-что сказать!
– Это может подождать, – ответил он и стал спускаться вниз по лестнице.
Люсьена была в своей комнате, когда услышала, как распахнулась дверь. Она отшатнулась, глаза ее расширились, рот приоткрылся, она сделала один, другой шаг назад, лицо ее побледнело. А Жерве ла Муат вошел в комнату и прикрыл за собой дверь.
– Думала сбежать от меня? – прорычал он. – Ты так думала, Люсьена? Думала, я не вернусь во Францию, рискуя жизнью? Чтобы вернуть тебя, раскрашенный кусок потрохов? Нет. Но чтобы убить тебя – да! Услышать твои вопли, посмотреть, как ты, вероломная шлюха, на коленях будешь молить меня о пощаде – ради этого я готов умереть, и с радостью!
Он грубо схватил ее за кисть руки и вывернул ее, заставив Люсьену упасть на пол.
– Ты предавала каждого мужчину, которого когда-либо знала, – шептал он. – Мне ты предавала тысячу раз этого беднягу Марена. Продавала мне революционеров, роялистов, продавала революции! Продавала свое тело за высокую, как тебе казалось, цену, а на самом деле задешево, дешевле, чем за те су, которые берет уличная шлюха… А теперь тебе пришел конец, но не такой быстрый, моя сладкая. Я хочу долго слушать твои стоны. Ты очень любишь себя, но после того, что я с тобой сделаю, людей будет тошнить от одного взгляда на твое лицо…
– Достаточно, господин ла Муат, – раздался спокойный голос Жана. – Отпустите ее.
Жерве обернулся и увидел пистолет в руке Жана.
– Все еще околдованы ею, Марен? – с издевкой спросил он. – Если бы вы знали правду…
– Я знаю… – начал Жан, но его слова заглушили топот сапог, поднимающихся по лестнице.
– Это вы, Марен? – произнес Фукье-Тенвиль. – Вижу, вы опередили нас в вашем усердии! Гражданский арест, да? Кто этот человек?
– Это не он! – взвизгнула Люсьена. – Это сам Марен! Он ваш заговорщик, роялист и дантонист!
– Не лги! – резко сказал ей ла Муат и обернулся к вошедшим. – Позвольте мне представиться, господа. Я Жерве Гуго Робер Роже Мари ла Муат, граф де Граверо, в прошлом офицер армии Его Величества императора Австрии, верный подданный убитого короля Франции, а эта женщина – моя любовница и платная австрийская шпионка.
Жан в изумлении смотрел на него.
Жерве положил ему руку на плечо.
– Теперь мы в расчете, брат, – мягко сказал он. – У меня не осталось ничего, кроме чести, и я устал от жизни. Это неплохо вот так уйти из жизни, захватив ее с собой…
– Вы сказали – брат? – с подозрением спросил Фукье-Тенвиль.
– А разве не все люди братья? – улыбнулся Жерве. – Таков ведь один из ваших пастулатов, не так ли?
– Вы будете свидетельствовать против этой драгоценной пары, гражданин Марен? – прорычал Фукье-Тенвиль.
– Нет! – отрезал Жан. – Не хочу прикасаться к новым смертям!
– Но, гражданин, – угрожающе начал Фукье-Тенвиль, – ваш долг…
– Месье Марен, – прервал его Жерве, – выполнил свой долг и сделал даже больше, захватив нас. В его показаниях нет нужды, поскольку он знает не так много фактов. Эта женщина пыталась обмануть его, потому что он отверг ее любовь. Я добровольно дам вам исчерпывающие показания, он вам не нужен…
- Предыдущая
- 83/90
- Следующая
