Сатанинский смех - Йерби Фрэнк - Страница 48
- Предыдущая
- 48/90
- Следующая
– Хорошо, – утомленно сказал он. – Пойдем…
Это была неблизкая прогулка через мост Генриха Четвертого, по левому берегу Сены, мимо островов Святого Людовика в Сите, в виду высоких шпилей Нотр Дам и сумрачных круглых башен Консьержери, по узким улочкам района Сен-Жерме-де-Пре, заполненным людьми, направляющимися туда же, но за всю эту долгую прогулку ни один из них не проронил ни слова.
Марсово поле было черно от множества людей. Все копали, тащили тачки с землей, работая с таким усердием, словно от результатов этого труда зависит их жизнь. Завтра должен состояться праздник. Прошел ровно год с того дня, как героический народ Парижа взял Бастилию. Ожидались делегации со всех концов Франции, зрелище будет бесконечно пышным, значит, грандиозный земляной амфитеатр должен быть готов. Платные рабочие начали трудиться еще месяц назад, однако Демулен и другие журналисты обратили внимание народа, что строительство затягивается, и патриотическая лихорадка охватила весь Париж.
– Они, как дети, – тихо заметил Жан Пьеру, – легко возбудимы, как дети, и точно так же бездумно жестокие… Ну, надо начинать…
Они направились в самую гущу. Мимо них пробежал хорошо одетый господин, скидывая на ходу сюртук. Он остановился, закатывая рукава рубашки, освободился от жилета, из кармашка которого выглядывали часы.
– Часы! – закричали ему несколько работающих.
Мужчина горделиво выпрямился.
– Разве можно не доверять своим братьям? – ответил он и зашагал дальше, оставив на земле свою одежду и золотые часы.
– Могу ручаться, все это будет в сохранности, когда он вернется, – заметил Пьер. – Ты прав, они как дети. Затронь у них нужную струну, и с ними можно творить чудеса…
Подъехала тележка, груженная бочонками с вином. Хозяин, стоя на ней во весь рост, кричал:
– Вино для патриотов-рабочих от меня, бесплатно! Прошу вас только, граждане, пить умеренно, чтобы хватило как можно большему числу людей и как можно дольше!
Потом он с помощниками стал разгружать тележку. Сотни людей, услышавших его слова, могли опустошить эти бочонки за каких-нибудь десять минут. Жан не раз видел, как они совершали такое, когда грабили монастыри и дома знати. Однако сейчас, к его удивлению, они только приветствовали виноторговца, но никто не вышел из шеренги работающих, чтобы заняться бочонками.
Жан ощутил, как приятно вновь взять в руки кирку, размять мускулы, приобретенные на каторге, вонзить кирку глубоко в землю. Через полчаса он оставил Пьера далеко позади, чувствуя, как ручейки пота сбегают по спине. Уже стало темно, но все Марсово поле было освещено тысячами факелов.
Бог мой, подумал Жан, да здесь весь Париж!
– А, Марен, – услышал он мягкий, сдержанный голос, слегка задыхающийся от физического усилия, – приятно видеть вас здесь!
Жан обернулся и увидел аббата Сиейеса, который вместе с Богарне толкал тачку. Она была слишком тяжело нагружена для такого тщедушного мужчины, и Жан решил, что им следует помочь. Вместе они прошли мимо маркиза де Лафайета, копавшего землю рядом с Байи, мэром Парижа. Пот стекал с рыжих волос маркиза и капал с его длинного носа.
Происходило нечто странное, даже нелепое, но в то же время удивительно вдохновляющее. Здесь, понял Жан, осуществляются ближайшие подступы к настоящей демократии, какой еще не видывал мир. Вон неподалеку трудится целая семья – мать, отец, дети, а древний дед держит на руках младшего ребенка.
Огромный, могучий Дантон сдвигает небольшие горы земли, ему помогает, но плохо, тонкий, слишком красивый Камиль Демулен. Жан заметил, что Демулен больше занят своей записной книжкой, чем лопатой.
– Хочу кое-что сказать вам, гражданин Марен, – пророкотал Дантон. – Одну только минуту… не хочу отрывать вас от вашего патриотического труда…
Жан остановился, изумленный. С первого дня, когда он увидел Жоржа Дантона в кафе Шарпантье, дружбы между ним и этим гигантом не возникло. Демулен, неизменный спутник Дантона, несколько раз критиковал умеренность Жан Поля в своей газете “Революция во Франции и Брабанте”. Однако сейчас голос Дантона звучал непривычно мягко, выражение лица было вежливым и миролюбивым.
– К вашим услугам, господин Дантон! – откликнулся Жан.
– Гражданин Дантон, – поправил его великан. – Никаких ваших аристократических манер…
И даже этот упрек был высказан мягко и сопровождался заговорщическим подмигиванием. Жан выжидал.
– Хотел бы пригласить вас посетить клуб кордельеров, – сказал Дантон. – Знаете ли вы об этом или нет, но мы, кордельеры, с интересом следим за вашей карьерой. Правда, весьма странным для нас кажется ваше упорное нежелание присоединиться к какой-либо фракции. По некоторым вопросам, религиозным например, вы придерживаетесь таких левых позиций, как самый отпетый якобинец, в отношении некоторых других вы выглядите почти роялистом…
– А я и есть роялист, – улыбнулся Жан. – Конституционный роялист, как большинство моих левых коллег. Я за сохранение королевской власти главным образом как формального и символического института, лишенного в значительной мере реальной власти. Народ, гражданин Дантон, нуждается в зримом символе, вокруг которого можно сплотиться…
– Я с этим не согласен, – загремел Дантон, – но ваши аргументы, как всегда, сильные и ясные. Вот поэтому мы и хотим видеть вас в клубе кордельеров. Когда вы политически прозреете, ваша незапятнанная репутация и острая ораторская манера могут оказаться для нас бесценными. В четкости изложения с вами могут сравниться только Сиейес и, возможно, Робеспьер, но Робеспьер тупица, а Сиейес самодовольный дурак. Все остальные у них скомпрометированы, болтуны и люди, неуверенные в себе. Приходите, посидите на одном из наших собраний, выступите в дебатах против нас, если захотите, и, я уверен, мы убедим вас!
Жан не мог подавить смешок.
– Однако, – сказал он, смеясь, – ваш друг, гражданин Демулен, уже дважды или трижды объявлял, что нация выиграет, если я буду повешен на ближайшем фонарном столбе!
Демулен улыбнулся.
– Но это, гражданин, было до того, как я узнал, что вы продаете свой печатный станок и прекращаете сражаться, со мной на поприще журналистики. Для меня это свидетельство того, что вы начинаете мыслить более четко. Я так же, как и гражданин Дантон, всегда испытывал уважение к вашему уму, а я слишком хороший патриот, чтобы лишать нацию такого ума, если его можно использовать для полезных целей…
– Благодарю за приглашение, – ответил Жан, – оно очень лестно. Вероятно, я его приму… Тогда вам сообщу…
– Приходите! – прогремел Дантон, и Жан двинулся дальше вслед за удаляющейся тачкой аббата Сиейеса. При этом он заметил, что некоторые группы работающих перестали трудиться и смотрят на него. В одной из этих групп стоял ветеринар Марат, терзая неистовыми пальцами свою чесоточную кожу, болезнь, которую он сам не мог вылечить, что являлось, как говорили люди, достаточной причиной его злобы. В другой группе Максимилиан Робеспьер следил за Жаном своими ледяными бесцветными глазами.
Странно, подумал Жан, как мало нужно, чтобы стать в эти дни в Париже заметной фигурой. Одно слово Жоржа Дантона, президента клуба кордельеров – как говорят, самого могущественного человека в Париже, – и меня уже заметили не только те, кто вскоре придет искать моей благосклонности, но и те, кто примеряет петлю палача к моей шее. Святой Боже, какой игрушкой фигляра становится жизнь!
Он уже почти догнал тачку, с которой с трудом справлялся маленький тщеславный Сиейес. Сиейес, который сказал: “Политика – это искусство, которым я, как полагаю, овладел…”, будучи уверен, что Франция поднимется или рухнет в зависимости от его политических махинаций. Подумав об этом, Жан улыбнулся. Потом его взгляд остановился на другой любопытной картине.
На склоне холма трудилась группа монахинь, они копали и переносили землю. Но не святые сестры приковали его внимание, у него просто отвалилась челюсть при виде группы молодых женщин, работавших рядом с монахинями, одетых в воздушные, совершенно прозрачные одежды. Их прелестные волосы растрепаны, тонкие талии перехвачены трехцветными поясами. Работая, они весело смеялись и оживленно болтали.
- Предыдущая
- 48/90
- Следующая
