Сатанинский смех - Йерби Фрэнк - Страница 38

• Предыдущая
• 38/90
• Следующая

Жан Полю то и дело попадались навстречу спешившие куда-то люди с зеленой веточкой, приколотой к шляпе – зеленой кокардой, предложенной Камилем Демуленом в тот же час, когда эта новость дошла до него.

– Morbleu![30] – выругался Жан, думая об этом молодом ораторе. – У него есть все – молодость, привлекательная внешность, ораторский талант – все на свете, кроме хотя бы одной унции мозгов в его голове или малейшего чувства ответственности.

Он припомнил яростную речь Демулена, молодого человека с рыжими разлетающимися кудрями, который вскочил на стол в Пале-Руайяле и клялся, что королевский двор задумал устроить Варфоломеевскую ночь патриотам. То, что двор не замышлял ничего подобного, что король даже отдал гвардии приказ проявлять предельную сдержанность, имея дело с народом – так что сержант врал, что они получили приказ стрелять в людей, ибо Жан, видевший приказ, знал об этом – менее всего трогало Демулена и ему подобных. Они жаждали революции, а для этого любой повод оказывался хорош.

Поющая и танцующая толпа заполнила улицы Парижа, неся бюст Неккера.

Глупцы, выругался про себя Жан, если бы вы знали, как не хватает таланта вашему швейцарскому банкиру, вы разбили бы его бюст на куски!..

Однако толпа поднимала вверх своего полубога и заставляла всех встречных отдавать ему почести. Жан отсалютовал бюсту добровольно. Потому что, решил он мрачно, господин Неккер не стоит того, чтобы умирать за него живого или гипсового… Однако и после того, как он отдал требуемый салют, толпа, состоящая главным образом из торговок рыбой из Сент-Антуанского предместья, не отпустила его.

– Хотим, – заявила одна замызганная женщина, – чтобы гражданин депутат оказал нам честь и сопровождал нас. Одолжил бы нам немножко щегольства, как вы считаете, девочки?

Толпа босоногих, противных, дурно пахнущих фурий воплями приветствовала ее слова, и в воздух взметнулся целый лес зеленых палочек. Жан Полю не оставалось ничего другого, как идти вместе с ними.

Ему казалось, что их шествие по кривым улочкам продолжается уже несколько часов. И все это время они беспощадно избивали всех, кто не хотел приветствовать бюст Неккера. Жан уже не понимал, в какой части города он находится. Он чуть не валился с ног, а рыбные торговки и привязавшиеся к ним мужчины, казалось, не знали усталости.

Потом он резко остановился, и всю его усталость как рукой сняло. Навстречу ему шла Люсьена Тальбот, она двигалась неуверенно, волосы слегка растрепаны, плащ волочился по земле, свисая с одного плеча. Когда на нее упал свет уличного фонаря, он мог разглядеть, что помада у нее на губах размазана, глаза запавшие.

– Госпожа, – завыла торговка рыбой, – знатная госпожа… герцогиня. Что будет делать госпожа? Месье Неккер очень одинок – все, что он хочет, это чтобы ваша светлость поцеловали его.

Люсьена выпрямилась, глядя на них. В ее глазах мелькнул страх, смешанный с беспредельным презрением.

– Нет! – вырвалось у нее, но они уже подняли свои палки. – Хорошо, хорошо, – сказала Люсьена, – поцелую господина Неккера, а потом, ради Бога, отпустите меня, умираю, так хочу спать…

Они наклонили каменную голову Неккера к ней. Люсьена посмотрела на него с явным отвращением, потом крепко поцеловала в губы.

Потом она откинулась назад, глядя на бюст с насмешливым удивлением.

– Ах, ты, каменный мерзавец, – прошептала она, – ты первый мужчина, которого я целую, а он тает.

И только тогда она заметила маленького гамена лет десяти, который стоял рядом с ней, достаточно близко, чтобы расслышать ее слова.

– Мама, – закричал этот грязнуля, – она оскорбила господина Неккера! Она назвала его мерзавцем! Я слышал!

Небо чуть не раскололось от вопля торговок рыбой. Они толкались, наваливались друг на друга, торопясь расправиться с ней.

– Сорвите с нее ее лохмотья! – заорала стоявшая рядом с Жаном грязная тетка. – Оставьте ее в чем мать родила, и пусть бежит!

Это предложение вызвало бурю одобрительных криков. И прежде чем Жан успел преодолеть расстояние в десять футов, они осуществили свой замысел.

“Я полагал, – с горечью подумал он, – она не может никогда быть более прекрасной, чем была в том далёком прошлом. Но сейчас она еще прекраснее… а они хотят убить ее…”

Люсьена приняла первые удары, не вскрикнув. Но на ее голой спине проступила кровь прежде, чем Жан оказался около нее. А она в этот момент начала поносить их такими словами, какие никакая французская герцогиня знать не могла. Это на мгновение остановило их – как раз достаточно, чтобы Жан Поль встал рядом с ней. Но они были близки к тому, чтобы убить ее.

Жан выхватил свои пистолеты.

– Я никогда не стрелял в женщин, – сказал он. – Но во имя небес и в память о моей матери я размозжу голову первой же из вас, кто еще раз дотронется до нее!

Они отшатнулись с рычанием. Пуль они боялись.

– Дорогу! – закричал Жан. – Пропустите нас!

Женщины расступились. Жан направлял дула своих пистолетов направо и налево, и когда они прошли сквозь толпу, он стал отступать лицом к ним, угрожая пистолетами, пока они не дошли до угла.

– Не пытайтесь преследовать нас! – крикнул он. – Первый, кто попробует – умрет!

Потом они бежали по кривым улочкам, сворачивая за каждый угол, прислушиваясь, как топот преследователей затихал, пока не стих совсем.

– Здесь, – перевел дыхание Жан, – возьми мой… сюртук…

– Благодарю тебя, – иронизировала Люсьена, – за твое запоздалое беспокойство о моей скромности. Я приму его, но только потому, что застыла после всех этих упражнений. Мое тело не должно тревожить тебя, мой Жанно, – ты видел меня в таком виде достаточно часто…

– Нет, – ответил Жан, – не видел уже много лет и никогда не видел тебя бегающей голой по улицам. Накинь на себя, быстро, черт тебя возьми! Я забочусь не о твоей скромности, а о своем влечении…

Она просунула свою мягкую руку в рукава его длинного сюртука и запахнула полы. Эффект оказался весьма соблазнительным, ибо она намеренно держалась непринужденно.

Она только слегка застонала, когда ткань сюртука коснулась ее израненной спины.

– Отведи меня к себе, – попросила она. – Живой я до своей квартиры не доберусь. Можешь приложить бальзам к моим ранам, это будет занятно, не правда ли?

– Слишком занятно, – мрачно заметил Жан. – Пошли. А ты можешь развеять скуку нашей прогулки рассказом о том, какого дьявола ты шла через этот квартал в такое время…

– А вот это, – с холодком в голосе отозвалась Люсьена, – не твое дело. Могу сказать тебе только одно – почему я шла пешком. Видел, что они делали с каждой каретой, которая пыталась сегодня ночью проехать по улицам?

– Это ты умно придумала, идти пешком, – похвалил ее Жан, – но ты должна была держать язык за зубами после того, как поцеловала этот проклятый гипсовый бюст. В конце концов какая тебе разница?

– На самом деле никакой. Но я хотела бы быть достаточно храброй, чтобы вообще не целовать этот бюст. До сих пор я жила в соответствии со своими принципами. Никогда в своей жизни я не делала того, чего не желала. К тому же никогда ни на одну секунду не жалела о том, что делала. Потому что, видишь ли, Жанно, если я что-то делала, то только потому, что действительно желала этого.

– Это как-то связано с твоими представлениями, – спросил Жан, – о том, что правильно, а что нет?

– Конечно, нет, – засмеялась Люсьена. – Чем греховнее, по меркам других людей, тем сильнее, обычно, мне хочется совершить этот грех…

Жан посмотрел на нее. Теперь он начинал ее понимать. После всех этих лет начинал понимать. “Философ!” – передразнил он себя, думая о том, что это вообще не его дело, что все, что говорит или делает Люсьена, его теперь не касается.

И тем не менее касается, признал он. Сам с собой Жан Поль всегда был честен.

– По меркам других людей? – спокойно переспросил он. – Из этого я могу заключить, что твои мерки иные?

• Предыдущая
• 38/90
• Следующая