Изгнанник из Спарты - Йерби Фрэнк - Страница 100

• Предыдущая
• 100/112
• Следующая

– Тогда как вы сюда попали? – осведомился стратег.

– Как, как – шагая и сражаясь! – проревел Алет. – После того как Посейдон пощадил те корабельные обломки, на которых вы, трусливые афинские собаки, бросили нас на верную смерть!

Конон с грустью смотрел на них. Его глаза потемнели от тяжелых раздумий. Он слишком хорошо знал эту историю. А если эти люди говорят правду, значит, он в какой-то степени обязан им и собственным спасением.

Он повернулся к своему нуарху.

– Бросьте им канаты! – приказал он.

В течение всей следующей недели Аристон буквально ни на шаг не отходил от стратега. Поскольку его отнюдь не добровольное изгнание длилось уже почти два года, он жаждал разузнать как можно больше о том, что за это время произошло в Афинах, о тех, кого он любил, о Клеотере, о Хрисее, о своих друзьях. Весь первый день он расспрашивал Конона при каждом удобном случае, стремясь развеять тревогу, гнездившуюся у него в сердце.

Но, увы, многое из того, что он узнал, наполнило его сердце печалью: Еврипид и Софокл ушли в царство теней – Еврипид умер в ссылке, в Македонии, а Софокл в Афинах – говорили, что от горя, вызванного потерей своего великого друга. В то же время Аристофан был жив и здоров, так же как и Сократ. Разумеется, Аристон не мог напрямую спросить о Клеотере; из-за условностей, окружавших жизнь афинянок, стратег даже не мог быть с нею знаком – привилегией общаться с посторонними мужчинами обладали лишь падшие женщины. А поскольку отношения между Клео и Автоликом были точно такими же, как между ним и Хрисеей, то есть своего рода полузаконным браком, который спустя столетия получит название морганатического, не приходилось рассчитывать и на то, что Конон вообще когда-либо слышал о ней. Так что ему пришлось удовлетвориться расспросами об Автолике; узнав, что атлет также жив и в добром здравии, он утешал себя мыслью, что пока Автолик жив, с Клео почти наверняка ничего не случится – если, конечно, их разлука сама по себе не явилась для нее несчастьем, чем-то вроде медленной, на долгие годы растянувшейся смерти.

Он вдруг почувствовал, что стратег вопрошающе смотрит на него.

– В чем дело, великий стратег? – осведомился он.

– Признаюсь, ты озадачил меня, триерарх, – сказал Конон. – Я знаю всех, кого знаешь ты, все они уважаемые и известные граждане, принадлежащие к высшим кругам общества, и в то же время я не знаю тебя. Почему?

– Да потому, – сказал Аристон, – что я не гражданин, стратег, а всего лишь простой метек, у которого нашлось достаточно денег, чтобы за свой счет оснастить триеру, когда полис, оказавшись в безвыходном положении, наконец-то милостиво мне это разрешил. Я сделал это для того, чтобы получить афинское гражданство, имеющее огромную ценность в моих глазах. И когда я вернусь, я намерен его добиваться. В конце концов, полис обещал эту награду тем метекам, которые будут сражаться под его знаменами. А кроме того, у меня есть два прекрасных свидетеля моих подвигов во славу Афин: Перикл, сын Перикла, и Фрасил – оба стратеги, мой командующий, так что их слово должно кое-что значить…

Конон, казалось, внимательно изучал палубу у себя под ногами, затем он взглянул Аристону в глаза.

– У тебя их нет, мой мальчик, – негромко произнес он. – Они оба мертвы. Может, у тебя есть другие свидетели?

– Ну, триерарх Ферамен, – это точно, и, возможно, еще Фрасибул. Во всяком случае, Ферамен был не дальше чем в пятидесяти родах от моего левого борта, когда сиракузцы протаранили мое судно и отправили его прямиком к Посейдону. Он наверняка…

Но Конон покачал головой. Медленно и печально.

– Афина свидетель, что удача отвернулась от тебя! – сказал он.

Аристон удивленно уставился на него.

– Не хочешь ли ты сказать, что Ферамен с Фрасибу-лом…

– Тоже мертвы? Нет. Эти свиньи как раз очень даже живы.

Аристон молча смотрел на стратега. Он ждал. Ждать ему пришлось довольно долго, ибо Конон, судя по всему, никак не мог собраться с мыслями.

– Ты стал жертвой того сражения, – произнес наконец стратег, – так что я хочу прямо тебя спросить: как ты относишься к тому, что тебя и твоих людей бросили на произвол судьбы, обрекли на верную смерть? Только честно.

– Ну, – медленно сказал Аристон, – как человек я был возмущен этим. И испытываю это чувство до сих пор. Но как воин я отношусь к этому с пониманием. Ибо разве не следует жертвовать малым во имя главного? Нашей главной целью при Аргинусах было сокрушить растущую морскую мощь Спарты, уничтожить ее флот и вновь утвердить наше превосходство в той единственной области, тде мы по-настоящему уязвимы, где нас можно даже уничтожить, а именно на голубой воде. Ну а люди всегда погибают в любом сражении. Попытаться спасти нас означало поставить под угрозу нашу победу. А этого мы не могли себе позволить. Я говорю это, несмотря на то что многим храбрецам, моим товарищам, друзьям, это решение стоило жизни…

– Что же, это слова истинного моряка! – сказал Конон и с размаху хлопнул Аристона по плечу своей огромной ладонью. – Ты правильно и, более того, профессионально оценил ситуацию. Но все дело в том, что вы не были брошены на произвол судьбы из соображений стратегии. Видишь ли, триерарх, мои друзья, восемь стратегов, командовавших флотом при Аргинусах, были не только военачальниками, но и истинными афинянами. Они не могли спокойно смотреть на то, как гибнут команды двадцати пяти триер, а это более двух тысяч человек.

– Так много? – ужаснулся Аристон.

– Да, так много. И они погибли из-за двух свиней, Ферамена и Фрасибула. Хотя вина Фрасибула была все же менее тяжкой – он просто-напросто промолчал и тем самым позволил шестерым отважным людям умереть вместо себя, в то время как Ферамен прямо обвинил их.

Аристон недоуменно посмотрел на стратега.

– Боюсь, что я не понимаю, о чем ты говоришь, стратег, – сказал он.

– Разумеется. Ты и не можешь этого понять. Дело в том, триерарх, что Ферамен и Фрасибул, который был при Аргинусах только триерархом, ибо эти глупцы в Афинах лишили его должности стратега за его связь с Алкивиадом, получили приказ взять десять транспортных судов, которыми командовали не моряки, а таксиархи, и еще тридцать семь триер и прийти на помощь терпящим бедствие.

– Они этого не сделали, – мрачно произнес Аристон. – В этом я могу поклясться!

– И мне это прекрасно известно. Но когда флот вернулся в Афины и городская чернь стала требовать крови тех, кто повинен в столь ужасных потерях, Ферамен объявил восьмерых стратегов в трусости, проявленной им самим. Ну а Фрасибул промолчал и позволил шестерым из них умереть – шестерым, ибо Протомах и Аристоген вообще не вернулись – после самого несправедливого и незаконного судебного процесса за всю историю Афин! Ты ведь знаешь, что по закону должны были состояться восемь отдельных процессов? Или по крайней мере шесть, поскольку только шесть стратегов могли предстать перед судом, чтобы каждый из обвиняемых имел возможность защищаться против конкретных обвинений только в его собственный адрес?

– Конечно знаю, – подтвердил Аристон. – Ведь это один из краеугольных камней афинского права.

– И тем не менее это правило не было соблюдено, – с горечью сказал Конон. – И Фрасила, Перикла, Аристократа, Диомедона, Эрасмида и Лисия судили одновременно и вынесли приговор, представлявший собой не что иное, как судебное убийство. По существу, вся эта процедура была настолько незаконной, что Сократ, который в тот день исполнял обязанности председателя притании, категорически отказался даже ставить требование смертной казни на голосование. Ты бы его только видел, триерарх, как он стоял там, как скала, и улыбался этой толпе, беснующейся, вопящей, требующей и его крови наряду с кровью шестерых стратегов…

– Бьюсь об заклад, что он так и не поставил это на голосование, – заявил Аристон. – Насколько я знаю своего учителя, он предпочел бы смерть!

– И это едва не случилось, – подтвердил Конон. – Его спасло только то, что слишком многие из присутствовавших в свое время сидели у его ног, жадно впитывая вино его философии. А кроме того, срок его притании истекал через два дня. Поэтому они решили подождать. Председатель следующей притании, как и можно было ожидать, оказался более сговорчивым. И шестеро храбрейших и благороднейших мужей Афин были преданы смерти.

• Предыдущая
• 100/112
• Следующая