Ханский ярлык - Изюмский Борис Васильевич - Страница 25
- Предыдущая
- 25/25
– Много их было… А сейчас, слышал, еще боле развелось. Как пожег Бориска владения Протасия, в лес с ним сотни три холопов ушло…
«Жаль, не удавил вовремя!» – подумал о Бориске Калита, а вслух сказал:
– Пойди прими колокол…
Оставшись один, князь задумался. Глубокие морщины пролегли у него меж бровей. «На Москве тишина и мир… А чего они стоят? Смерды бунтуют. Зятюшка Василий Ярославский лживит, извет готовит, поехал в Орду обелять перед ханом Александра Тверского. Жаль, что не перехватил я Василия в пути, напрасно расставил на дорогах полтыщи воинов своих. Ан не удалось и ему обезвинить дружка – письмо-то мое сильнее оказалось… И в Ростове не гладко, хоть и выдал Федосью за Константина Ростовского. Константин на сторону глядит. Послал к нему Шибеева для порядка, да этот перестарался – на Ростовской площади подвесил вверх ногами воеводу Аверкия, палками бил. Оно-то и надобно – за неповиновение, да не след так глумливо, к чему без нужды гусей дразнить».
Он стал спускаться со стены.
«Великий Новгород с литовским Гедимином заигрывает. Здесь бдение надобно и тонкость: посла их, Варфоломея, приласкаю, владыку новгородского и посадника с почестями приму, пошлю к ним миротворцем сынка Андрейку – пора привыкать мальцу. А сам в то время силы соберу… Двинские земли приручу… Новгородцев еще прижму! Вскоре можно будет и дань от них большую потребовать. Теперь, когда Узбек, мне поверив, казнил Александра, у меня за спиной еще большая сила. Руками Узбека могу недругов душить».
Он нахмурился: «Тишина и мир… Нелегко они достаются. Потомки скажут: лукав! Иль поймут: мирник я, хитроумством, осторожностью предохранял от лишнего кровопролития. Русь хочет покоя… Неужто не увидят: за все время, что княжу, не было ни единого татарского набега на Русь. Смоги так провести ладью через пороги!.. Сумой путь прокладывать. Отец в наследство четыре града оставил, я – не менее ста сел и градов. Терпеливость иного ратного подвига стоит. Порой легче ринуться в битву, чем дальней обходной тропой карабкаться…»
Радуясь, вспомнил, как совсем недавно купил за бесценок у князей древние города Белоозеро, Углич и Галич: «Не землю сбираю – власть!»
…За воротами послышались шум, крики, и во двор ввели татарина. Он злобными глазами презрительно оглядывал окружающих.
Купец Кивря, до земли поклонившись князю, возмущенно сказал, кивая на татарина:
– Коня у меня угнал!.. Вот послухи. – Он обернулся, глазами указал на нескольких московитян, толпящихся у ворот.
У Калиты недобро забегали желваки, он прищурил глаза и вдруг с ненавистью посмотрел на татарина. Разом нахлынуло все: унижения в Орде, кровавые Сюга и Туралык… Еще мгновение – и гнев захлестнул бы князя, он искромсал на куски вот этого выкормыша Орды. Но Калита сдержал себя.
– Что безобразишь? – хрипло спросил он. – Иль не знаешь, что Узбек мне ближник,[24] что на подворье послы ханские гостят? Думаешь, поленюсь гонца к хану послать, чтоб обезглавил тебя за насильство, за то, что береженую грамоту нарушаешь?
Татарин сразу словно меньше стал, втянул шею, глазами трусливо забегал по сторонам.
– Прости… – забормотал он и заискивающе заулыбался. – Два коня пришлю, три…
– Пошел прочь! – тихо, зловеще произнес князь, и татарин, пятясь, исчез в воротах.
«Как собака побитая! – подумал Иван Данилович. – Так и со всеми ими: если прикрикнуть да палку поднять безбоязненно – враз страшливыми станут…»
– А коней-то у него возьмите… трех! – приказал Калита Кивре и воям, что привели татарина, быстрыми шагами пересек двор и поднялся по ступеням.
В полдень к московскому князю пожаловал фряжский гость: не то посол, не то купец – не поймешь. Для посла – слишком прям и заносчив, для купца – тонок и велеречив. Одет богато: в камзол из аксамита вишневого, на пальце перстень чуден с ониксом.
Только вдвоем сидели в гридне.
– Вы изрядно отстали от нас, – с презрительным сожалением говорил фряг, не умея скрыть высокомерия. – Товара мало, кругом невежество…
Князь потемнел. Забывая вежливость, гневно сказал неприятному гостю:
– Вы неблагодарны! Нам предначертано было поглотить татарскую силу, своей грудью принять жестокие удары. Истерзанная Русь стала неодолимой преградой, не дала затопить ваши земли. Монголы не смеют идти дале, оставляя за спиной у себя Русь…
«У этого азиата европейский ум», – с невольной почтительностью подумал гость. Он изменил тон:
– Я не хотел обидеть вас, нам надо жить в мире и торговать…
Князь поднялся, давая понять, что прием окончен.
– Ждем ваших товаров, – сухо сказал он и громко приказал слуге: – Проси египетского посла Ала-ад-дина Ай-догды.
В монастырской келье тихо и душно.
Пахнет воском, старыми книгами, ладаном. Потрескивает свеча. Под лавкой точат дерево мыши. Одна из них серым комком подкатилась к подолу рясы старца, стала ее обнюхивать. Старец с седыми до плеч волосами отстегнул медные пряжки на темном кожаном переплете, раскрыл книгу, и она прошелестела пергаментом.
Монах неторопливо стал выводить буквы, они причудливой вязью легли на лист.
«Того же лета заложен град Москва дубов, при князе Иване Даниловиче, при Калите. Ярлык хана обратил Иван на пользу Москве. Перестали поганые воевать Русскую землю, орошать пепелища наши кровью жителей, и они опочили от истомы, многой тягости и насилий долговременных, и наступила тишина велика…»
Старец, отложив перо, выпрямился, растер онемевшую поясницу, утомленно прикрыл глаза.
«Тишина ли? Беглые хоронятся в лесах… Черный люд сжег коптильню сборщика мыта Данилы Романовича, а его избил на площади. Слышал от самовидца – Бориска подпалил владения Протасия… Писать ли о сем? Дабы собрат-летописец и через тысячу лет знал все без прикрас и сокрытий, не рылся бесплодно в пергаментах… Разве не должно прийти ему на помощь?»
Но тут же вспомнил, что летописи его читает Феогност, что князь недавно, увидев запись о крамолах, гневался: «Для кого стараешься? О чем пишешь?»
Капля воска упала на лист рядом с красной заглавной буквой. Старец досадливо отодвинул свечу, осторожно счистил ногтем воск. Вздохнув, перечитал фразу: «…наступила тишина велика», и поставил точку.
24
Родственник.
- Предыдущая
- 25/25
