Торговка - Истомина Дарья - Страница 41

• Предыдущая
• 41/54
• Следующая

Запах был такой вкусный, что у меня слюнки потекли. Я села за пластиковый столик, Витька, посвистывая, зашел за стойку, нацедил два пластмассовых литровых стакана «Очаковского», принес их мне, потом плюхнул шашлыки.

— Здорово тебе досталось, Корноухова? — спросил он сочувственно.

— Знать бы за что, Вить! Он долго сопел, раздумывая.

— Ладно… Не чужие же! Там один мужичок среди камуфлы был, ну не то чтобы друган, но знакомый… В общем, такие дела… Только между нами! Стукнул на тебя кто-то, Маша… Звонок им был, в отдел по наркоте, что вчера ты получила партию чистого героина. На сто двадцать кило! И держишь именно тут, на торговой точке… Им за успехи премия отстегивается, а тут такая партия! Ну они с ходу на тебя и наехали! Он меня все про какую-то бочку спрашивал… С икрой. Да кто на воротах вчера дежурил? Да что видели? Ну я дежурил! Только ничего не видел…

Бочка, значит? С икрой? До меня кое-что стало доходить.

Я вернулась в лавку, огляделась, и глотку мне стиснуло такой яростью, что я чуть не задохнулась. Как это она мне говорила: «Я не прощаю»? Рассчиталась, значит?

Я схватила мобильник и набрала номер.

— Как живешь, Катерина? — как можно спокойнее сказала я.

— Господи, никак Корноухова? Разве ты еще на свободе? — Она засмеялась удовлетворенно и тихо — смаковала свою подлянку. Потом бросила трубку.

С этого дня я стала брать Гришку с собой снова. Пусть служит. Какой-никакой, а защитник.

В начале декабря зима долбанула по Москве всерьез. Под голыми кладбищенскими деревьями, на памятниках и крестах лежал белый морозный туман, а в синем прозрачно-звонком небе висело ледяное солнце. Я приплясывала за спинами близких и отдаленных Ванюшиных, стеснившихся вокруг гроба, и пыталась согреть руки в тонких перчатках, засовывая их под мышки. Из могильной ямы со сдвинутым в сторону гранитным надгробием, на котором был высечен профиль ракетного конструктора, вытекал парок. Я слышала, как перешептываются Ванюшины. Они говорили о том, что Долли померла хорошо. Хотя и в больнице, а не дома. В общем, без мук. Во сне.

— Никто не ждал… м-да… — говорил старенький генерал-лейтенант в каракулевой кубанке и артиллерийской шинели. И это было, конечно, обычное посмертное вранье, потому что все они давно знали, что Долли вот-вот уйдет.

Мать хоронили в красном партийном гробу, и никого не смущало, что, по настоянию усопшей, ее отпели в церкви.

Я была в курсе, что ее забрали в больницу, но так и не собралась к ней, а когда собралась, то идти было не к кому.

Когда позвонил Лор, я собралась было ехать в Журчиху, за отцом. Но Полина жестко сказала, чтобы я не прыгала. Их печка давно прогорела до пепла и золы. Они не виделись почти двадцать лет. Да и просто нужно пожалеть отца: каково ему будет среди совершенно чужих Ванюшиных? А мы от него поставим свечку.

Мне полагалось печалиться и плакать хотя бы для приличия, но я не могла. Высохшая, как мумия, старушка с горбатым, похожим на клюв, восковым носом, лежавшая в красных и белых парниковых гвоздиках, не имела ничего общего с моей Долли.

Лорик кусал губы и все время протирал запотевающие от дыхания очки.

Какой-то престарелый раздолбай с черно-красной повязкой на рукаве и в номенклатурном старомодном пыжике толкнул речь. Из нее следовало, что Долорес Федоровна не просто покинула ряды партии, светлые идеалы которой освещали ее путь. Но была осознанно уничтожена теми, кто порушил и разграбил некогда великую страну. Сердце Долли просто не вынесло того, что творят с Россией кремлевские временщики. Оратор почему-то напирал на особую вину Российского акционерного общества «ЕЭС» и лично его главы господина Чубайса.

— Но пусть они трепещут! Возмездие грядет! — громыхал пыжик. — Мы вернем трудовому народу все, что у него отняли! И мы отомстим за тебя, товарищ Ванюшина! Спи спокойно, Долорес Федоровна! Мы с тобой! А ты с нами!

На лбу Долли белела какая-то церковная бумажная ленточка, И две черные немолодые богомолки, провожавшие гроб от церкви Нечаянных Радостей до Ваганькова, что-то шептали и крестились.

Как дочь, я первой бросила ком мерзлой глины в ямину, могильщики стремительно зашуровали лопатами, а генерал сказал недовольно Лорику:

— Могли бы и оркестр выбить… Без гимна как-то не очень…

— Она тоже хотела. Только они аванс вернули! — растерянно оправдывался Лорик. — Говорят, губы на таком морозе к трубам липнут.

По первой, в светлую память, мужчины пили тут же, из бумажных стаканчиков. Хрустели солеными огурцами. Огурцы притащила я, из журчихинских. Поминки проходили в квартире Ванюшиных. Когда Долли уже не стало и я примчалась в высотку, Лорик, расстроенный и злой, сидел за столом и изучал меню поминальной трапезы, составленное матерью.

— Ну и наворотила тут мутер! — глухо пробурчал он. — Заливное из свиных ножек — это что? Холодец? А кутья? Это каша, что ли?

Лорик был совершенно раздавлен, до него наконец стало доходить, что нашей общей «мутер» теперь не будет никогда. Толку от него не было никакого, и все хлопоты легли на меня.

Правда, в квартире на площади Восстания возникли две интеллигентные отдаленные родственницы в трауре, но они в основном поили Лорика валерьяной, втихую подмешивали ему в горячее молоко снотворное, объясняя мне, что такие потрясения мальчику лучше переносить во сне, постоянно крутили на проигрывателе реквиемы Моцарта и Баха и плакали, слушая их.

Я закрыла лавку и металась, как полоумная, между Гришкой, которого надо было кормить и выводить, и кухней на площади Восстания, где я должна была готовить на двадцать четыре персоны: снять какую-нибудь кафушку или ресторан под такую интимную церемонию Ванюшины сочли слишком непристойным. Наверное, я бы запоролась с этой готовкой к поминкам, если бы не приехавший из Воронежа отставной генерал в парадном мундире с металлически-эмалевой от наград грудью. Он привез полтуши только что отстрелянного лося, ящик суперводки под названием «Стрижамент», и когда я, замотанная и заплаканная, подала ему какую-то закусь, пригляделся ко мне и спросил:

— Ты что, девочка, тут одна на всю ораву пашешь? А где же остальные стряпухи? В платочки сморкаются?

Обзванивая всех родственных теток, рявкал:

— Без соплей! Рыдать потом будете! — И приказывал, кому из них что стряпать в соответствии с написанным Долли списком, в каком количестве и когда доставлять блюда в квартиру на площади Восстания.

Операция была почти стратегического значения, но он спланировал ее по-штабному точно, и в день похорон громадный стол в гостиной Ванюшиных был полностью собран.

Гости разошлись нескоро. Часов до двух ночи я с двумя женщинами мыла и сортировала посуду в кухне. На весь вечер были заказаны два такси, которые развозили народ по домам, на вокзалы и даже в Шереметьево. Наконец мы с Лором остались одни. Собственно говоря, он был в полной отключке: как за ним ни присматривали тетки, к финалу поминальной трапезы успел напиться. Лор не очень соображал, что происходит, когда его отводили в спальню — отсыпаться. Это была единственная неприятность, нарушившая пристойность неспешного и вдумчивого застолья, с фотопортретом очень молодой и красивой Долли, выставленным среди цветов на отдельном столике. На фото Долли смеялась, придерживая от ветра обеими руками беленькую панамку. Она была очень худая, мускулистая, загорелая, сияюще глазастая, немножко смешная от того, что бровки ее были выщипаны в «ниточку». Я этой фотографии никогда не видела.

К столу я присела лишь на секунду, в самом начале, чтобы вместе со всеми помянуть мать, а потом ушла в кухню, где подогревала и раскладывала блюда.

Сама я так и не поела и, когда все закончилось, поняла, что голодна до безумия. Навалила себе закусочек, села к кухонному столу, подумав, налила рюмку водки, выпила.

— Земля тебе пухом, мама… Прости меня, если что не так…

В кухню, пошатываясь, вошел заспанный и мятый Лорик, шаркая тапками на босых ногах, в пижамных штанах и майке. У него были красные слезящиеся глаза, волосы на голове всклокочены, лицо опухшее и серое. Он все еще явно был не в себе и смотрел виновато и шало.

• Предыдущая
• 41/54
• Следующая