Леди-босс - Истомина Дарья - Страница 43
- Предыдущая
- 43/67
- Следующая
Я сунула пакет в ее сумку, рассчиталась с официанткой и, оторопев, смотрела, как Ирка вынула из сумки целлофановые пакетики и собрала в них недоеденное с блюд и тарелок, пила водку прямо из графинчика… Она орудовала ловко и привычно, и это было почти страшно. В пакете у нее лежали тысячи, а она торопливо дожевывала рыбу, к которой я, правда, не прикоснулась. До меня стало доходить, что долбануло Горохову гораздо сильнее, чем она мне излагала, пытаясь бодриться, и, наверное, здорово врала, лишь бы не признаться в чем-то уж абсолютно запредельном.
До подмосковной Лобни я довезла ее минут за сорок, благо подъезды к Москве были по-воскресному пусты и гнать можно было без задержек. Горохова грузно привалилась к дверце, пристегнутая ремнем, как куль, и заснула. Или сделала вид, что спит. И это было хорошо, потому что я просто не знала, о чем мне с ней говорить. Но думаю, что она только вид делала, потому что в город Лобню въехать мне не дала и, когда показался железнодорожный переезд близ депо и товарной станции, вскинула голову и сказала:
— Останови. Мне тут ближе.
Больше она не сказала мне ни слова, выбралась из машины и побрела, пошатываясь и спотыкаясь, по шпалам в сторону станции. Я вышла из «фиатика», закурила, глядя ей вслед.
Пока я разбиралась с ней, день пролетел, спускались сумерки. Поодаль, на переплетениях рельсов, темнели неосвещенные пассажирские вагоны, загнанные на отстой, было тепло и уже почти по-летнему сухо, сильно пахло креозотом, угольным дымком и еще чем-то железнодорожным. Стояла тишина, какая бывает в деревне. И я не удивилась, когда из посадок вдоль дороги вышло небольшое стадо коров, которых гнала девочка в яркой курточке и резиновых сапогах. Я смотрела вслед Ирке и уже не могла различить желтого пятна ее плаща в сгущавшейся синеватой мгле.
Коровы шумно и тепло вздыхали, обходя меня, девочка что-то ласково приговаривала, мне так не захотелось возвращаться в Москву. Я вроде должна была радоваться, но меня не покидало ощущение, что поступила я как-то не так и сделала не совсем то. Как будто это не Ирка, а я переступила грань, переступать которую было нельзя. И кто-нибудь когда-нибудь меня за это обязательно накажет.
Я была рада, что, когда я вернулась домой, Гришуня уже спал. Я знала, что он обязательно спросил бы меня, почему мы не пошли в зоопарк к его птице-секретарь, где я была. И мне пришлось бы ему врать. Спросила зевающая Арина:
— Куда вас унесло, Юрьевна? Кто эта тетка?
— Никто… Так… Встречались, — через силу сказала я.
Она очумело следила за тем, как я включаю кофемолку, ставлю на плиту медную джезву, сыплю в густую, как машинное масло, жидкость щепотку соли.
— Вы что, ку-ку? Не заснете же!
— Поработать надо…
Она поверила и удалилась. Работа здесь была ни при чем. Я точно знала, что, даже если наглотаюсь снотворного, опять начнется моя еженощная мука, которую я старательно скрывала от всех. Случалось это, когда выпадали особенно напряженные дни. Такие, как этот, с Иркой. Иногда мне казалось, что ко мне вернулась моя зимняя шиза. Я просто боялась засыпать. Потому что ко мне во сне снова придет Сим-Сим. И уже не первую ночь, помаявшись, я вливала в себя кофе и бродила по квартире как неприкаянная, чтобы к утру довести себя до смертельной усталости. Чтобы упасть на пару часов в койку, как в яму, заснуть без сновидений.
Иногда мне казалось, что я начинаю ненавидеть моего Сим-Сима.
Я начала кое-что понимать из того, что прежде не понимала.
…Мне оставался еще год отсидки, когда стараниями майора Бубенцова в зоне наконец построили теплицу. На открытии наш замнач по воспитательной работе толкнул речь, из которой следовало, что при прежнем режиме никто бы и не подумал о свежих огурцах для страдалиц, но ныне, несмотря на трудности, у нас будут витамины. Что мы должны ценить это и повышать производительность швейного труда.
В команду огородниц подбирали в основном теток, имевших ранее дело с землей. Тут и сработало мое происхождение от академика сельхознаук Басаргина. Кто-то сунул нос в мое дело, и участь моя была решена.
Мне стало полегче, когда меня перевели из цеха в остекленную светлую теплицу, которую поставили за монастырской стеной, на месте огорода, где когда-то шуровала святая братия. В теплице было тепло от парового отопления, по-деревенски пахло навозом и завезенной откуда-то черной землей, но главное — вместо сводов цеха я стала видеть небо.
Именно там, в теплице, высаживая огуречную и помидорную рассаду, сама похожая на что-то блеклое и растительное, я вдруг поняла, что все это когда-нибудь закончится, я вернусь на родину, хотя бы для того, чтобы получить чистый паспорт, и это будет большой неприятностью для тех, кто меня законопатил: судьи Щеколдиной, Ирки Гороховой, ее Зюньки и иных, включая горпрокурора Нефедова, и охранницу из СИЗО, которая метелила меня, надев наручники, когда я пыталась что-то вякать насчет моей невиноватости. Я радостно прикидывала, как устрою им всем поочередно Большую Разборку, что именно сотворю с каждым из них… В этих моих идиотских планах было все: от поджога нашего с дедом особняка, в пламени которого должна сгореть подлая Маргарита Федоровна Щеколдина, до обливания серной кислотой Гороховой Ираиды…
Через положенные сроки созрели первые парниковые огурцы, экзотического, вьетнамского сорта, здоровенные, длиной под полуметр, твердые и гладкие. Несмотря на первые свои опыты, я все еще оставалась замороженной и до глупости наивной.
Но озверевшие на безмужичье сиделицы увидели в них что-то такое, до чего я бы в жизни не додумалась. Мне приказали доставить ящик с первым урожаем в пищеблок, и я поволокла тележку через монастырский двор. Ночная смена в швейном цехе как раз окончилась, и сонные бабы выползали из бывшей трапезной. Снег уже стаивал, обнажая травянистые проталины, сползал с монастырских крыш с сосулек капала вода.
— Огурчики, девки… Ей-бо! — обалдело взвизгнул кто-то. Они обступили меня, засопели. Бригадирша из долгосрочниц, синяя от наколок, золотозубая, растолкала всех и схватила здоровенный дубинообразный овощ.
— Вот это елда-а-а… — протянула она восхищенно. — Ну прям как у моего… Как сейчас помню… Не трогайте, пожалуйста!
Я хотела отобрать у нее казенный продукт, не она оттолкнула мою руку:
— Не дает, а? Даже пощупать. Ей жалко! Может они тут все уже тебе родные, студентка? Чего лупишься? Дело твое молодое, тем более весна… Ты с ними как орудуешь? Встоячку? Вприсед? Или на спинке раскладываешься?
До меня еще не дошло, что они уже завели себя.
— Иди сюда, мой сладенький!.. — Какая-то молодуха тоже взяла огурец, лизнула его, закрыв глаза, и подсосала конец.
— Дай и мне!
— И мне!
Меня отпихнули от ящика, ржали, прыгали, кривлялись, расхватывая зеленые палки. Кто-то уже задирал юбку…
Конечно, в зоне все мы были получокнутые, но то, что случилось на моих глазах, было всеобщее повальное безумие.
Бабы слетели с катушек. Это была вроде бы игра, они потешались над соплячкой первоходкой, не давая ей с тележкой огурцов прохода. Но уже и не игра. Они толкались, выхватывая друг у дружки добычу, заталкивали эти зеленые палки в себя и в подруг, падали на зады, раскорячивались, выли, орали и хохотали. И это тоже уже был не хохот, а какой-то визг, всхлипы, стоны, кряхтение и плач.
Я упала на ящик, накрыв его собой, чтобы не дать растащить последние, но меня огрели по башке и скинули. Заверещал свисток караульного солдата на вышке, из комендантской бежал, ругаясь, Бубенцов в накинутой на плечи шинели, а за ним охранники с овчарками, натасканными на человечинку, которых мы больше всего боялись. И кто-то из женщин уже визжал, отбиваясь ногами, кто-то прятался за мою тележку, спасаясь…
Когда пришла в себя, сидя на земле, бабы угрюмым строем уходили прочь, повсюду валялись раздавленные огурцы, в белой мякоти и семенной слизи, а Бубенцов орал на меня:
— Что это с ними? Кто первый начал?
Я загудела в штрафной изолятор, потому что не только не указала на зачинщицу, но и строила из себя дурочку, которая вообще не понимает, с чего они все завелись. Просто, мол, хотели попробовать первых огурчиков… Мне было очень стыдно.
- Предыдущая
- 43/67
- Следующая
