Сын цирка - Ирвинг Джон - Страница 27

• Предыдущая
• 27/183
• Следующая

Фарук подумал, что он знает такое место: в этом году индусы проникли в мечеть Барбара и внесли туда статуи бога Рамы, заявив, что Рама был рожден на месте, где выстроили мечеть. Мусульмане сочли ее оскверненной — их вера исключала поклонение идолам и многим богам. Конфликт обозначился четко, и правительство решило закрыть мечеть Барбара, чтобы предотвратить кровопролитие между индусами и мусульманами.

— Наверное, вначале все же нужно было убрать статуи Рамы из мечети, поскольку мусульман разъярило присутствие статуй чужих богов в их святилище. Индусы же были настроены не только на то, чтобы оставить изваяния Рамы — они хотели построить на этом месте его храм, — терпеливо объяснял Фарук.

Здесь Гордон Хэтэвей еще раз прервал Фа рука, желая выразить свое неудовольствие.

— Ты никогда не будешь писать сценарии для картин, парень. Если ты работаешь для кино, умей быстрее излагать суть вопроса.

— Не думаю, что мы сможем использовать этот рассказ в фильме, — задумчиво произнес Дэнни Миллс, — но история кажется мне очень занимательной.

— Спасибо за комплимент, — поблагодарил Фарук.

Бедная миссис Дарувалла, на которую муж в последнее время обращал мало внимания, получила хороший шанс изменить тему разговора. Мехер заметила, какой прохладой повеяло от вечернего морского бриза и как зашелестели листья в кронах деревьев Дамского сада. Она могла и дальше говорить о достоинствах деревьев под названием «ним», однако увидела, что у иностранцев пропал и без того слабый интерес к природе.

Гордон Хэтэвей вынул из ушей ярко-желтые ватные тампоны, зажал их в ладони и начал трясти, будто готовился бросить игральные кости.

— Что это за гадские деревья под таким названием? — спросил он таким тоном, будто они его очень раздражали.

— Думаю, что это обычные тропические деревья, — пожал плечами Дэнни Миллс.

— Уверен, вы их уже видели, — вмешался в разговор Фарук.

— Послушай, парень. Когда ты делаешь долбаное кино, у тебя не остается времени разглядывать какие-то гадские деревья, — отрезал режиссер фильма.

Взглянув на мужа, Мехер с удивлением поняла, что он оценил это высказывание режиссера как очень мудрую мысль. Сам же Хэтэвей посчитал тему разговора исчерпанной и перевел взгляд на хорошенькую девочку, сидящую за соседним столом. Он повернул голову, и Фарук увидел высокомерный профиль и пугающе пурпурную затычку в его ухе. Само ухо отливало многими цветами, от красного до фиолетового, напоминая собой рожу обезьяны гамадрила.

Окончив осмотр, разноцветный режиссер направился в отель «Тадж Махал», чтобы перед тем как лечь спать, вымыть еще немного фруктов в раковине, Фарук же наблюдал разговор отца с пьяным Дэнни Миллсом.

— Должно быть, в такой обстановке очень трудно переделывать сценарий, — смело начал Ловджи.

— Ты имеешь в виду работу ночью, за ужином или в пьяном виге? — уточнил Дэнни.

— Я имею в виду другое — необходимость переделывать текст на ходу. Благоразумнее снимать картину по уже готовому сценарию, — пояснил Ловджи.

— Да, это делать легче, но никто так не делает, — согласился бедный сценарист.

— Думаю, им нравится все делать спонтанно, — произнес доктор.

— Они вообще не считают сценарий важным, — сказал Миллс.

— Не считают важным? — вскинулся старый Дарувалла.

— Никогда не обращают на него внимания, — подтвердил сценарист.

Бедному Ловджи никогда не приходила в голову мысль о никчемности сценариста при съемках кино. Даже Фаруку стало жаль Дэнни Миллса, который казался чувствительным, мягким мужчиной с хорошими манерами — такие нравятся женщинам, пока они не узнают их поближе, после чего любовь уступает место эксплуатации их внутренней слабости. Алкоголь являлся для Дэнни проблемой номер один, хотя пьянство не было причиной жизненной неудачи, а лишь указывало на его внутреннее неблагополучие. Миллсу хронически не хватало денег, из-за чего, заканчивая какое-либо произведение, он не мог поторговаться с заказчиком. Как правило, Дэнни продавал либо идею какой-нибудь постановки, либо часть сценария, над которым требовалось еще работать, после чего к нему уже никто не прислушивался.

Миллс много раз начинал писать романы, однако ни одного не закончил: в периоды безденежья откладывал роман в сторону и приступал к сценарию, в свою очередь не доводил его до конца — и продавал. Потом снова возвращался к роману, смотрел на него со стороны и понимал, что написанное никуда не годится.

Фарук не воспринимал Дэнни с такой же неприязнью, как Гордона Хэтэвея, поскольку видел, что Миллс симпатизирует его отцу и прилагает усилия к тому, чтобы старший Дарувалла не запутался в хитросплетениях кинобизнеса.

Обычно сценарист распространялся на темы кино, вращая кубики льда в бокале с джином, которые быстро таяли в жарком воздухе, однако не успевали исчезнуть до того момента, когда Миллс выливал в себя содержимое бокала.

— Вот как все это происходит. Тебя трахнут, если будешь продавать неоконченную вещь. Никогда никому не показывай то, что пишешь, до самого конца. Просто работай. Если ты чувствуешь, что сценарий удался, покажи его тому, кто сделает из него фильм, который придется тебе по душе, — поучал Дэнни старшего Даруваллу.

— Показать надо режиссеру фильма. Ты это имеешь в виду? — спросил Ловджи, который все еще записывал каждое слово.

— Конечно, режиссеру, а не киностудии, — ответил сценарист.

— Итак, ты показываешь написанное режиссеру, который тебе нравится, и после этого тебе платят деньги? — допытывался доктор.

— Нет. Ты не берешь деньги до окончательного подписания контракта, иначе как только ты возьмешь деньги, они тебя трахнут.

— Но в какой момент нужно брать деньги? — удивился старый Ловджи.

— Сначала они должны нанять тех актеров, которых ты хочешь, потом заключить контракт с режиссером фильма и окончательно решить, что именно он будет снимать фильм до конца. Деньги следует брать, если сценарий понравился до такой степени, что никто не посмеет изменить в нем ни одного слова. Если ты в этом сомневаешься, то потребуй, чтобы твой сценарий официально утвердили. После этого приготовься сматывать удочки, — поучал Миллс.

— Ты так всегда поступаешь? — спросил его доктор.

— Никогда. Вначале я беру у них как можно больше денег, а потом они начинают меня трахать.

— Но кто же поступает так, как ты рассказал? — Доктор настолько удивился, что даже перестал записывать.

— Никто так не поступает. Всех, кого я знаю, они трахают.

— Получается, что не ты выбирал Гордона Хэтэвея режиссером? — все еще недоумевал Ловджи.

— Только киностудия может выбрать Хэтэвея на эту должность, — сказал Миллс.

Лицо у сценариста было гладкое, что редко встречается у алкоголиков. Можно было подумать, что его детская кожа словно законсервирована, а борода растет с той же скоростью, с какой он цедит из себя слова. Хотя на вид он казался тридцатипятилетним мужчиной, однако бриться ему приходилось лишь раз в неделю.

— Я тебе расскажу, кто такой Гордон. Это его идея расширить роль гуру — заклинателя змей. Он придумал храм ашрам со змеями. Этот человек в жизни не видел гуру — ни со змеями, ни без них. Он никогда не видел ашрам даже в Калифорнии, — говорил Миллс, а слушатели не прерывали его рассказ.

— Думаю, довольно просто организовать встречу с колдуном-гуру и посмотреть ашрам, — предложил Ловджи.

— Уверен, вы уже знаете ответ, — произнес пьяный сценарист, поглядев в сторону Фарука.

— Я делаю долбаное кино, — голосом Гордона начал Фарук. — Разве у меня есть время встречаться с долбаным гуру и смотреть на долбаный ашрам, когда я уже на середине съемок этого долбаного фильма? — Фарук старался поточнее передать манеру и интонацию режиссера.

— Молодец, мальчик! Ваш сын понимает кинобизнес, — доверительно обратился Дэнни к старшему Дарувалле.

Фарук подумал, что нельзя было не любить Дэнни, хотя он и казался обреченным человеком. Потом, глянув на свой бокал с пивом, он увидел там два пурпурных ватных тампона из ушей Хэтэвея. Каким образом эти куски ваты оказались в его пиве? Фарук стал выуживать их из бокала ложкой, затем положил мокрые затычки для ушей на чайное блюдце, размышляя, сколько же времени они мокли в пиве, и сколько глотков он выпил, пока не увидел эти пурпурные комочки. Миллс захохотал с такой силой, что долго не мог произнести ни одного слова. Ловджи догадался, о чем думал его сын.

• Предыдущая
• 27/183
• Следующая