Человек воды - Ирвинг Джон - Страница 14
- Предыдущая
- 14/93
- Следующая
Теперь предстоит схватка с девушкой у кассы, усталой и вспотевшей в этот суматошный пятничный вечер. Она почти не смотрит на чек Бигги, однако такую фамилию трудно не заметить. «Трампер» звучит очень подозрительно. Девушка сверяется с черным списком и произносит:
— Подождите минутку, мадам.
Теперь появляется менеджер, в рубашке с короткими рукавами из быстросохнущей ткани, настолько тонкой, что несколько лобковоподобных волосков с его груди пробиваются наружу сквозь редкое плетение.
— Ваша фамилия у меня в списке, леди, — говорит он.
Бигги прикидывается непонимающей.
— Что? — восклицает она.
— Ваша фамилия в списке, — повторяет менеджер. — Ваш чек здесь недействителен. Освободите, пожалуйста, тележку…
— Это почему же он недействителен? — возмущается Бигги.
— Хватит. Вы задерживаете очередь!
Но теперь очередь не против того, чтобы ее задержали; кажется, назревает скандал. Не исключено, что расплывшаяся домохозяйка и ее муж чувствуют себя в некотором роде отмщенными. Наверняка эта квашня думает, что хотя ее зад и свисает почти до самых пяток, зато с ее чеком все в порядке.
— Пожалуйста, освободите тележку, миссис Трампер, — настаивает менеджер. — Мы всегда готовы обслужить вас здесь за наличные…
— Ну, тогда обналичьте мой чек, — отвечает Бигги, которая никогда не смиряется с поражением сразу.
— Ну вот, вы только посмотрите, леди, — говорит менеджер, ободренный; он чувствует, что очередь на его стороне. Кольм рассыпает хлопья по полу. — У вас есть наличные, чтобы заплатить за хлопья? — спрашивает он у Бигги.
— Это вы сами посмотрите… с моим чеком все в порядке…
Но менеджер проталкивается к ней и принимается освобождать тележку. Когда он отделяет «Чиериоус» от Кольма, ребенок начинает реветь, и Бигги — она на добрых два дюйма выше менеджера — хватает раскомандовавшегося сукиного сына за рубашку с короткими рукавами из быстросохнущей материи и едва не выдирает вьющиеся волоски из его груди. Бигги толкает мужчину к кассе, выхватывает Кольма из тележки и усаживает верхом на изгиб своего замечательного, сильного бедра; свободной рукой она забирает «Чиериоус» обратно.
— Последний раз я что-то покупаю в этой дыре — говорит она и выдергивает свою чековую книжку у кассирши.
— А теперь убирайтесь отсюда, — шипит менеджер. Однако он адресует эти слова Кольму, а не Бигги, которая говорит:
— Отойди с дороги… — что менеджер и пытается сделать, прижимаясь к кассовой стойке, пока Бигги протискивается мимо, задевая его своим крутым бедром. Не так-то просто найти человека, который мог бы разминуться с Бигги в этих узких проходах.
Она несет себя с завидным достоинством через шипящие автоматические двери — угрожающе дрожащие и караулящие пронос пакета «Чиериоус», пока она шагает сквозь них к автомобильной стоянке. Если она о чем-то и думает, так это лишь об одном: «Если бы я была на своих старых лыжах, я бы выполнила в этом проходе сногсшибательный вираж. С острыми углами. И на крутом повороте срезала бы этому ублюдку его омерзительные соски сквозь его быстросохнущую рубашку».
Но она ограничивается лишь тем, что выдает Богусу свое мнение об источнике их финансовых неприятностей: «Твой отец — долбаный хрен…»
…и мне не остается ничего другого, как согласиться с этим, когда мы возвращаемся домой с перемазанным хлопьями Кольмом. Из холла можно видеть, как свет в нашей спальне тускнеет, потом он мигает и гаснет. Кажется, Бигги не замечает, что свет потух лишь в спальне, а остальные лампы продолжают гореть.
— Они отключили нас! — вскрикивает она. — О господи, Богус, как ты думаешь, они не подождут до утра?
— Наверно, это просто лампочка, Биг, — говорю я ей. — Или проклятая пробка. — И на свой неуклюжий манер пытаюсь обнять ее, чтобы успокоить, но в этот момент она замечает, какое безобразие устроил бедный Кольм из хлопьев. Она отталкивает меня, и я иду исследовать темный подвал в одиночку.
Вниз по сырым каменным ступеням, напоминая себе не забыть открыть ловушку, чтобы бедная мышь не оказалась гильотинированной. А потом в очередной раз крикнуть Бигги: «Ну и хитрая же наша мышка, Биг. Полакомилась и опять не попалась».
Но на этот раз я вижу, что она и вправду полакомилась — тихонько прокралась внутрь и выхватила сыр, не застряв при этом своей маленькой бархатистой головкой. От мысли о том, чем она рисковала, я покрываюсь холодным потом.
Потом шепчу в пахнущий плесенью подвал:
— Послушай, Мышь, я пришел помочь тебе. Не пугайся, позволь мне открыть мышеловку. Не рискуй так больше, ты можешь лишиться всего.
— Что? — кричит Бигги сверху.
— Ничего, Биг! — кричу я в ответ. — Я просто ругаюсь на проклятую мышь! Она снова провела нас! Она сбежала!
Потом я отираюсь возле щитка с пробками еще долго после того, как выбитая пробка заменена, и Бигги сверху известила меня, что свет снова горит.
Я слышу, как за стеной щелкает электрический счетчик. Мне кажется, будто я также слышу, как стучит сердечко у Мыши. Видимо, она думает: «Боже мой, что этот огромный и ужасный мышелов собирается сделать сейчас?» Поэтому я шепчу в темноту:
— Не бойся. Я на твоей стороне, — после чего, как мне кажется, мышиное сердце перестает биться. Я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать, испуганный почти так же, как в те моменты, когда мне кажется, будто перестает дышать спящий Кольм.
— Что ты там делаешь, Богус? — кричит Бигги.
— Да ничего, Биг!
— Слишком долго для ничего, — ворчит Бигги.
И я ловлю себя на том, что думаю: «Как на самом деле долго!» Иногда страдание и боль возникают из ничего. На деле бывает не так уж и больно, а иногда даже смешно. Это всего лишь ночные кошмары, очень маленькие, не способные вылиться во что-то большое и серьезное, настолько большое и настолько серьезное, чтобы перевернуть мою жизнь. Это просто постоянные, мелкие источники раздражения.
— Богус! — кричит Бигги. — Что ты там делаешь?
— Ничего, Бигги! — кричу я снова, на этот раз говоря правду. Или более четко представляя, что такое «ничего не делать».
— А по-моему, ты что-то делаешь! — возмущается Бигги.
— Нет, Биг, — отвечаю я. — Правда, совсем ничего. Честное слово! — Богус Трампер сейчас не обманывает.
— Обманщик! — кричит Бигги. — Ты играешь с этой проклятой мышью!
Мышью? Я задумался. Она еще здесь? Надеюсь, что ты не отправилась наверх, решив, будто это твой великий шанс обрести свободу. Потому что тебе лучше сидеть в подвале, Бесстрашная Мышь. Здесь, в подвале, нет ничего незначительного.
Против чего я возражаю, так это против того, что там, наверху, моя жизнь загромождена различными мелочами. Мне не угрожает ничего слишком серьезного; мне не приходится сталкиваться ни с чем таким, чего следует старательно избегать, как эту мышеловку, или бояться навсегда потерять что-то.
— Богус! — громко кричит Бигги; я слышу, как она мечется в постели.
— Я уже справился! — отвечаю я. — Сейчас приду!
— С мышью? — спрашивает Бигги.
— С мышью?
— Ты справился с мышью?
— Нет, господи, не с мышью, — говорю я.
— О господи, с чем же тогда? — спрашиваем Бигги. — С чем таким ты там справился, что заняло у тебя столько времени?
— Ни с чем, Биг, — говорю я. — Честное слово, ни с чем я не справился…
—
…и так другая ночь толкает Трампера к окну в ведьмин час, который выманивает старого Фитча, смотрителя лужайки, из теплой постели на короткий променад перед калиткой. Возможно, его беспокоит другая айовская осень; все эти зловещие умирания повторяются.
Но этой ночью мистер Фитч не встает. Осторожно прикладывая ухо к оконной сетке военных времен, Трампер слышит неожиданный шорох сухих листьев и в желтом свете уличного фонаря замечает рассеянное мерцание мертвой осенней пыли, поднимаемой ветром вверх вокруг дома Фитча. Мистер Фитч умер во сне? Его душа, видимо, протестует и в очередной раз прочесывает граблями его лужайку!
- Предыдущая
- 14/93
- Следующая
