Последняя дверь последнего вагона - Ильин Владимир Леонидович - Страница 26

• Предыдущая
• 26/94
• Следующая

Остается вывести на смотровой экран карту города.

Вот так сюрприз! Оказывается, что указанное Дюпоном место для встречи — совсем рядом.

Ах, Булат, Булат… Неужели ты собирался переиграть своего противника, используя меня в качестве главного козыря? Неужели ты дошел до мысли о том, что наступил момент, когда рушатся все прежние представления о том, что делать можно, а чего делать нельзя ни при каких-обстоятельствах?..

Впрочем, теперь это не важно. Теперь главное — другое.

Поезд, о котором ты говорил, трогается с места, но створки последней двери последнего вагона еще не сомкнулись…

— Ненавистью не искоренить зло, — говорю я. — Ну, по большому счету, зло вообще ничем не искоренить, — усмехается мой собеседник. — Это во-первых… А во-вторых, не стоит бездумно воспроизводить замусоленные, а следовательно, не стоящие ни цента откровения идиотов и тупиц. Почему вы считаете, сударь, что так называемое зло существует не только в представлениях толпы, но и в реальности? И откуда в вас это слепое, бессмысленное стремление уничтожить все то, что вы принимаете за зло?.. И, наконец, с чего вы взяли, что я ненавижу людей?

Я отворачиваюсь к иллюминатору, за которым до самого горизонта нет ничего, кроме серо-зеленых волн.

Мне хочется сказать человеку, который с умным видом рассуждает о неистребимости зла, что я точно знаю: зло существует. Более того, оно сидит сейчас передо мной в кресле-шезлонге, положив ногу на ногу и потягивая ледяное шампанское. В облике моего собеседника.

Человека со взглядом леонардовской Мадонны и плотно сжатыми тонкими губами.

Артура Дюпона, массового убийцы и негодяя, какого еще не знало человечество.

Но вместо этого я лишь спрашиваю:

— А что заставляет вас полагать иначе?

Дюпон допивает шампанское (шумными глотками с отвратительным прихлебыванием) и небрежно швыряет фужер, изготовленный из какого-то супердрагоценного дымчатого стекла, в ближайший мусоросборник — они тут повсюду. Мусоросборник издает жадное чавканье, створки его на секунду смыкаются, а когда вновь открываются, от фужера не остается и следа.

Выделывается, гад. Как будто я — какой-нибудь мелкооптовый торговец, на которого могут подействовать такие эффектные жесты…

— Системный подход, — наконец снисходит до ответа на мой вопрос Дюпон. — Послушайте, я просто обескуражен вашим дремучим невежеством, Сабуров… — Он картинно разводит руками. — Уж если в таком учреждении, как Инвестигация, работают люди, не владеющие основами научного мировоззрения, то становится понятно, почему их мельтешение до сих пор не подарило человечеству ни одного мало-мальски существенного открытия!.. Хотите, прочту вам небольшую лекцию по основам системологии? Разумеется, абсолютно бескорыстно, хотя во времена моей школярской юности профессора давали подобные консультации за мзду — и, кстати, за приличную мзду, в строгом соответствии с ученым саном! С парней — деньгами, с девок — натурой… А тот, кто не хотел консультироваться со светилами в силу природной самонадеянности или бедности, искал пищу для ума по первоисточникам, усваивал ее на триста процентов по сравнению с теми болванами и шлюхами, которые хапали ее бесплатно, но на экзамене ему светило не выше троечки… Кстати, я вам не говорил еще, что мы с вами — земляки? Мостовой — моя девичья фамилия, и имя — самое что ни на есть исконно русское… Впрочем, его вам знать не обязательно. А «мост», как вам, сударь, должно быть, известно, по-французски — «пон», вот так однажды на свет и появился миллиардер Дюпон… Впрочем, вы наверняка изучили мою биографию по файлам Раскрутки. Старею я все-таки, старею, ведь только дряхлым маразматикам свойственно терять нить повествования и, начав во здравие, заканчивать за упокой… Голос у него совершенно невыразительный, что никак не вяжется с живым, умным взглядом (я бы даже осмелился сказать — одухотворенным взглядом, если бы не знал, кто передо мной) и подвижным, щедрым на мимику лицом. Такой бы голос — няне или сиделке, им хорошо усыплять, и меня, возможно, давно повело бы клевать носом, если бы не два скверных обстоятельства. Наручники, которыми я прикован к своему креслу, и сознание того, что жизнь моя ежесекундно висит на волоске. На журнальном столике перед Дюпоном лежит огромный черный пистолет — если не ошибаюсь, «люгер» сорок пятого калибра, прошлый век. Временами мой собеседник протягивает ладонь к его блестящей рукоятке и рассеянно поглаживает ее, как будто ласкает кошку или собаку.

Лично я бы не удивился, если бы этот параноик разрядил в меня всю обойму после очередной сентенции о добре и зле. Причем без особых на то причин. Просто так, чтобы я не дремал во время беседы о высоких материях…

Биографию его я действительно знаю. Правда, понаслышке и в кратком изложении Слегина. Но вряд ли человек, развалившийся напротив меня в кресле-качалке, собирается дополнить ее или опровергнуть. Не для этого же он завлек меня в свое плавучее логово, бороздящее воды непонятно какого океана! А для чего тогда?

Вот на этот вопрос я и хотел бы услышать ответ, а не вступать в диспут по поводу значения системного подхода к понятиям морали и нравственности. Весь мой житейский опыт свидетельствует о том, что подобные диспуты бессмысленны, как спор о пользе туалетной бумаги, а потому ведутся по пьяной лавочке и непременно заканчиваются оскорблением личности спорщиков. В том числе — и действием. Например, выстрелом в область гениталий…

Есть и другие вопросы, но первый представляется более насущным. Потому-то и приходится валять ваньку, выслушивая разглагольствования этого сбрендившего на почве системного подхода нувориша.

А биография у этого человека весьма показательна для того Времени Больших Перемен, в котором проходила наша юность.

Родился он, как и многие нормальные мультимиллиардеры, бедным и несчастным. Коммунальный российский быт, пьяные соседи, тараканы в пустом холодильнике, ненасытные клопы в залатанном матраце… Родители его были почти интеллигентные люди: отец — вечный прапорщик, мать закончила курсы переводчиков при Лесном институте.

Феклист — вот как они его назвали. Наверное, начитались русских народных сказок, где в числе прочих героев фигурировал какой-нибудь и Феклист — Ясно Солнышко. Откуда же им было знать, что их чадо вырастет не сказочным богатырем, а Кощеем Бессмертным… И не случайно мой похититель так стыдится своего имени. Слишком слышится в его первом слоге не «Е», а «А». Поэтому и в школе, и впоследствии в университете Дружбы народов (вот еще одна ирония судьбы!), куда поступил Мостовой, товарищи его звали не иначе как Фак. Любит молодежь незатейливый юмор…

После окончания университета с красным дипломом Феклист увлекся наукой и охотно позволил одному из своих университетских наставников сагитировать его в «большую науку», то бишь — в аспирантуру. Впрочем, до защиты диссертации он так и не добрел. Помешали известные события в виде Большого Кризиса с его суперинфляцией, уличными очередями и давкой за товарами первой необходимости. В то же время это было начало эпохи обогащения тех, кто во времена народной власти успешно скрывал в своих генах задатки к коммерческой деятельности.

В отличие от конкурентов, Мостовой решил применить к проблеме быстрого обогащения свой любимый системный подход. Началось все с того, что как-то у него в результате мелкоприбыльных товарно-денежных операций образовалась в личном загашнике сумма, равная его трехкратной месячной аспирантской стипендии, которую все равно не платили ввиду отсутствия денег в госбюджете. Черт Мостовому нашептал пойти и купить на все эти деньжищи акции никому не известного нефтяного и, по совместительству, алмазного треста, позаимствовавшего для своего наименования имя одного греческого бога. Акции эти стоили в ту пору копейки, и набралась у Феклиста их тьма-тьмушая.

Однако вслед за финансовым кризисом через полгода грянул нефтяной кризис, и уже не отечественного, а всемирного масштаба, и цены на нефть взлетели под небеса.

• Предыдущая
• 26/94
• Следующая