Последняя дверь последнего вагона - Ильин Владимир Леонидович - Страница 24

• Предыдущая
• 24/94
• Следующая

— Слушай, а ты не мог бы покороче? — перебиваю его я. — Все равно ни Гомера, ни Шекспира из тебя не выйдет!..

Меня опять крутит по-черному. То ли где-то поблизости находится морг, то ли кто-то важный недавно отдал богу душу в одном из домов, мимо которых несется наша кавалькада.

Но Слегин не внимает моему призыву.

— Короче? — усмехается он. — Ладно… Тогда опущу ту часть беседы с главным «спиралыциком», в ходе которой мы с ним играли в кошки-мышки. Собственно, в роли кошки на этот раз выступал он, а не я, хотя меня такой расклад никак не устраивал. А в конечном итоге он поставил меня перед выбором: или я безропотно отдаю тебя ему на растерзание, или…

Тут он внезапно замолкает и, почему-то покосившись на механика-водителя, от которого нас отделяет прозрачная звуконепроницаемая перегородка, принимается сосредоточенно закуривать.

Тоже мне, любитель дешевых эффектов!

— Или — что? — осведомляюсь я сквозь плотно стиснутые зубы.

Давление внутри меня достигает такого предела, что темнеет в глазах и хочется распахнуть люк, чтобы выпрыгнуть из танка на полном ходу — а там будь что будет!..

— Или он… а точнее — они, конечно… не такой уж он супермен-одиночка, хоть и старается им казаться… в общем, сотрет он нашу столицу с лица земли к чертовой матери! А времени на раздумья он дал, ни много ни мало, два часа… — Он бросает взгляд на часы. — Кстати, осталось сорок пять минут.

Я недоверчиво усмехаюсь:

— И ты поверил ему?.. Да это же бред какой-то!

— Сначала и я так решил, — признается Слегин. — Но, знаешь, что мне помешало наплевать на его угрозу?.. А то, что привести ее в исполнение не так уж сложно, как это кажется на первый взгляд. Достаточно и мегатонного ядерного заряда, взорванного в пределах Садового кольца, чтобы такой мегаполис, как Москва, превратился в радиоактивные развалины… А где гарантия, что у «Спирали» нет ядерного оружия, припрятанного где-нибудь в потайном хранилище еще со времен Разоружения? Кстати, размеры такого заряда не очень велики — в обычный грузовик-фургон поместится. Кроме того, есть и масса других, не менее милых средств массового уничтожения: газы высокой концентрации, плазма, аннигиляторы… Слишком много способов массовой транспортировки людей на тот свет в свое время изобрели ученые в погонах…

— Подожди, — морщусь я (не от скепсиса — от боли, раздирающей нутро). — Но почему Дюпона приперло уничтожить Москву именно сейчас? Если уж он такой кровожадный хищник, то что ему раньше мешало пустить в ход свое тайное оружие?

— А ты угадай, — ехидно советует Слегин.

— Мне он почему-то забыл об этом поведать… И еще. На тот случай, если я ему не поверю или, наоборот, поверю, но приму не те меры, которых он от меня ждет, то для начала он пообещал устроить крупное стихийное бедствие, которое аукнется по всей Европе… И, как видишь, слово свое он сдержал. Я закрываю глаза. Пот с меня льет уже не в три — в десять ручьев.

— Ты что? — пугается Слегин. — Что с тобой, Лен? И тут меня вдруг отпускает. Разом — как бывает, когда раненому делают инъекцию обезболивающего. Но Слегину об этом лучше не знать. — Значит, ты решил похитить меня, как жених невесту, — констатирую я, не открывая глаз и преувеличенно громко скрипя зубами. — Увезти подальше от эпицентра предстоящего взрыва, да? Но ты одного не учел, Слегин… Думаешь, я такой закоренелый мазохист, что целый год ежедневно мучился от приступов в городе, где не проходит и часа, чтобы кто-нибудь не погиб? Почему, по-твоему, я не послал все на три буквы и не рванул куда-нибудь в глушь, где на сто квадратных километров — ноль целых хрен десятых живых душ?.. Так вот, знай: Дар не позволяет мне этого! И когда мы окажемся за городом, тебе просто некого будет; спасать от козней Дюпона, Слегин. Просто-напросто сердце мое не выдержит и разлетится, как граната, на куски…

А ведь это — правда. Если учесть, что я имею в виду не инфаркт, а совсем другое…

Слегин недоверчиво смотрит на меня. Приходится напрячь свои способности к лицедейству и мученически простонать, скривившись якобы от невыносимой боли.

Представляю, что сейчас творится в душе Булата.

Ведь он уже был готов пойти на преступление ради меня. На одной чаше весов лежал многомиллионный город, а на другой был я. «Клад для человечества», как он сам выразился. И Слегин предпочел рискнуть миллионами жизней.

Он знал, что это — преступление, за которое потом ему пришлось бы отвечать по максимуму. Но даже это не остановило его. Не потому, что он — злодей или равнодушный чиновник. Беда его, как и всех тех, на чьих плечах оказывалась тяжесть ответственности за множество сограждан, заключается в том, что он научился мыслить рационально в любой ситуации. А в данном случае, когда его приперли к стенке чудовищным ультиматумом, он сообразил, что иного выхода нет и не может быть. Он совершил нехитрые математические действия и в результате получил однозначный итог. На той чаше весов, которую Дюпон пытался уравновесить одним из самых крупных городов планеты, был не только я, но и все остальное человечество. По мнению Слегина, таких городов, как Москва, в мире еще тысячи. А я — один. И если я останусь в живых, то, наверное, смогу стать живой гарантией бессмертия для десятков, сотен миллионов людей.

Через сорок с лишним минут поезд отойдет от перрона, и я во что бы то ни стало должен оказаться в нем.

А люди на перроне, которые машут мне вслед и желают счастливого пути, не знают, что обречены на гибель.

— Что ж ты мне об этом раньше не сказал?! — наконец обретает дар речи Слегин, впиваясь взглядом в циферблат часов.

— Извини, — криво усмехаюсь я, — просто подходящего повода до сих пор не подворачивалось…

— И что же теперь делать?

Не забывая изображать на лице смертную муку, пожимаю плечами:

— Поступай как знаешь. Ты ж у нас за главного и до сих пор как-то обходился без моих советов…

Он еще несколько секунд смотрит на меня, кусая губы.

Потом опять впечатывает кулак в обшивку кабины. Бедный танк — на его месте я бы разозлился на таких пассажиров, которые ни с того ни с сего распускают руки.

Наконец Слегин решается. С остервенением щелкает клавишами пульта. Потом берет микрофон.

— Я «Двадцатый», — мрачно объявляет он. — Вниманию всех участников эвакуационных учений… — (Ах, стервец! Так он еще и выдавал наш побег за учения по отработке эвакуации особо важных персон?!.) — Объявляю отбой. В том же порядке возвращаемся в пункты постоянного базирования. Повторяю: отбой учениям. Всем спасибо.

Выключив микрофон, он с кислой физиономией косится на меня и открывает рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент танк швыряет в сторону, как детскую игрушку. Свет в кабине сразу гаснет, что-то скрежещет, и мы со Слегиным размазываемся по стенкам кабины, как будто оказались внутри центрифуги, раскрутившейся до упопомрачительной скорости.

А потом центрифугу эту кто-то резко останавливает, и я, кувыркаясь, лечу в бездонную пропасть, успев напоследок удивиться, как много препятствий оказывается в бездне.

Когда я прихожу в себя, то первая мысль, которая посещает мою больную голову, на удивление вполне логична: «Неужели Дюпон исполнил свою угрозу на полчаса раньше срока?»

Потом мне зачем-то требуется установить, жив ли я вообще, и если да, то в каком месте и времени пребываю. Тут-то и дают о себе знать многочисленные травмы. В голове словно что-то лопается, обдав мозг жгучей болью, и тело отзывается многочисленными жалобами на ушибы, ссадины и синяки.

Я охаю и открываю глаза.

Обнаруживается, что я полулежу-полусижу на заднем сиденье какой-то машины, которая несется неведомо куда с огромной скоростью, судя по мельканию смазанных теней за тонированными стеклами.

Впереди, за рулем в виде треугольного штурвала, сидит не кто иной, как Слегин, сгорбившись так, словно он ежесекундно ожидает выстрела в затылок. Лицо его — в свежих потеках крови, волосы на голове наполовину обгорели, а одежда под стать самому запущенному бомжу. Не отрывая взгляда от смотрового экрана, заменяющего лобовое и заднее стекло, Булат что-то вполголоса бубнит в коммуникатор таким тоном, будто оправдывается.

• Предыдущая
• 24/94
• Следующая