Последняя дверь последнего вагона - Ильин Владимир Леонидович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/94
• Следующая

— Ах, вот оно что, — ответствую я. — Значит, это тем более по моей части… Идемте… э-э…

— Федор я, — подсказывает человек в штормовке, судорожно проглотив остатки бутерброда. — По батюшке — Степанович…

Мы поднимаемся по лестнице в мой кабинет (все встречные с недоумением оглядываются на моего экстравагантного спутника).

— Ну, вот мы и пришли, Федор Степанович, — говорю я, отперев своим кардом электронный замок. — Располагайтесь и выкладывайте, что за дело у вас к гражданину Бойдину.

Мой призыв располагаться посетитель воспринимает отнюдь не в том смысле, какой я в него вкладывал. Не снимая штормовки, он плюхается на мое место за столом и критически обозревает помещение. Чтобы не мешать ему обживаться в новой обстановке, я, пройдя к окну, приваливаюсь поясницей к подоконнику.

— Курить-то здесь можно, в рот? — осведомляется Полетаев.

Я радушно киваю, но вскоре вынужден проклясть свою доверчивость. Папироса, которую извлек из алюминиевого портсигара мой гость, содержит такое адское зелье, которое при всем желании нельзя отнести к табачным изделиям. Ровно через пять секунд после его воспламенения мне приходится распахнуть створку окна во избежание опасности погибнуть от удушения дымом.

— Термоядерные, — подмигивает мне Полетаев, недрогнувшей рукой стряхивая пепел в отделение письменного прибора, предназначенное для ручек и карандашей. — Не желаете ли отведать? Константину-то Андреевичу табачок наш понравился…

Наивная душа. Да ради достижения обозначенных начальством целей Референт способен не только отравиться деревенским самосадом, но и вывернуться наизнанку. Самоотверженный парень он, наш Костя. Ради так называемого Общего Дела ни себя, ни других не пожалеет. Особенно — других…

В Инвестигации он работал давно, но не у нас, а в протокольном отделе. Обеспечивал международные связи российского филиала с зарубежными коллегами. Оформлял анкеты, документы, визу, тетешкал и баюкал видных иностранных гостей в ходе их визитов в Россию. По его собственному выражению, «открывал ногой дверь любого кабинета» в МИДе и «целовался в десны» с высшим руководством Инвестигации. Весь персонал российского филиала, от уборщицы до директора, знал, что Костя-Референт — рубаха-парень, свой в доску и море ему по колено. Что он может провернуть любое дельце, даже если для этого придется обойти закон или ведомственные инструкции. Не нарушить — а именно обойти. Ради Общего Дела. Ну а за ценой, естественно, мы не постоим…

После событий в Мапряльске в нашем отделе образовалась вакансия. Работавший параллельно со мной по делу о «спячке» Юра Колесников пал жертвой аномального сердечного приступа, наверняка спровоцированного щедрой инъекцией какой-нибудь дряни из арсенала наших доблестных спецслужб (это раньше они носили красивое имя рыцарей плаща и кинжала; сейчас они большей частью орудуют с помощью шприцов и психоволновых генераторов). Когда же, залатав в госпитале простреленную нижнюю конечность, я вернулся в отдел, то обнаружил на Юркином месте нового, очень общительного и инициативного сотрудника.

«Кого я вижу?! С возвращеньицем тебя, Лен!.. Видишь: теперь мы с тобой будем трудиться в одной упряжке. В том смысле, что нас будет объединять одно общее дело. Между прочим, я тебя уважаю. Наслышан, и вообще… Ты, если что нужно будет, обращайся к Референту напрямую, не стесняйся. Референт поможет. Потому как сила абстракции Референта не знает границ… Извини, мне тут отлучиться надо на полчаса. По делу, старик, по делу… Ты, кстати, капустой не богат? Да не квашеной, а той, которую мы носим в бумажниках. Сотню-другую, а?.. С получки обязательно отдам!.. Нет? Ну, тогда извини и не вини… Бывай. Целую тебя в десны…»

— И все-таки, что за нужда заставила вас добиваться встречи с Константином Андреевичем? — очнувшись от воспоминаний, интересуюсь я у Полетаева, окутанного облаком махорочного чада. — Не стесняйтесь, у него от меня секретов нет. Как-никак, а мы с ним вместе работаем… Так сказать, в одной упряжке… Одно Общее Дело делаем.

— И кто ж из вас главнее будет: он или вы? — любопытствует Полетаев, прищурив один глаз.

— А какое это имеет значение? — пожимаю плечами я. — Я все равно передам ему все, что вы пожелаете мне рассказать… Если хотите, можете записать: зовут меня — Владлен Алексеевич, фамилия — Сабуров.

—Да это мне без разницы, в рот! — отмахивается окурком мой собеседник, оставляя в воздухе плотную дымовую завесу. — Че мне рассказывать-то?.. Это он пусть мне скажет, скоро ли нам нашего Колюнчика вернут… Ведь обещал нам, когда в нашу Малую Кастровку заявился, что всего на два дня ребенка забирает. Мол, обследуют мальчонку доктора и специалисты-ученые — и можете забирать обратно свое чадо. А получилось, в рот, так, что вот уже неделя с тех пор прошла, а нам сына вертать и не думают. Мы уж и сами с женой измаялись… сами понимаете, в чужом городе, да еще таком, как столица… ни поесть, ни поспать толком, по-человечески… Опять же сколько денег надо, чтобы за гостиницу платить, а откуда у нас, простого народа, лишние деньги?.. Да мы-то, в рот, все стерпим, но как с мальчонкой-то быть? Один он ведь там, в этой вашей спецклинике, нас к нему и близко не подпускают, хорошо еще — передачки разрешили приносить… Дак ведь ладно, коли был бы он побольше, а три ж годика ему всего-то, Колюнчику нашему…

Ах, вот в чем дело… Молодец, Референт. Далеко пойдет со своей силой абстракции. Его не смутит, что чаще всего идти приходится по головам живых людей.

Не ради ж себя старается — ради Дела. Того самого, с большой буквы…

— Вот я и хочу у Константина Андреевича разрешение получить… ну, чтоб забрать сына домой. — продолжает Полетаев, поплевав на дотлевший до самой гильзы окурок и естественным жестом швырнув его в корзину для бумаг. — Мы ж не против науки, вы поймите, в рот… Если нужно — пусть любые профессора приезжают в нашу Малую Кастровку и хоть сколько живут, чтоб изучать пацана нашего… А отдавать его насовсем в казенную поликлинику — это ж боль-то какая!.. И для нас, и для него… Мы ведь, в рот, все равно любим его и своим считаем. И будем считать своим родным сыном. Пусть хоть какой ученый докажет, что душа у мальчика — не своя, а чужая…

— Знаете что, Федор Степанович? Посидите-ка здесь несколько секунд. Мне надо навести кое-какие справки… От кабинета я, правда, далеко не ухожу. Сворачиваю за угол коридора в тупичок, где у нас устроена импровизированная «курилка», она же — «душегубка», где количество единовременно курящих не должно превышать трех, иначе воздух будет состоять только из никотина и продуктов горения.

Я просто не хотел вести телефонные переговоры в присутствии Полетаева.

Для начала набираю номер Шепотина. После серии долгих гудков, когда я уже решаю, что начальник мой действительно присутствует на каком-то важном совещании и, следовательно, коммуникатор его отключен, в трубке наконец слышится знакомый энергичный голос:

— Да?

— Игорь Всеволодович, это Сабуров. Вы знаете, я тут ознакомился с досье на этого мальчика, Полетаев его фамилия… Помните такого? Он из деревни Малая Кастровка, куда ездил Бойдин…

— Ну, разумеется, помню… Что там с ним приключилось?

— Да ничего, — как можно равнодушнее говорю я. — Просто это — явная «пустышка», Игорь Всеволодович.

— То есть?..

— То есть ни о какой реинкарнации тут и речи быть не может. Налицо элементарная попытка фальсификации аномального явления. А Референт наш попался на крючок. Впрочем, ему это простительно, Игорь Всеволодович. Опыта-то ему еще не хватает…

— Постойте-ка, Владлен Алексеевич, — перебивает меня шеф. — Я что-то не пойму: а с чего вы взяли, что это — «пустышка»? У вас есть какие-то веские основания для этого? Доказательства? Да вы хоть сами-то этого ребенка видели? Беседовали с ним?

— Это не имеет значения, Игорь Всеволодович, — отрубаю категорическим тоном я. — Я только что беседовал с его отцом, и он во всем сознался… Мол, рассчитывал таким образом поправить свое материальное положение. Да вы сами знаете, на что рассчитывают простые люди в таких случаях…

• Предыдущая
• 20/94
• Следующая