Обет молчания - Ильин Андрей - Страница 8

• Предыдущая
• 8/51
• Следующая

Из-за ближайшего угла просигналила фарами машина. Значит, их ждали. И, значит, этот побег, исключая мое присутствие, не был импровизацией. Преступники ввалились в машину.

— А это кто? — спросил водитель.

— Страховой полис, — ответил Дед. — Поехали!

Сзади, со стороны отделения милиции послышался шум, свистки.

— Поздно, — подумал я.

— Поздно! — хихикнул Шрам и только теперь отнял от моей шеи заточку, — поздно проснулись мусорки!

Машина рванулась с места.

— Медленней! — распорядился Дед, — не хватало еще за превышение скорости нарваться на ГАИ. Хватит нам проколов.

Значит это и будет их схрон, — понял я, оглядывая двухкомнатную квартиру планировки пятидесятых годов. Не так уж плохо: отопление, вода, свет, коммунальные услуги. Мое, месячной давности логово было куда проще — земля, ветки со всех сторон, да подушка елового лапника под животом. И все же чувствовал я себя там, в земляной берлоге, гораздо комфортней.

— Шагай! — толкнул меня в спину Бугай.

— Ох! Хорошо! — пропел Шрам, упав в кресло и блаженно раскидав в стороны руки и ноги. — После казенных-то нар!

Дед проверил запоры на двери, сбоку отодвинул штору, оглядел улицу, потом комнаты, мазнул глазами по мне.

— Значит так, — сказал он. — Касается всех! Отсюда ни шагу. На балкон не выходить, в окна не выглядывать, двери не открывать, гвалт не поднимать, про пьянки-гулянки забыть! Ясно?

— У тебя режим, как в СИЗО, — недовольно пробурчал Шрам.

— С этого, — кивнул Дед, игнорируя недовольство Шрама, — глаз не спускать. Возьми-ка, — бросил Пацану веревку.

Молодой завернул мне руки за спину и то ли от неумения, то ли от излишнего усердия так стянул кисти, что они мгновенно затекли.

— Потише бы! — попытался возразить я, и тут же получил не очень профессиональный, но достаточно болезненный удар по почкам.

— Потерпишь.

— Я-то потерплю, но что вы будете делать, когда у меня руки отпадут?

Дед пододвинулся ближе, глянул на мои кисти.

— Запомни, у тебя здесь голоса нет! Ты здесь немой! Понял? Если замечу, что ты с кем-то разговариваешь — вырежу язык, — и, отворачиваясь, неожиданно и сильно шлепнул меня по лицу тыльной стороной ладони. Из разбитой губы брызнула кровь.

— Ослабь узел. Нам нужен не труп, а заложник, — приказал он Пацану. — Всем отдыхать. Большой на стреме.

С первой минуты нового заточения моя голова стала работать на побег. В этой схватке я проигрывал уже не зачет, не месяцы дополнительной службы, я проигрывал жизнь. Но и выигрыш был соответствующий! Тут хочешь не хочешь — заработаешь головой.

В принципе путей спасения было четыре: окна в комнатах и на кухне и входная дверь. К двери мне, конечно, приблизиться не дадут. Можно попытаться вывалиться в окно — разбежаться, прыгнуть, выбить корпусом стекло. Но что останется от меня после слепого падения с четвертого этажа? И что ждет меня внизу: бетонный козырек, броня асфальта, острый как штыки частокол ограды палисадника? Знать бы. Нет, такой путь оставим на самый крайний случай. Спастись для того, чтобы всю оставшуюся жизнь пролежать в гипсе — сомнительное счастье.

Вернемся к двери. Открывается она внутрь, значит одним ударом ее не выбить. Замок запирается ключом, быстродействующей защелки нет. Нейтрализовать четырех здоровых мужиков, чтобы иметь время провозиться с запорами, вряд ли удастся. Это не гангстерский боевик. Пока занимаешься с двумя, третий всадит меж лопаток нож. А есть еще и четвертый и пятый — хозяин квартиры. Голыми руками здесь не обойтись.

Ладно, проехали. Что толку про себя размахивать кулаками, когда они за спиной перекручены веревкой. Разделим проблему на составляющие. Вначале руки, потом двери, окна и все прочее. Освободить руки — вот первоочередная задача, за нее и будем воевать.

— Эй, на вышке! Мне до ветру надо, — окликнул я своего круглосуточного охранника.

— Чево тебе? — повернул голову в мою сторону Пацан.

— На парашу веди, говорю. Терпежу нет.

— Ничего, перетопчешься. Нанялся я с тобой в сортир бегать!

— Я терпеть не буду! Мне в этой компании стесняться не перед кем, — предупредил я, — а понравиться ли твоим дружкам жить в одном помещении с моими обгаженными штанами, я не знаю.

Я специально злил Пацана, заставляя его делать то, что он делать не желал, унижая его самолюбие, указывая на отведенное ему в иерархии банды сомнительное место то ли надзирателя, то ли мальчика-служки.

— Ты давай шустрей думай, а то как бы мои кишки не обогнали твои извилины!

— Ладно, вставай.

В коридоре я продолжал давать наставления.

— Ты, парень, не злись. Твое дело маленькое... если у меня маленькое. Мне в сортир ходить, тебе — меня водить. Ты моя сортирная приставка. А вот это ты зря, — охнул я, получив удар под ребра, — я вот обижусь и никуда не пойду. Что тогда? Я белье стирать не стану, у меня руки связаны. Твои начальники тоже. Заставят тебя дерьмо отскребать. А это дело для будущего воровского авторитета несмываемое, — опять удар. — Что же ты так неловко руками размахиваешь? Опять меня задел.

Слабость Пацана заключалась в его желании быть сильным. Окружающий мир он воспринимал сквозь призму больного подросткового самолюбия. Каждый поступок он оценивал с точки зрения его демонстративной престижности. Добавляет он ему авторитета или нет. Вот на этой струнке больного самолюбия и надлежало мне играть марш свободы. Какое дело было бы уверенному в себе бандиту до оскорблений, которые бормочет в его адрес пленник? Ведь он почти труп. Как можно обижаться на труп, на, считай, неодушевленный предмет? Можно обижаться на шкаф? А на потолок, пол? А этот обижается, негодует, расстраивается.

Злись, Пацан. Разгорайся. Молоти меня почем зря. Каждый твой удар несет не боль — надежду. Чем меньше ты контролируешь эмоции, тем легче тобой управлять.

В туалете Пацана ждал еще один, сокрушительный удар по самолюбию.

— Штаны сними, — потребовал я.

— Что-о? — на мгновение опешил Пацан.

— Я говорю штаны сними и вон ту бумажку помни как следует. Готовься, готовься, мне самому не справиться, — распорядился я, нагло ухмыляясь в лицо своему надзирателю и, естественно, получил то, чего добивался — сильный удар в челюсть.

Падал я по заранее обдуманной траектории, собирая на своем пути все самые громкие предметы. Звон и грохот банок, стаканов и рухнувших полок был слышен, наверное, по всему дому. Через мгновение все «жильцы» квартиры теснились в дверях.

— Вы что? С ума съехали?

— Он, он, он, — бормотал Пацан, не в силах подобрать достойные эпитеты, — Гад! Сука! Он...

— Я только просил помочь мне снять штаны, — кивнул я на свои связанные руки.

— Гнида! Я, ему штаны?! Никогда! — бесновался Пацан. — Никогда! Что б я сдох!

Психологическая подготовка дала прекрасные результаты. Сейчас его уязвленное самолюбие перевесило даже страх перед главарем банды. В данное мгновение Пацан предпочел бы получить нож в живот, чем притронуться к ремню моих штанов.

Наверное Дед понял это.

— Ладно, перевяжи ему руки вперед, — разрешил он, не желая вступать в длинные дискуссии. — Но если еще будет шум, пеняйте на себя. Оба!

Что и требовалось доказать.

Перевязанные вперед руки давали мне много больше свободы. Я круто изменил отношения с Пацаном — перестал «дразниться» и всячески старался облегчить его неблагодарную службу. Если вдуматься, то охранник не меньше зависим от заключенного, чем заключенный от охранника. Кому из этого дуэта легче, еще нужно поглядеть. Утомительно высиживать свой срок, но не менее трудно наблюдать неподвижно сидящего человека сутки напролет. Уже через двадцать-тридцать минут кажется, что ты знаешь его как облупленного и приходит скука. Кто способен выдержать многочасовой спектакль, не имеющий сюжета, диалогов, действия и не ослабить внимания? Кто угодно. Только не Пацан.

Я молча лежал в отведенном мне углу, упираясь лбом в стенку. Я не отвечал на вопросы и даже не огрызался на удары. Лежал! Все чаще Пацан отрывал от меня взгляд, от нечего делать наблюдая сквозь щель в шторе за улицей, оставлял одного, выходя на кухню и в туалет. Выходил он все чаще и задерживался все дольше. И каждый раз, возвращаясь, заставал меня все в той же позе.

• Предыдущая
• 8/51
• Следующая