Охотник за смертью - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 34

• Предыдущая
• 34/159
• Следующая

«Можешь найти?!»

Альгирдас молчал, боясь перебить собеседника, подавляя желание схватить того за глотку и вытряхнуть все, что ему известно.

– Сенас сейчас не здесь, – объяснил Змей, – и от того, что я открою тебе его местопребывание, ничего не изменится. Ты не сможешь туда добраться. Никто из вас не сможет. Но мой сын властен приказывать любому созданию тьмы – от самых малых, до самых великих. И если ты отыщешь его, Паук, он поможет тебе вернуть твоего малыша. Услуга за услугу.

– Тысяча лет?

– Тысяча сто тринадцать лет. Возможно больше. Мой сын еще не родился. Он младше тебя ровно на тысячу сто лет… день в день. И если бы я был суеверен, решил бы, что это добрый знак. Как видишь, мы в равном положении.

– Я должен начать поиски, когда ему исполнится тридцать три? Почему не раньше? И потом, если ты заранее знаешь…

– Не спр-рашивай о том, чего не поймешь, охотник! – звериным рыком вырывалось из человеческой глотки. Змей гневно раздул ноздри, песок под его взглядом почернел и расплавился. – Я властен над временем и событиями, – уже мягче продолжил владыка стихий, – а ты считал себя непобедимым. Аналогия ясна?

– И на тебя нашлась управа, – Альгирдас не удержался от мести за «не совсем живого», – ясно, конечно. Чего ж тут не понять? Но почему я? Потому что я умею плести паутину?

– Именно так.

– Я помогу тебе, если не найду Сенаса раньше.

– Ищи, – позволил Змей, – удачи пожелать не могу – сам понимаешь, тут наши интересы расходятся. Но ты ищи. Надо же тебе зачем-то жить это тысячелетие, – он тряхнул головой и улыбнулся: – У тебя скверный характер Паук, ты знаешь? Ты пригоден для общения только в состоянии глубокой апатии. Хочешь небольшой подарок? Как скрепление договора, или просто так, если угодно. Хочешь знать, что ожидает вас в будущем?

– Ты – последний Старейший, властвующий по праву крови, и ты навсегда останешься правителем на своей земле. Смертные забудут даже твое имя, но что тебе за дело до смертных? Направляя князей, распоряжаясь их подданными, властвуя над небом, водой и твердью, ты увидишь возвышение твоей земли и ее старость. Она падет, прожив отпущенный ей срок, как проживают его и люди, и государства, и даже планеты.

Ты сделаешь то, чего хочет твой упрямый наставник. В сердцах людей сумеешь объединить многобожие с монотеизмом. Двоеверие – смешно и страшно, но то, что ты сделаешь, просуществует тысячи лет. Только вам, Гвинн Брэйрэ, это не принесет ни пользы, ни радости. Братству недолго осталось существовать.

Вы защищаете людей, а люди в ответ начнут уничтожать вас. Еще двести лет, Паук, а потом вы начнете умирать. Нет, не от старости – от смерти. Появятся сомнения в ваших целях и задачах, Совет перестанет быть единодушным, все меньше станет приходить новых людей, вы распадетесь на несколько групп, каждая со своими взглядами на то, как жить дальше. Ну а потом вас переломают поодиночке.

Все заканчивается. Бессмертные должны быть к этому готовы.

Впрочем, вы успеете принести еще немало пользы. И обещаю: к тому времени, как последние из Гвинн Брэйрэ утеряют связь с тобой, о фейри среди смертных останутся только воспоминания.

Только потери впереди. Ты еще не привык, Паук? Я вот так и не смог привыкнуть. Но рано или поздно ты получишь свой плащ из змеиной кожи. Это не так уж плохо, когда выбирать не из чего.

И береги Касура, он всю жизнь защищал тебя, теперь твоя очередь.

Очередной век, по счету Европы и Америки – девятнадцатый, близился к завершению. И разговоры о грядущем Конце Света уже нет-нет, да и заходили. Пока еще робкие, неуверенные, словно бы по обязанности – все-таки век заканчивается, и, вроде, положено об Апокалипсисе вспомнить.

Альгирдаса подобные настроения слегка раздражали, но он привычно напоминал себе о тысячном годе, а потом о тысяча шестьсот шестьдесят шестом, и приходил к выводу, что нынче еще ничего. Терпимо. Да и люди уже не те.

Но тут вдруг надумал жениться Орнольф, и Пауку показалось, что конец света таки грядет. Все перемены, случившиеся в мире за прошедшее тысячелетие, включая открытие смертными нового континента, электричество и собственный тысячный день рождения, показались мелочью в сравнении с женитьбой Касура.

Ничего странного нет в том, что люди женятся. Но десять веков хранить верность умершей Хапте, а потом вдруг влюбиться в другую женщину – это было удивительно. Альгирдасу почему-то казалось, что Орнольф никогда больше никого не полюбит. Не женится, во всяком случае. Увлечений-то разной степени тяжести у рыжего бывало предостаточно, однако никогда дело не доходило до свадьбы. Года два-три – и все, прошла любовь, ищем новую.

Да. Паук был удивлен. Хотя, казалось бы, давно пора привыкнуть к тому, что все меняется. К тому, что все проходит.

…Гвинн Брэйрэ больше не было. Жрецы и наставники – те, кто уцелел за тысячелетие человеческих войн, за века охоты на ведьм и годы метаний в поисках смысла жизни, – давно уже не считали себя частью единого целого. С самыми древними из них Паука роднила когда-то кровь, но единство духа ушло. А молодежь он называл братьями только по привычке. Потому что надо же было их как-то называть.

Они по-прежнему защищали людей от чудовищ. И по-прежнему нуждались в нем. Кем бы ни считали себя: рыцарями, монахами, святыми воинами, избранными или героями. Кем бы ни называли себя сами.

А старшие давно погибли.

Очень давно. Процесс растянулся на десятки лет, был мучительным, как мучительна любая долгая агония, только, в отличие от предсмертных мук, муки погибающего братства совсем не обязательно должны были закончиться милосердной смертью.

Гвинн Брэйрэ. Наставники больше не хотели учить каждого, как всех, и всех – для пользы каждого. Жрецам все труднее давались роли богов. А охотники… выходили на охоту и позволяли убить себя. Древний закон, по которому Гвинн Брэйрэ мог умереть только сражаясь за свою жизнь, закон, по которому последним желанием любого из братьев должно было быть желание жить любой ценой, был забыт. Признан невыполнимым. И сила – общая, одна на всех сила Гвинн Брэйрэ уходила вместе с погибающими братьями.

Последним, кто погиб честно и правильно, отдав всего себя тем, кто еще жил, стал Дрейри.

Альгирдас помнил этот день и полагал, что не забудет его никогда. Семь столетий прошло с тех пор, семь столетий и еще двадцать лет, а он помнил. Наверное, он просто не проживет достаточно долго для того, чтобы воспоминания, наконец, отпустили.

Дрейри погиб, и Альгирдас, к тому времени занявший место наставника Сина, собрал охотников на тризну. Он позвал всех, кто выжил. Всех, кто еще помнил, что такое Гвинн Брэйрэ, помнил дорогу в Ниэв Эйд, умел выходить на Межу. И в священных стенах школы, в огромном зале, где когда-то собирался Совет, где праздновали баст и провожали погибших, в этом самом зале Альгирдас, Паук Гвинн Брэйрэ, убил своих братьев.

И это он помнил тоже. Память, она капризна и своевольна, ей не прикажешь: вот этим любуйся, а вот от этого отвернись и никогда не обращай туда взгляд. Память берет тебя за волосы и бьет лицом о стену воспоминаний. Кто сказал, что плохое забывается? Тот, кто не знает? Или тот, кто действительно умел забывать плохое?

• Предыдущая
• 34/159
• Следующая