Охотник за смертью - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 1

• 1/159
• Следующая

Он был, ну просто ужас до чего стильный. Даже для иностранца, а тем более для белоруса. Маришка могла поклясться, что таких стильных парней не делают не только в Гродно, но даже и в Рио-де-Жанейро.

Длинные волосы, черные-черные, блестящие, – она всегда думала, что такие только в рекламе бывают. Кожа бледная, матовая – такую называют аристократичной, – как будто прозрачная. А еще глаза. Почти бесцветные, но жутко красивые. Смотришь – и пугаешься. То светло-голубым отсвечивают, то серым, как дым в небе осенью, а бывает, светятся бледной зеленью, – не человеческой, но и не кошачьей, – и как будто фосфоресцируют.

Вот такой парень. Высокий, худой и… почему-то просится на язык слово «изящный». Раньше Маришке казалось, что так выглядят только танцоры балета. Оказалось, что нет, не только.

И плащ у него настолько пижонский, что уже таковым и не кажется. Длинный, до щиколоток плащ из змеиной кожи. Да и хозяин его из всех пижонов самый стильный. Курит тонкие сигареты с травкой, – их специально для него где-то на заказ делают, – на пальцах перстни с бриллиантами, а в ухе серьга с неведомым камнем. И ногти красит. Черным лаком.

А на шее, на цепочке серебряной, серебряный же паук. С восемью бриллиантовыми глазками. Не человек, а ювелирная выставка. И паук как живой. Противный такой, в паутине, с лапами. А зовут его, – не паука, ясное дело, – Альгирдас. Так и хочется повторить, напевая каждый слог: А-альги-ирда-ас. Красиво. Орнольф его Хельгом зовет. Это по-датски – святой. Маришка поинтересовалась, если по-датски Хельг, отчего бы ему по-русски Олегом не зваться. Но Альгирдас только поморщился:

– Один уже есть. Достаточно.

Дигр [1], Жирный Пес, и его свора уже опять дразнили кого-то: из-за высокой живой изгороди, отделявшей сад от двора, доносились крики и смех. Противные крики. Орнольф, чей голос уже перестал ломаться, только презрительно поморщился, услышав, какого «петуха» дал кто-то, истошно вопя: «Белоглазый! Слепошарый!..»

– Белоглазый! – вторила стая.

Наставник Сэйд велел после занятий задать корм лошадям, и Орнольф думал двинуться в сторону конюшни, но ноги сами понесли в сад. Кого там задирает Жирный Пес? Кого-то из новеньких?

Точно! Песья стая окружила тощего черноволосого пацаненка и, уже перейдя от слов к делу, швыряла в него куски земли и камни. Ни один, правда, не попал, но это до времени. Псы растравят себя, и тогда мальчишке мало не покажется.

Тот почему-то не убегал. Хотя самым правильным для него сейчас было бы броситься в ближайшую брешь в окружении и улепетывать сломя голову. Может, потом он пожалуется наставникам, а может, найдет себе защитника из старших, – в любом случае, оставаться на месте было неразумно.

Орнольф вмешиваться не собирался. Новеньких всегда колотят, так заведено, и его били, и этот пацан, став старше…

Мальчишка не убегал и смотрел как-то странно… Вот чуть-чуть покачнулся, и ком земли пролетел мимо и взорвался, ударившись о ствол яблони…

«Боги мои! – ахнул про себя Орнольф, разглядев наконец тонкое, почти девичье лицо. – Да он же слепой!»

Гнев вырос в груди и взорвался, как огненный шар-каор. Жирный Пес превзошел подлостью всех подлых псов в мире! Издеваться над калекой, над слепцом, да еще здесь, в священном месте Ниэв Эйд ?!

Потом была безобразная драка… Орнольф был страшен в ярости, но один против семерых не выстоял бы и Беовульф . Когда переносица хрустнула под кулаком Жирного Пса, в глазах потемнело, и, захлебнувшись кровью, Орнольф попятился к ближайшему дереву. А слепой мальчишка оказался между ним и псами, вывернулся из-за спины, хотя Орнольф и велел ему убираться. Никуда он не убрался, а развернулся легко и красиво, будто танцевал, упал на колено, и острый локоть въехал между ног Жирному Псу. Новичок вскочил на ноги, его маленький кулак встретился с песьим прыщеватым подбородком. И словно продолжая движение танца, – такое Орнольф видел раньше только в исполнении наставника Сина, – мальчишка качнулся вперед и, выгнувшись «ласточкой», вбил пятку в лицо другого пса, превратив его нос в кровавый свиной пятачок.

Слепой?..

Зрячий?!.

Нет, все-таки слепой. Орнольф понял это потом, когда они вдвоем – он, выплевывая кровь, и рядом верткий как змея пацан, – обратили противника в бегство.

– Дигр, – проворчал Орнольф, ощупывая нос, – подлая скотина!

Новенький резко повернулся к нему всем телом, и Орнольф увидел его глаза. И понял, почему дразнился Жирный Пес, и поневоле вздрогнул, хотя мало чего боялся. Неподвижные черные зрачки, казалось, застыли в пустоте, в бесцветном прозрачном стекле, где невозможно отличить радужку от белка.

Лучше бы у парня были бельма.

А он даже не видел, как исказилось лицо Орнольфа, смотрел прямо перед собой, не мигая:

– Кто ты?

Теперь Орнольф десять раз подумал бы, прежде чем ответить. Он помедлил. И слепец правильно истолковал эту паузу. Пожал плечами, отступая на пару шагов:

– У тебя голос, как у одного из них… Но ты мне помог, незнакомец. Если будет что-то нужно, найди Альгирдаса, Паука Гвинн Брэйрэ. Я с радостью окажу ответную услугу.

Новеньких привозили в Ниэв Эйд, когда им исполнялось десять зим. Значит, и этому было десять, просто выглядел он младше, мельче, – с калеками так бывает. Орнольфу было четырнадцать, и он уже ходил в походы вместе с отцом, а этим летом взял себе наложницу в Хуналанде. Но у него все еще не было имени в Гвинн Брэйрэ, и не будет, пока он не закончит учиться. Если вообще закончит. Немногие оставались в Ниэв Эйд до конца обучения: чтобы стать воином-чародеем, одновременно и жрецом и конунгом, нужно было особое расположение богов.

А десятилетний слепец назвался Пауком Гвинн Брэйрэ и говорил как взрослый, серьезно, но без всякой торжественности. Он уходил, и, глядя ему в спину, Орнольф снова гадал: слеп новичок? Или… или – что? Странная походка, неспешная, скользящая… осторожная.

Да, он не видит.

Но как же тогда?..

Орнольф сорвался с места и побежал вдогонку за Пауком.

Услышав его шаги, мальчишка обернулся. И снова Орнольф вздрогнул, увидев застывшие глаза. Но, прогоняя холодок то ли страха, то ли брезгливости, громко сказал:

– Меня называют Орнольф, сын Гуннара, – и протянул руку, как принято было в Ниэв Эйд.

Точки зрачков в стеклянной пустоте не шевельнулись, но слепец уверенно ответил на рукопожатие. Тонкая теплая ладошка с твердыми мозолями.

– Я рад нашей встрече, Орнольф Гуннарсон, – сказал новичок серьезно и добавил совсем другим голосом: – Мне показалось сначала, что ты испугался. Меня почему-то многие боятся. Почти все.

– Даны никого не боятся, – гордо ответил Орнольф. – Слушай, а почему ты их сразу бить не начал?

Глаза Альгирдаса далеко не всегда были такими жуткими. Они становились прозрачными, когда парень сосредотачивался на чем-то очень для себя сложном, как тогда, в саду, в незнакомом месте, полном деревьев и кустов, на которые так легко наткнуться и выдать свою ущербность.

Ох, как не любил Альгирдас Паук выглядеть калекой…

И как меняли цвет его глаза, когда он знал, что никто не попрекнет слепотой, не начнет бормотать охранительные заговоры, защищаясь от того, чего не может понять. Все было в переливах красок под черными ресницами: изменчивая синева небес и море, разноцветное: серое, синее, зеленое, черное; темная хвоя лесных елей и светлый пепел погасшего костра, и глубокие оттенки янтаря в белой пене прибоя. Все цвета, какие видит взгляд в живом волшебном мире вокруг.

• 1/159
• Следующая