Ричард – львиное сердце - Хьюлетт (Юлет) Морис - Страница 73

• Предыдущая
• 73/80
• Следующая

Девушка пристально посмотрела на нее и нежно коснулась ее подбородка.

– Поцелуй меня, Жанна!

– Да, да, теперь я поцелую Студеное Сердце: оно оттаяло!

Вернувшись в Бордо, Жанна застала там Коджу и поджидавший ее корабль, на котором она и отплыла в Тортозу. А Беранжера, королева Англии, в это время уже начала исполнять свою роль – роль королевы.

Как яростный порыв ветра, пронеслась в голове Ричарда жгучая мечта о Жанне, образ которой мелькнул всего футов на шестьдесят под ним, но далеко как никогда. Она разогнала в темнице сонм диких гостей. Перед узником восстали вкрадчивые образы того, что могло бы быть и чего никогда не будет. Они поддерживали с двух сторон трепетные плечи нежной девы, подарившей его первыми восторгами любви – его Жанны, богатырки в тонком одеянии с распущенными золотистыми волосами, словно распускающийся цветок. Лицо ее пылает. Она еще так молода, такой свежей юностью веет от ее гибкого высокого стана, что ее только бы целовать, целовать. О, Боже! Что это за прелесть! Но вот пахнуло запахом сырого жнива, свежим соленым воздухом Нормандии, мелькнули бледное золото осенней зелени, молочное небо, мягкий блеск октябрьского солнца. Вот он опять останавливается, поднимает ее к себе на седло и угрюмо скачет вдвоем с Жанной.

И видит он опять Темную Башню; и воскресают в нем любовь и наслаждения, в которых утопали они там. А там невеста в храме повертывает свою горделивую и робкую головку; и она у него в объятиях, жмется к нему в бешеной скачке. И невеста в высокой башне, и венчаная графиня, и льнущая к нему верная подруга. И вдруг… О, невозможно! Она погибла для него. Непостижимо оторвана от него она, эта вечная его любовница и невеста!..

Пожалейте, если можете, эту одинокую душу, этого короля в оковах, этого пылкого анжуйца, сына Генриха, сына Джеффри, сына Фулька; пожалейте этого Да и Нет! Он не посмел взглянуть на Святой Град, чтобы не соблазниться, не пожертвовать всем для его освобождения; а теперь он увидал нечаянно свою невесту – и не мог к ней прикоснуться. Ее благоуханье, священный воздух, в котором движется любимая женщина, нахлынули на него волнами. Ведь они его, вопреки всем законам ада и неба, – и не его! Чувствовать такую близость и новую утрату; видеть, страстно желать и не схватить – это перевернуло все его мозги: с этой минуты то была погибшая душа!

В лихорадочном возбуждении, с неподвижным взглядом, он шагал взад и вперед по своей тюрьме; зубы его сверкали; он метался то отчаянными прыжками, то легкими кошачьими шагами.

У него не было ни одной мысли, кроме полного отчаяния, никакой надежды, кроме диких порывов хищного зверя. В четыре шага он мерял свою комнату, потом поворачивался и глубоко вздыхал, взмахивая головой у стены, и опять, и опять повертывался и вздыхал или же раскачивал свою кровать, В голове ни мысли, ни надежды, ни соображений! Он знал только одно – твердил свое Да, когда Богу угодно было говорить Нет.

Много раз стоял он так, безумно, роковой враг самому себе. Непоколебимо было и его Да, ибо никто с ним не соглашался, и его Нет, ибо никто ему не повиновался. А когда холопы преклоняли перед ним колени, это возмущало его против собственных решений.

– Эти глупцы принимают мои повеления, стало быть, и повеления эти глупы! – таков был его вывод.

Так, когда судьба, когда сам Бог подписывался под его Le Roy Ie veuli, on сам восставал против себя и против своих законов и подвергал опасности спасение души своей, чтоб только уничтожить и то и другое.

Если бы в ту пору австрияк лишил его жизни, может быть, это даже было бы к лучшему. Но враги его умолкли; а друзья, сами того не подозревая, стали продолжать их дело, давая ему возможность запятнать себя.

Выкуп был собран ценою крови и молитв. Он был внесен сполна. Граф Лейчестер к епископ Солсбери привезли его.

Леопарда выпустили. Быстро тряхнув головой, словно принуждая себя, он повернулся лицом к западу и двинулся через Нидерланды по направлению к морю. Там его встретили английские пэры. Лоншан, брат его Руанец и многие из тех, которые его любили или боялись.

Угрюмый и голодный, он быстрыми шагами прошел свободно, когда все расступились, к галерее и там, запахнувшись в свой плащ, принялся одиноко шагать по мосточку. Все время, пока его везли на запад, он глаз не сводил с востока, с далеких от его королевства стран, где думалось ему, лежит его сердце.

В Денвиче его встретила королева-мать. Он как будто не узнал ее.

– Сын мой! Сын мой, Ричард! – воскликнула она, опускаясь перед ним на колени.

– Встаньте, ваше величество! – просил он. – Мне предстоит много дел.

Как бешеный, помчался он в Лондон через серые равнины Эссекса, тотчас снова короновался, затем пошел на север со своими войсками, чтоб опустошить Линкольншир. Он срывал с лица земли целые замки, требовал безжалостной кары, невероятных даней и недоимок. Пробыв в середине Англии всего три месяца, он воздвиг там целый ряд костров дымящейся крови. Затем он совсем покинул этот край, таща за собой обобранных людей и отобранные деньги и оставляя воспоминание о каменном лице, которое смотрело все на восток, о безжалостном мече, о душе, витающей где-то в вышине. Сложилось предание, будто приходил в Англию какой-то рыцарь-великан, не говоривший по-английски, не делавший никому добра, бесстрашный, безжалостный, холодный, как чужая могила. Спросите англичанина, что он думает о Ричарде Да и Нет – и он ответит:

– О, это был король без жалости, без страха и любви. Не признавал он никого на свете – ни Бога, ни врага Господня, ни несчастных людей. Если страх Божий – начало премудрости, то любовь к Нему – венец ее. Как же король Ричард мог любить Бога, когда он не боялся Его? Как могли мы любить его, когда чересчур его боялись?

Ричард переправился в Нормандию. В Гонфлере его встретили любившие его. Но он отплатил им злом: он словно не узнал и этих людей.

Гастон Беарнец, сверкая радостными глазами, вприпляску прибежал на набережную, чтоб первому расцеловать его. Ричард, дрожа в лихорадке (или что-то вроде того), подал ему сухую, пылавшую руку, но не взглянул на него: он не спускал жадных глаз с востока. Де Бар, изменивший своим верноподданническим чувствам из любви к нему, не получил ни слова благодарности. Быть может, Ричард узнал хоть аббата Мило или хоть своего худощавого добренького капитана Меркаде; но ни тому, ни другому он не сказал ни слова. Друзья были поражены: перед ними была все та же блестящая оболочка короля Ричарда, но в ней поселилось что-то новое, ненавистное. В эгом они убедились на деле.

Предстояло совершить много славных дел – война, ассизы, подавление разбоев от моря до Пиренеев. И Ричард совершил все это, но, Боже, в каком ужасном и поспешном виде! Казалось, каждое необходимое деяние изводило его вконец, и никакое насилие не доставляло ему утешения. Казалось, он хотел прожить жизнь свою с отчаянной быстротой, стремясь скорее просто наполнить как-нибудь свое время, чем с пользой употребить его; он мчался к какому-то неведомому и ему одному известному концу.

После вторичного венчания на царство, его первым делом в Нормандии была осада пограничных замков, сворованных у него французами. Одним из них оказался Жизор. Ричард не пожелал приблизиться к нему, а как бы повел осаду из Руана, словно слепой, играющий в шахматы; большой замок сдался в шесть недель. Тут Ричард совершил еще одно дело, которое раскрыло глаза Гастону на его настроение. Он послал в дар старику-священнику церкви святого Сульпиция большую сумму; но ему сказали, что старик умер, и что почти весь храм Божий, в котором он отправлял службу, предан огню королем Филиппом. Лицо Ричарда вдруг потемнело, постарело.

– Так и я вижу отсюда самого Филиппа! – молвил он.

И сжег дотла, сравнял с землей замок Жизор, его церкви и жилища горожан. Он приказал, чтобы камня на камне не осталось – так и было сделано. Когда услышал об этом Гастон Беарнец, он щелкнул пальцами и сказал:

• Предыдущая
• 73/80
• Следующая