Ричард – львиное сердце - Хьюлетт (Юлет) Морис - Страница 64

• Предыдущая
• 64/80
• Следующая

Как они совершили свой подвиг одному богу войны известно, но что они совершили его – это верно. Все рассказывают о нем одинаково – Богаден и Випсоф [55], мусульмане и христиане. Кто знает короля Ричарда, тот может представить себе, какая ярость обуяла его тогда, какая забушевала в нем буря желчи, обиды, озлобления! Они были так могучи, что напрягли невероятно его мышцы, превратили его спутников в обожателей, сделали его неприступным, превратили его в самого беса. Но то был не бес, ослепленный яростью, а холодный бес, который мог обдумать свою хитрую затею, мог мудро выбрать наилучший способ для своего удара.

Ворвавшись в городские ворота, смельчаки сплотились и двинулись вперед правильным клином, щит за щитом. Во главе, у острия клина, стал сам Ричард со своей секирой. Быстрым шагом прошли они по улице, не оглядываясь ни вправо, ни влево; они прямо наступали на крепость, прорывая и попирая ногами все, что становилось им на пути. Сперва помеха невелика: только за углом из переулка налетел на них отряд нубийских копейщиков в надежде отрезать им наступление боковым движением. Ричард остановил свой клин, и темнокожие разили копьями прямо в щиты христиан с такой силой, что наша дружина закачалась, как хворост. Но клин держался стойко. И кровава была его работа секирой и мечами! Богатыри положили на месте большую часть нубийцев, телами своими оттеснили толпу, напиравшую на них по пятам, и продрались до площади перед крепостью. Здесь все было заполнено крикливой толпой; барабаны обращали день в ад кромешный; большие знамена развевались и раскачивались, словно камыш над водой. Кто пытался поджечь крепость, кто карабкался на стены с других сторон. Вся площадь бушевала, как смерч, посреди целого моря напряженных лиц, который вздымал и людей и колеблющиеся водоросли их знамен.

Король Ричард видел, как обстоит дело в этом зловещем улье: эти люди не могли драться в такой тесноте; конница ничего не могла поделать в плотной массе пехотинцев; лучники не могли стрелять, когда их замкнули в толпе; копья и даже дротики не могли соперничать с мечами. Но он видел также толпу, напиравшую на крепость, и эти угрожающие поднятые руки, и эти вытянутые шеи.

– О, Господи! – взмолился он. – Неверные вторгаются в Твое наследие!.. По слову моему, господа, пробивайте дорогу!

И голосом, покрывшим адский шум натиска, он крикнул:

– Спаси нас, святой Гроб! Спаси нас, святой Георгий!

Клин врезался в самую чащу врага. В этой работе мясников люди рубили и пилили живое тело. Много, много крови стоила она! Рукоятка секиры короля заскорузла от крови и, наконец, при последнем ударе не выдержала, согнулась, как мягкий стебелек. Ричард завладел палашом обезглавленного мамелюка и продолжал работать. Раз, два, три, четыре раза врезались герои в этот рой людей, и ничто не могло расстроить их порядка; только Ричард порезал себе ноги, наступая на железные брони падших или на изломанные мечи; у остальных не было ни царапины, так как они были в латах. Они удерживали площадь за собой, пока не подоспел граф Шампанский со своими рыцарями и с пизанскими лучниками, тогда сражение окончательно было выиграно. Осаждающие были прогнаны; над домом храмовников взвилось знамя с английским драконом.

Король Ричард предался отдыху. Но два дня спустя на склонах выше Яффы разразилась настоящая битва: Саладин в последний раз сразился с Ричардом, и Мелек сломил его. Наш король со своими пятнадцатью сподвижниками опять выстроился клином и уложил столько врагов, сколько было его душе угодно. Но на этот раз неприятель уже знал с кем имеет дело, и резня была не так жестока. Однако левое крыло наступающих войск ворвалось в город, и гарнизон был объят ужасом. Но и тут накатился Ричард и выпер врага через другой конец города; там неверные и погибли в пучине морской. Очевидцы говорят, будто он сделал все это сам один. Возможно, ведь его имя гремело грозой в ушах сарацин. «Такого бойца свет еще не видал!» – говорили они. При виде его они, как стадо овец, сбивались в кучу, и, как овцы, рассеивались при каждом его натиске.

«Да воскреснет Бог! – восклицает Мило, потрясая пером. – И вот Он воскрес. О, лев на стези! Кто устоит против тебя?»

Ричард загнал Саладина в глубь холмов и еще раз принудил его укрепить сторожевые башни Иерусалима. Но он уже достиг предела своих сил. К нему привязался недуг, и к приливу ярости присоединилось старое точащее отчаяние.

Целую неделю пролежал он в постели и в бреду болтал, не переводя духа, всякий вздор про Жанну и Темную Башню, про поля терновников у Пуатье и Лангедока, про своего брата, красавца Генриха, про Бертрана де Борна и про сокола в Ле-Пюи.

Затем случилось приятное событие. Благородный враг Ричарда, Саладин, услышал про его болезнь и послал брата своего, Сафадина, навестить его. Великого эмира ввели в шатер его великого врага.

– О, Боже христиан! – воскликнул он со слезами. – Какому великому делу Ты дал совершиться! Ты сотворил это зеркало Твоей власти, а затем Сам потемнил его!

Он поцеловал пылавшее чело короля Ричарда, затем выпрямился, глядя в лицо окружающим.

– Говорю вам, государи мои! Во всей нашей стране еще не видано такого царя. Мой брат, султан, готов скорей лишиться Иерусалима, чем дать умереть такому человеку!

При этих словах Ричард открыл глаза.

– Нет, Сафадин! Нет, друг мой! Еще ни смерть, ни Иерусалим не в моей власти. Заключи для меня с братом моим Саладином перемирие на три года, а там я, с Божьей помощью, опять приду сразиться с ним. На этот раз меня больше не хватает.

– Дорогой государь мой1 – спросил Сафадин. – Вы ранены?

– Ранен? – шепотом отвечал король. – Да, ранен в душу и сердце. Больно, ох, как больно, больно!

Преклонив перед ним колена, Сафадин поцеловал его перстень со словами:

– Пусть Бог, которого мы втайне исповедуем оба, Бог всех богов, сотворит тебе на благо, о брат мой!

Так сказал Сафадин, а Ричард улыбнулся ему в ответ и ласково кивнул головой.

Когда мир был заключен, короля перенесли на корабль. Флот отплыл в Акру.

На другой же день по прибытии в Акру король Ричард послал за своей сестрой Жанной Сицилийской и обратился к ней с такими словами:

– Ну, сестра, скажи мне правду: что произошло при свидании королевы с мадам Анжуйской?

– С мадам Анжуйской?! – вскричала Жанна, которая, как вам известно, была очень умна. – Мне кажется, вы отнимаете этот титул у королевы?

– Я не могу отнять от нее того, что никогда ей не принадлежало, – возразил король Ричард. – Но я могу повторить свой вопрос, если вы не помните его.

– Не надо, государь, – ответила она и рассказала все, что знала, прибавив: – Государь мой и брат мой! Осмелюсь доложить вам: мне кажется, что королева находится в большом горе. Мадам Жанна не заявляла никаких притязаний; надеюсь, я отдаю ей полную справедливость. Но заметьте, ведь и королева также не требовала ничего. Вы сами взяли ее за себя, по своей королевской воле, и она вполне сознавала эту честь. Но вы отняли у нее обратно большую половину того, что дали. Королева любит вас, Ричард! Она теперь самая несчастная дама; но еще есть время поправить беду: пусть она будет для вас королевой-супругой, о брат мой, Ричард, – и все может еще хорошо сложиться. Какая другая причина могла побудить мадам Жанну поступить так? Ведь не любовь же к старику, которого она в глаза не видала?

Чело короля побагровело; но он заговорил обдуманно:

– Никогда не сделаю ее своей женой. Никогда добровольно не пожелаю больше ее видеть. Я прегрешил бы против Бога и против чести, если бы поступил иначе. Я этого не сделаю никогда, никогда! Пусть она возвращается восвояси!

– О, государь, государь! Как же ей это сделать?

– Как ей будет угодно. Со своей стороны я приложу весь почет, какой ей подобает.

– Но, государь, приданое…

– Я верну его все, до последнего гроша.

• Предыдущая
• 64/80
• Следующая