Черный жемчуг - Хэррод-Иглз Синтия - Страница 42

• Предыдущая
• 42/87
• Следующая

– Я выполнила свой долг, – первой заговорила Мэри. – Он просил принять вас, и я сделала это. Зачем вы пришли – чтобы уничтожить меня? До сих пор я ничем не огорчила мужа – могу поклясться в этом, если вам угодно.

– В этом нет нужды. Я верю вам. Ральф вас любит.

– Тогда зачем вы пришли? Неужели вы так сильно ненавидите меня?

– Я не хочу вам зла. В сущности, мне жаль вас, – ответил Эдуард.

Губы Мэри сжались.

– Я не нуждаюсь в вашей жалости.

– Я поразился вашему болезненному виду. И Ральф мучается из-за вас.

– Вы наслушались сплетен слуг. Я совершенно здорова. Я знаю, что они говорят, как они хотят моей смерти. Но я покажу им – я покажу всем вам! – она попыталась подняться и вновь обессиленно упала в кресло. Их глаза встретились, и Эдуард заметил, что Мэри смотрит на него с вызовом и ужасом, как загнанный в угол зверь. Она все знает, понял он, и его охватила жалость.

– Что вас так путает? – мягко спросил он. Мэри не отрывалась от его лица, явно стараясь отыскать в нем нечто, заслуживающее доверия.

– Я боюсь ада, – прошептала она.

Эдуард не знал, что ответить. Мэри прикрыла глаза, как будто ужаснувшись невыносимому видению, и почти заставила себя вновь открыть их.

– Вы скажете ему?

– Если вы не против.

– Не надо ничего говорить, – прошептала Мэри, откинувшись на спинку кресла. Теперь она выглядела смертельно больной. – Позовите мою горничную, – попросила она, прикрывая глаза.

Позднее, когда Мэри уже уложили в постель и послали за врачом, Ральфу удалось обменяться несколькими словами наедине с Эдуардом.

– Ты сказал ей? – спросил Ральф.

– Нет. Думаю, она обо всем знает, Но не хочет признаваться.

– Брокльхерст говорит, что это конец, она быстро угасает. Ты останешься со мной... до конца?

– Конечно. Я отправлю слугу с письмом к ректору. Я не брошу тебя.

В большой спальне зажгли не меньше дюжины свечей – темнота пугала Мэри. Их зажгли с наступлением сумерек, и теперь в комнате стало тепло и сильно пахло дымом. Мэри лежала, вытянувшись на подушках кровати и борясь со смертью; она не выпускала из ледяных пальцев руку Ральфа, сидящего рядом. Позади него стоял Эдуард, готовый сделать все, что потребуется. Ламберт дважды заходил в спальню, но Мэри, истерически рыдая, просила его уйти.

Одна из свечей зашипела, и Эдуард быстро поправил фитиль. Глазами Мэри проследила его движение. Она молчала уже давно, но теперь проговорила:

– Ральфу ты обещал отвезти меня домой.

– Да, – ответил он, сжав ей руку.

– Сдержи свое обещание: не хорони меня здесь. Мне не надо было уезжать из Нортумберленда. Отвези меня домой, Ральф, – обещай мне это.

– Я обещаю, – ответил он.

Впервые Мэри сама заговорила о смерти, и слезы хлынули из глаз Ральфа – слезы облегчения и боли.

– Прости, – тихо, с придыханием произнесла она. Ральф не понял, за что Мэри просит прощения, и не смог спросить об этом – у него перехватило горло. – Я больше никогда не увижу Эмблхоуп, Блэкмен-Лоу и Хиндхоуп-Лоу, стаи ворон, кружащие в небе, не почувствую северный ветер и осенний дождь. Я хочу домой. О, как я хочу домой! – в ее голосе прозвучала неприкрытая тоска. Мэри заплакала. – Это несправедливо! Я не хочу умирать. Ральф, не дай мне умереть. Я хочу видеть над собой небо и чувствовать капли дождя на лице. Не надо класть меня в темный гроб и зарывать в землю... Не оставляй меня во мраке, – она вскрикнула, ее голос повысился. – Я боюсь! Я не хочу умирать! Мне страшно!

Ральф пытался успокоить ее, обнять, чтобы утешить, но она плакала все сильнее, отталкивая его со всей силой, которая еще у нее оставалась.

– Ты увез меня сюда! Ради тебя я пожертвовала верой! – кричала она. Ральф отпустил ее руку, беспомощно оглянулся на Эдуарда, и тот быстро занял его место. Эдуард взял Мэри за руку, и она замолчала, ожидая, что он скажет.

– Чего вы боитесь? – осторожно спросил он.

– Вы знаете, – прошептала она.

– Скажите мне.

– Я отреклась от веры и теперь окажусь в аду.

– Послушайте, Мэри: нет никакого ада. – Она удивленно смотрела на него. – Ада не существует, – опять повторил он уверенно и спокойно. – О нем рассказывают священники, чтобы запугать прихожан, точно так же, как пытались напугать нас няньки, говоря, что если мы не будем слушаться, нас утащит черный джентльмен. Помните? Ад существует только здесь, на земле, мы сами устроили его для себя. А больше нам нечего бояться.

Большие глаза Мэри на ее белом лице расширились. Она придвинулась ближе к Эдуарду, и тот почувствовал странный, сладковато-острый запах из ее рта.

– Вы лгали ради меня, – прошептала она. – Я должна во всем признаться. Я не могу уйти, оставив это невысказанным.

– Успокойтесь, – попросил ее Эдуард. – Он простил все, что вы совершили – остальное неважно. Уйдите от него с любовью – это вы еще можете сделать.

Мэри в изнеможении закрыла глаза, и Эдуард не знал, поняла и приняла ли она то, что он сказал. Он мягко высвободил руки и встал, а когда его место занял Ральф, Мэри позволила ему обнять себя. В комнате наступило молчание, время медленно двигалось вперед, свечи неторопливо догорали. Иногда Мэри открывала глаза и смотрела в сторону окон; она держала Ральфа за руки и несколько раз, когда он порывался погладить ее по лбу, Мэри с поразительной силой цеплялась за его пальцы. Видя это, Эдуард подумал о том дне, когда он сам окажется на смертном одре, путаясь одиночества и мрака могилы, и жалость к Мэри заставляла его бодрствовать всю ночь. Наконец небо начало светлеть, пламя свечей поблекло, послышались предрассветные крики черного дрозда – сначала неуверенные, короткие, как будто птица пробовала голос. После бесконечно долгой ночи всем показалось, что они впервые слышат птицу и видят рассвет. При этих звуках Мэри открыла глаза и повернулась к окнам, неотрывно глядя на них. Мрачное прежде небо озарилось золотистыми отблесками; дрозды закричали громче, хором, как будто их пение способно было принести миру солнце. Ральф почувствовал, как рука Мэри, держащая его за пальцы, расслабилась.

– Уже утро, – прошептала она.

– Да, дорогая, – ответил Ральф.

– Мне не хотелось умирать в темноте... Немного спустя Эдуард задул свечи – их пламя стало почти прозрачным в ярком утреннем свете.

Аннунсиата с восторгом воспринимала все, что случилось с ней после отъезда из дома. Все слуги вышли пожелать ей счастливого пути, пока она садилась верхом на Голдени, одетая в новое синее платье и шляпу с перьями. Достигнув поворота дороги, она остановилась и повернулась, помахав своей затянутой в перчатку рукой, последний раз бросая взгляд на приземистый серый дом Шоуз, прохладный и мрачный в этот предрассветный час. Интересно, что случится со мной, когда я в следующий раз окажусь здесь, думала девушка. Вероятно, тогда я уже буду замужней дамой. И она вспомнила насмешливое предсказание Эдуарда: «Герцогиней? – Ну, скорее всего графиней». Затем она резко отвернулась и пришпорила Голдени, переходя в галоп. Коралловые подвески заплясали на узде кобылы.

Вскоре Аннунсиата увидела совершенно незнакомые ей места, ибо так далеко от дома она никогда не уезжала, и даже с Эдуардом они обычно направлялись на север, а не на юг. С девушкой следовали две горничные, чтобы помогать ей во время путешествия, Перри, дворецкий, который вез деньги, и четверо слуг-мужчин, которым было поручено охранять хозяйку, заботиться о лошадях и поклаже. Аннунсиата почувствовала гордость, что так много слуг приставлено к ней одной, и ничто за время путешествия не умалило эту гордость – слуги постоянно держались рядом с ней, и если кавалькада останавливалась или к ней кто-нибудь приближался, слуги обступали свою хозяйку, готовясь защищать ее, если понадобится, собственными ногтями и зубами.

Остановки на постоялых дворах были так же замечательны, ибо Аннунсиате еще ни разу не приходилось ночевать вне дома, кроме визитов в замок Морлэндов, которые не шли в счет. Каждый день, когда приходило время искать ночлег, Перри останавливал какого-нибудь приличного на вид прохожего и спрашивал, есть ли в окрестностях подходящий постоялый двор. Добравшись до указанного двора, путники оставались на улице, пока Перри ходил обследовать предлагаемые им комнаты. Если постоялый двор казался ему подходящим, он выходил и помогал Аннунсиате въехать во двор. Кто-нибудь из слуг присматривал за лошадьми, а остальные относили багаж Аннунсиаты в ее комнаты, где горничные распаковывали постельное белье и застилали постель, а Перри заказывал обед.

• Предыдущая
• 42/87
• Следующая