Чернильный орешек - Хэррод-Иглз Синтия - Страница 34

• Предыдущая
• 34/100
• Следующая

– С ней прошла моя молодость. Мой отец вырастил ее, вскормил буквально своими руками, как всегда делают в приграничных областях, и она за всю свою жизнь никогда не знала ни грубого слова, ни, упаси Господи, удара. Она совсем не боялась человеческих рук. Сколько верховых прогулок мы с ней совершили вместе? Должно быть, тысяч двадцать, от первой и до последней. Я скакал на ней, когда впервые приметил тебя… ты помнишь? – Мэри-Эстер кивнула. – На ней я приехал навестить тебя, и на ней я привез тебя в Морлэнд, она несла нас обоих… ты тогда сидела передо мной. Ты была такая маленькая и легкая, что Фея едва ли заметила этот груз. А теперь вот… – он посмотрел вниз, на свои руки, легонько поглаживающие шелковистые уши, и голос его чуть дрогнул: – Жизнь животных так коротка.

– У нее была счастливая жизнь, – сказала Мэри-Эстер.

Эдмунд ничего не ответил. Ночной мрак уже начинал светлеть, когда он, наконец, опустил тяжелую голову Феи на солому и утомленно поднялся на ноги. Мэри-Эстер, качавшаяся от усталости, тоже встала. Эдмунд, опустив глаза, только и смог вымолвить:

– Вместе с ней умерла и моя молодость. Потом он повернулся и побрел прочь, но у двери остановился и после долгого колебания двинулся обратно. Эдмунд не смотрел в глаза Мэри-Эстер, и голос его был неестественным и смущенным, однако, пересилив свою застенчивость, он проговорил:

– Спасибо тебе… что осталась со мной. Волна тепла омыла ее всю и, шагнув вперед, Мэри-Эстер взяла руку мужа и взглянула на него. И медленно, очень медленно его глаза встретились с ее глазами, и он позволил себе положить руку ей на плечи.

– Не пойти ли тебе в постель? Ночь еще не закончилась.

– Да, – отозвался Эдмунд, а потом с трудом добавил: – А ты пойдешь? Ты нужна мне, Мэри.

Вдвоем они пересекли безмолвный двор, а затем, пройдя через спящий дом, оказались в спальне. И за задернутым пологом постели он почувствовал себя увереннее.

– Ты замерзла, дорогая моя. Иди поближе, дай я согрею тебя.

И Мэри-Эстер поудобнее устроилась возле него, а Эдмунд обнял ее и погладил по голове.

– Ты и вправду согреваешь меня, Эдмунд Ты для меня словно солнечное тепло.

Она почувствовала, что муж затрепетал от ее слов а спустя мгновение он повернул ее лицо, чтобы осыпать его поцелуями. Напряжение этой долгой ночи, боль и печаль от утраты прорвались сквозь его сдержанность, и он пылко начал целовать ее, ее лоб, глаза и губы, ее пальцы, снова и снова лаская ее длинные локоны. Прижавшись друг к другу, они вновь обрели ту свободу, которую их совместная жизнь и его натура даровали столь редко. Прежде Эдмунд не мог отдаться страсти с такой полнотой, с какой отдавала себя она. И вот теперь, когда это случилось, ему показалось, что открылась его душа и выбралась на свободу, словно созревший плод. Это наслаждение было таким сильным, таким пронизывающим, что Эдмунд чувствовал, еще немного – и он умрет от блаженства, или какое-нибудь неверное слово может убить его.

Но Мэри-Эстер сказала только.

– Я люблю тебя…

И тогда дрожь, с которой он сдавал последний оплот своей стойкости, и радость их слияния достигли небывалой дотоле вершины.

Они долго-долго плыли вместе в этой темноте, а потом он пришел в себя и произнес голосом, совсем не похожим на его собственный – настоль ко он был сердечным и раскованным.

– Мэри… о, любовь моя.

И, наконец, теплый мрак окутал их. Щека к щеке, грудь к груди они уснули. Мэри-Эстер по-прежнему лежала в его объятьях, когда в сером свете январского утра ее разбудил чей-то голос, который она старалась не замечать. Впервые в жизни ей так не хотелось просыпаться.

– Мадам, мадам, – это была Лия – Проснитесь, госпожа, проснитесь же.

– Ох, Лия… Ну что там еще такое? – сонно пробормотала она. – Не может быть ничего такого важного, чтобы…

– Ох, госпожа, ох, госпожа, мне так жаль, – эти слова разорвали приятный густой туман – ах, как же это тягостно, как мучительно, когда тебя вот так будят – Прибыл посыльный из «Зайца и вереска»… ваш дядюшка Амброз, мадам. Ах, мадам как мне жаль!

Эдмунд лежал совершенно обнаженным, как впрочем, и она. Тела их переплелись, и оторваться от него – все равно что вырвать сердце из своей груди.

– Хорошо, Лия, я иду.

Служанка, открывшая дверь квартиры у Перекрестка, посмотрела на Ричарда без всякого неодобрения, пропустив его и даже осветив дорогу по лестнице. Был он, конечно, не особенно красив, подумала она, но все же как-никак джентльмен. Да и признаться, вид у него стал настолько приличнее по сравнению с первым визитом к мадам Люси, что и поверить в это было трудно. Поэтому служанка весьма любезно заговорила с ним:

– Какой мягкий вечер для октября, сэр.

А потом, улыбнувшись ему, стала подниматься по лестнице. Свет ее свечи падал на лицо Ричарда, освещая его. Это было широкое лицо с высокими скулами, с чистой кожей, с коротковатым широким носом и довольно привлекательно изогнутым ртом. И выбрито чисто, если не считать тонких светло-рыжих усов и модной бородки-эспаньолки под нижней губой. Рыжевато-светлые волосы и без всякой подвивки были пушистыми и волнистыми. Теперь он содержал их чистыми и аккуратно причесанными, не допуская, чтобы они вырастали ниже линии плеч. Одежда Ричарда тоже была чистой и нарядной, и хотя ему не удалось достичь уровня модного франтовства своего приятеля, его воротничок и манжеты из тонкого полотна всегда имели отделку из кружев, а туфли были украшены черными шелковыми розочками. Правда, наиболее приметной переменой из всех было то, что Ричард больше не сутулился и не хмурился, а выражение его лица стало умным и внимательно-настороженным.

От Люси Сьен тоже не укрылись все произошедшие с ним перемены, и всякий раз, когда он навещал ее, она принимала его со все возраставшим удовольствием.

– Мой дорогой Ричард, – сказала Люси, выходя поздороваться с ним, – ты немного рановато: Кловис еще не пришел.

Ричард склонился над ее протянутой рукой.

– Извини… я тут шел к вам и, видно, неверно рассчитал, сколько времени это у меня займет.

– О, можешь не извиняться, я рада твоему обществу. Мне что-то так скучно сегодня. Мэгги, принеси нам немного вина. Ты ведь выпьешь, не так ли? А что же заставило тебя отправиться пешком сегодня? Надеюсь, твоя лошадь не захромала?

– О нет, – ответил Ричард.

Люси опустилась в кресло у камина, а Ричард остался стоять, прислонившись к каминной доске: так он мог сверху вниз смотреть на ее лицо. Большинство преображений в нем было совершено ради Люси, хотя сам Ричард вряд ли осознавал это. Он относился к ней как к божеству.

– Нет, лошадь вполне здорова. Просто я хотел прогуляться, чтобы дать себе время подумать. Я на днях получил письмо из дома.

– Надеюсь, дурных вестей нет? – спросила Люси. Ричард, не отвечая, задумчиво смотрел в огонь камина. – Никто не заболел, слава Богу?

– Нет… но это все равно дурные вести. Моя… жена моего отца родила еще одного ребенка. Сына. Родился он в день Святого Эдуарда, ну они и назвали его тоже Эдуардом.

Люси внимательно посмотрела на него и улыбнулась.

– Но это же хорошие вести! Полно, Ричард, ведь не такой же ты простак, чтобы до сих пор сердиться из-за женитьбы твоего отца? – Ричард что-то проворчал, но Люси легко истолковала это на свой лад. – Ведь ты и сам вдовец? Ну, перестань же!

– А как это связано одно с другим? – обиженно спросил Ричард.

– Если ты завтра влюбишься в какую-нибудь женщину, разве ты подумаешь, что женитьба на ней стала бы предательством в отношении твоей Джейн?

– Это разные вещи.

– Нет, совсем не разные. Твою мать не отвергли нет, она умерла естественной смертью, хотя это конечно, трагедия. Чем же тогда твой отец мог согрешить, снова женившись? Разве в вашем кругу никто не женится вторично, даже проходив вдовцом годиков пятьдесят? Будь же благоразумным, Ричард.

• Предыдущая
• 34/100
• Следующая