И все они – создания природы - Хэрриот Джеймс - Страница 11

• Предыдущая
• 11/78
• Следующая

Я бросил пинцет, выскочил в коридор и через боковую дверь вылетел в сад. Джимми уже успел сесть среди мальв, и от облегчения я даже забыл рассердиться.

– Больно ушибся? – еле выговорил я, но он помотал головой.

Я поднял его, поставил на ноги. Действительно, он как будто остался цел и невредим. Я тщательно его ощупал, не обнаружил никаких повреждений и отвел в дом, приказав:

– Беги-ка к маме!

А сам вернулся в операционную.

Вероятно, я был очень бледен, потому что мистер Гарретт испуганно спросил:

– Он не расшибся?

– Нет-нет. По-видимому, все обошлось. Прошу прощения, что я убежал. Мне следовало бы…

Мистер Гарретт погладил меня ладонью по плечу.

– Ну, что вы, мистер Хэрриот! У меня же у самого есть дети. – И тут он произнес слова, навеки запечатлевшиеся в моем сердце. – Чтоб быть родителем, нужно иметь железные нервы.

За чаем я наблюдал, как мой сын, кончив уписывать яичницу на поджаренном хлебце, принялся щедро намазывать солидный ломоть сливовым джемом. Ну, слава богу, его выходка обошлась без печальных последствий, но прочесть ему нотацию я был обязан.

– Вот, что, молодой человек, – начал я, – ты ведешь себя очень плохо. Сколько раз я повторял тебе, чтобы ты не смел лазить по глицинии.

Джимми вгрызся в хлеб с джемом, глядя на меня без тени раскаяния или смущения. Бесспорно, в моей натуре есть что-то от старой наседки, и за многие годы они с Рози – моей дочкой, когда она достаточно подросла, – прекрасно это уловили и завели обескураживающую привычку непочтительно квохтать в ответ на мои заботливые наставления. И тогда за чаем я понял, что Джимми никакими самыми убедительными тирадами не пронять.

– Если ты и дальше будешь так шалить, – продолжал я, – то я не стану брать тебя с собой на фермы. Придется мне найти другого мальчика в помощники.

Он перестал жевать, и я старался уловить, как подействовали мои слова на маленького человечка, которому позже предстояло вырасти в ветеринарного врача, до которого я во всех отношениях не мог и рукой дотянуться. Как тридцать пять лет спустя выразился мой однокашник по ветеринарному колледжу, суховатый шотландец, предпочитавший говорить без обиняков: «Просто черт знает, насколько он лучше своего папаши!»

Хлеб с джемом шлепнулся на тарелку.

– Другого мальчика? – переспросил Джимми.

– Вот именно. Шалунов я с собой брать не могу. И мне придется поискать кого-нибудь другого.

Джимми погрузился в раздумье, потом пожал плечами, видимо, решив отнестись к моим словам философски, и снова взял надкусанный ломоть. Но внезапно невозмутимость его покинула, он поперхнулся и поглядел на меня круглыми от испуга глазами.

– И ты… – произнес он дрожащим голоском, – ты отдашь ему мои сапоги?

– Ох, черт! Так это же доктор Фу-Манчу[3] собственной персоной!

Масляная лепешка выпала из пальцев фермера на тарелку, и он с ужасом уставился в окно кухни, где мы расположились перекусить.

Я проследил направление его взгляда и обжегся чаем.

За стеклом маячила грузная фигура в восточном халате. С изрытого оспой лица на нас зловеще смотрели раскосые глаза-щелочки, левую щеку от уха до подбородка пересекал уродливый шрам, но особенно жутким был единственный черный сальный ус, свисавший с верхней губы почти до ключицы. Экзотически пестрый халат ниспадал с его плеч свободными складками, а скрещенные на животе руки были глубоко засунуты в рукава.

Супруга фермера взвизгнула и отпрянула от стола. А я смотрел, не в силах шевельнуться, и не верил собственным глазам. Откуда взялось это леденящее кровь видение на фоне сараев и лугов йоркширской фермы?

Вопли фермерши становились все пронзительней, переходя в истерический хохот, но внезапно она умолкла и медленно направилась к окну. Страшное лицо расплылось в дружеской ухмылке, «Фу-Манчу» выпростал руку из рукава и растопырил пальцы.

– Так это же Игорь! – ахнула фермерша и грозно повернулась к мужу. – И в моем праздничном халате! Это ты его подучил, черт паршивый!

Фермер захлебывался смехом, обмякнув в кресле, – его шуточка удалась как нельзя лучше.

Игорь был одним из военнопленных, недавно водворившихся на ферме. В конце войны их сотнями отправляли трудиться на земле, что устраивало всех: фермеры получали вдоволь рабочей силы, а пленные только радовались возможности дожидаться репатриации, проводя много временя на свежем воздухе и питаясь – если учесть жесткое рационирование и карточки – прямо-таки по-царски. И даже я получил некоторую передышку от вечной необходимости одному справляться с задачей, требовавшей нескольких рук. Помощников у меня теперь появилось хоть отбавляй: они всегда были рады поразмяться, возясь с коровой или лошадью. Все-таки развлечение.

Естественно, подавляющую часть военнопленных составляли немцы, но на фермах работали еще итальянцы и, как ни странно, русские. Я даже растерялся, когда на станции вдруг увидел, что из вагонов выходят сотни, как мне показалось, китайцев в немецких шинелях. Потом я узнал, что это были татары, завербованные немцами и попавшие в английский плен. Игорь был одним из них.

Я знаю немало фермерских семей в наших краях, которые и по сей день ездят погостить у немцев и итальянцев, которых пригрели в ту пору.

Меня все еще душил смех, а фермерша все еще разделывала мужа под орех, когда я сел в машину и справился со списком вызовов.

«Престон, Скарт-Лодж, – значилось там. – Хромая корова». Езды было минут двадцать, и я, как обычно, перебирал в уме всякие возможности. Нагноение? А может быть, придется пустить в ход копытный нож. Или просто растяжение… Ну, увидим!

Хэл Престон как раз гнал с луга мою пациентку, и диагноз я поставил прямо в машине. Никакой радости он у меня не вызвал.

Корова еле брела – правая задняя словно укоротившаяся нога только чуть касалась земли, свисая почти под животом. А огромная шишка в области таза, несомненно, была выпирающей из-под кожи головкой бедра. Вертикальное смещение. Типичное – дальше некуда.

– Утром это с ней приключилось, – сказал фермер. – Вечером все вроде в порядке было. Ума не приложу…

– Все понятно, мистер Престон, – перебил я. – Вывих бедра.

– А это серьезно?

– Да. И очень. Видите ли, чтобы водворить головку кости назад во впадину, требуется огромное усилие. Даже с собакой бывает много возни, а уж с рогатым скотом положение иногда оказывается совсем безвыходным.

Фермер помрачнел.

– А, прах его возьми! Корова-то отличная. Такой удойной поискать! Ну, а вправить не сможете, что тогда?

– Боюсь, она так калекой и останется. У собак иногда образуется надежный ложный сустав. Но не у коров. По правде говоря, многие хозяева сразу решают, чем возиться, тут же прирезать беднягу.

– Черт! Этого я не хочу! – Хэл Престон энергично потер подбородок. – Попробуем, а?

– Отлично. Мне это тоже больше по душе. – Я повернулся к машине. – Сейчас съезжу за намордником для хлороформа, а вы пока не заглянули бы к соседям позвать парней покрепче? Лишним никто не будет.

Фермер обвел взглядом зеленые просторы холмов, где не видно было никаких признаков жилья.

– До моих соседей далековато будет. Да только нынче и без них обойдемся. Вот посмотрите!

Он повел меня на кухню, полную аппетитного благоухания жареной колбасы. Вокруг стола сидели четверо дюжих немцев. Перед каждым стояла тарелка с грудой картошки, капусты, грудинки и колбасы.

– Их прислали помочь мне с сенокосом, – объяснил мистер Престон. – По виду судя, толк от них будет!

– Вы правы. – Я улыбнулся и приветственно поднял ладонь. Пленные повскакали из-за стола и наклонили головы.

– Чудесно, – сказал я фермеру. – Вы пока обедайте. Я вернусь через полчаса.

Когда я вернулся, мы отвели корову на лужок с мягкой травой. Она с трудом ковыляла, волоча почти бесполезную заднюю ногу.

Я пристегнул намордник к рогам и накапал хлороформа на губку. Корова вдохнула невидимые пары, широко открыла глаза от изумления, шагнула вперед и опустилась на траву.

• Предыдущая
• 11/78
• Следующая