Шерше ля вамп - Набокова Юлия - Страница 65

• Предыдущая
• 65/69
• Следующая

— И вы оценили? — дрогнувшим голосом спросила я.

— Разумеется. Надеюсь, и он оценит нашу. — Вацлав бросил взгляд на часы и объявил: — В этот самый момент повар уже должен приготовить для него фугу по рецепту, одобренному Советом старейшин и Орденом Гончих.

Меня пробил озноб, и я вспомнила слова, сказанные мне когда-то Инессой в ответ на вопрос о наказании: преступник разделяет участь своей жертвы. В случае с Карасиком эту фразу стоило понимать буквально. Ядовитая рыба, которую он намеревался скормить Герману, убьет его самого.

— А как же Высший суд? — уточнила я. — Ведь в преступлении затронуты интересы двух международных Клубов.

— С учетом взятия с поличным и признания самого Карасика, Высший суд поддержал наше решение единогласно… Да, кстати… — Он пристально взглянул на меня, и от его взгляда мне сделалось невыносимо жарко. — С учетом того, что ты убила Жана, дело о его гибели пересмотрели. И у меня для тебя две новости: одна хорошая, одна плохая.

Но прежде, чем я успела испугаться, он продолжил:

— Начну с хорошей: мы добились оправдательного приговора и по делу Жана, и по двум его охранникам. Ты действовала в пределах самозащиты, а в случае с Жаном еще и во благо всего нашего Клуба. Однако решался и еще один вопрос: можешь ли ты, с учетом этих обстоятельств, претендовать на наследство Жана?

Я выжидающе подняла глаза.

— И это плохая новость. Парижский Совет старейшин решил, что ты не можешь наследовать состояние убитого тобой вампира. Наследство Жана переходит в фонд городского Клуба. Особенно ратовали за это Ипполит и Василий.

Хм, и почему я совсем не удивляюсь?

— Расстроена?

— Смеешься? — Я впервые вздохнула с облегчением. — Пусть забирают. От этого наследства одни неприятности.

— А как же красивая жизнь миллионерши? — поддразнил меня Вацлав. — Яхты, виллы, курорты, бриллианты, наряды от кутюр?

— Придется выйти замуж за олигарха, — усмехнулась я и добавила, увидев, как на лицо Гончего набежала тень: — Впрочем, это не входит в мои планы на ближайшие лет сто. Хотя жаль, конечно, что теперь мне не удастся осуществить свои мечты об открытии приюта для животных и помощи детям-сиротам.

Вацлав взглянул на меня с изумлением:

— Ушам своим не верю! Это на тебя Слеза Милосердия так подействовала, что ты до сих пор не отойдешь?

Телефонный звонок ворвался в нашу беседу тревожным сигналом, стерев с лица улыбки.

— Я слушаю, — сказал Вацлав. И, выслушав сообщение собеседника, молча отключился. — Все кончено, — обратился он ко мне. И жестко добавил: — Надеюсь, фугу ему понравилась.

Небо, пронзенное Эйфелевой башней, кровоточило закатом. Мы покидали Париж. Я уезжала со смешанными чувствами. Роман с самым романтичным городом, начинавшийся с игривой влюбленности и дорогих подарков, закончился предательством. Париж предал меня, а наследство, сулившее все блага мира, едва не обернулось эшафотом. Париж ничего не дал мне — только отобрал. И теперь еще больнее было смотреть на черную перчатку на руке Аристарха — после того как Серебряную Слезу у меня отобрали, его жертва получается напрасной.

С моей стороны было наивным ожидать, что родной город Жана примет меня с распростертыми объятиями. С другой стороны, это и родной город Аристарха. Город, на площадях и бульварах которого почти полвека назад разворачивался его роман с комсомолкой Лизой. А всего лишь пару дней назад не постаревший ни на год с того дня Аристарх кружил по городу в поисках подарков для своей прежней возлюбленной — бабушки с седыми висками и сеточкой морщин вокруг поблекших от времени глаз.

Я увозила в Москву картонки со шляпками для бабушки Лизы и шелковый платок с Эйфелевой башней для мамы. Чтобы убить время до начала регистрации, я вытащила платок из упаковки и обнаружила пришитый к нему ярлычок «Made in China».

Аристарх, когда я предъявила ему свидетельство истинного гражданства платка, клялся и божился, что купил его в сувенирной лавочке рядом с Триумфальной аркой. Я только философски хмыкнула. Фальшивый сувенир — не самое лживое из того, что случилось со мной в Париже. Многое из произошедшего здесь со мной оказалось фальшивкой, чудовищным фейком. Фальшивой была дружба, которую предлагала мне Лена, — я для нее была лишь пропуском в высшую лигу вампиров. Фальшивыми были обвинения в убийствах, в которые я сама в какой-то момент поверила. Фальшивым оказалось богатое наследство, которого я так и не получила. Фальшивой получилась смерть Вацлава, которую я искренне оплакивала. И в то же время здесь я многое для себя поняла. То, что действительно является настоящим. Настоящая красота — это лунные кружева на ночных сугробах. Настоящая забота — в поступке Аристарха, подменившего смертельную ампулу, которая предназначалась мне, но чуть не убила Вацлава. Настоящее самопожертвование — в броске Вацлава, который закрыл меня собой. Настоящая дружба — это смелое поручительство за меня Вероник, тогда как все парижские вампиры единогласно вынесли мне обвинительный приговор.

Вероник улетала вместе с нами. После того как обвинения с меня были сняты, она бы могла добиться восстановления статуса старейшины, но не пожелала этого делать. Аристарх обещал ей помочь устроиться в Москве, и она безо всяких сожалений покидала Париж. Ее багаж превысил все допустимые нормы, и Аристарх как раз пытался решить вопросы с перевесом у стойки авиакомпании. Вацлав отлучился за кофе для меня, а я стояла перед окном во всю стену и смотрела, как самолеты всех цветов радуги взлетают, чтобы исчезнуть в красном закатном небе.

Взгляд впился мне в спину уколом. Я обернулась, уже зная, кого увижу, и картонки со шляпками для бабушки Лизы, которые я держала в руке, вдруг сделались невыносимо тяжелыми.

Андрей стоял в проходе, и людская толпа, словно чувствуя исходящую от него угрозу, огибала его по дуге. Никто из пассажиров не смел приблизиться к нему ближе чем на два шага. И даже люди с тяжелым багажом предпочитали сделать крюк, нежели пройти вблизи мужчины в черном плаще и с мертвенно-бледным лицом.

Я не тронулась с места, Гончий сделал шаг ко мне:

— Привет.

Кажется, что разом смолк весь шум аэропорта и я слышу только его тихий голос. Невольно отступаю назад, туда, где за стеклом кровоточит закат. Лишь бы только сохранить дистанцию между нами. Гончий замирает на месте. В глазах — горечь, в голосе — раскаяние.

— Я монстр, да? Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня…

Сидящая ближе всего к нам девушка-француженка с повязанным на шее алым шарфом с интересом прислушивается к незнакомой речи, переводит взгляд с Андрея на меня. Вероятно, для нее эта сцена окутана романтическим ореолом и представляется встречей возлюбленных, которые находятся в ссоре.

— Ты хотел убить меня и чуть не сделал это, — сухо говорю я, стиснув кулак со шляпными картонками так, что ногти впиваются в ладонь до крови. — Если бы не Вацлав, я бы уже была мертва.

— Я ошибался. — Он с покаянным видом склоняет голову. — Знала бы ты, как я себя корю за это.

Я смотрю в глаза Гончего и чувствую его руки на своей шее — тогда, когда он душил меня в машине. Кажется, что на коже вновь пламенеют борозды от его пальцев. Пронзает боль плечо — след его рук, когда он толкнул меня в подземелье особняка для преступников и разорвал рукав водолазки. Синяк, оставленный тем утром, еще не сошел до конца. А в следующий миг кожу словно пронзает игла — от той инъекции, которая потом досталась Вацлаву. Гнев закипает во мне лавой разбуженного Везувия.

— Зачем ты пришел? Каждая встреча с тобой была для меня кошмаром.

— Так уж и каждая?

Он стоит в трех шагах, но кажется, что я чувствую его щекочущее дыхание на своей шее — как тогда, когда он кружил меня в вальсе и все вампиры в зале смотрели на нас. Тогда мне казалось, что между нами может быть что-то… хорошее. Солнечная нежность глаз, ласковое тепло рук, волнующая дрожь пальцев, медовая сладость поцелуев и опьяняющее чувство свободы — то самое, которое я ощутила несколько лет назад на Воробьевых горах. Андрей сделал свой выбор, превратив нас во врагов. И сейчас я ненавижу его так же сильно, как желала тогда на балу и еще раньше, в солнечный майский вечер.

• Предыдущая
• 65/69
• Следующая