Шерше ля вамп - Набокова Юлия - Страница 47

• Предыдущая
• 47/69
• Следующая

Когда бронированная сталь обрушилась на пол, первым в квартиру ворвался Громов. Следом за ним по металлу загрохотали ботинки Андрея и других Гончих. А потом раздался страшный крик — такой нечеловеческий, такой горестный, как только может кричать бессмертный отец над телом своей единственной дочери. От этого крика я оглохла. Тишина окутала меня плотным ватным саваном, и я больше не слышала ни звука, хотя люди вокруг то и дело раскрывали рты и заходились в безмолвном крике. Гончие взяли меня в кольцо и оттеснили к стене. Это меня и спасло от озверевшего от горя Громова, который легко смел в стороны двух Гончих, чтобы подобраться ко мне.

Он кричал мне в лицо «убийца!» — я не слышала, но прочитала это по его губам — и расстреливал колкими взглядами. Но это уже были даже не дротики, а арбалетные болты, от которых скручивалось судорогой сердце, тяжелели руки и ноги, а голова наполнялась невыносимой болью.

На то, как меня выводили из здания, казалось, сбежались смотреть все живущие здесь вампиры. Столько полыхающей во взглядах ненависти и столько животного страха прежде я не вызывала никогда. Показалось, что я не выйду из здания живой — обезумевшая толпа раздерет меня в клочья. Но с Гончими никто связываться не рисковал, и я получила отсрочку на несколько дней. До оглашения результатов ментального допроса.

Пока меня везли, несколько раз меняли машины. Видимо, чтобы сбить со следа народных мстителей, если таковые бы вздумали за нами отправиться. Наконец микроавтобус остановился на окраине Парижа у мрачного серого особняка, который располагался на отдалении от других домов. Меня провели по пустым необжитым комнатам к двери в самом конце коридора, и Андрей, не произнесший за все это время ни слова, тряхнул меня за плечо так, что оторвал рукав водолазки и с силой толкнул меня в спину, отправляя в стылое нутро подвала. Я пересчитала ребрами ступеньки, но не почувствовала боли. Ведь я уже была мертва.

Не знаю, сколько я просидела там в полной темноте, в зябкой, пробирающей до костей сырости, в оглушительном безмолвии тишины. Может, час, может, ночь, может, неделю. А потом вдруг тишину разбил родной голос Аристарха, который срывался от волнения. Затрещали половицы под быстрыми шагами, заскрежетали ржавые засовы на дверях моей темницы.

— Вы держите ее здесь? Как последнюю преступницу? — яростно прогремел голос Аристарха, и он вихрем скатился по ступеням и бросился ко мне.

— Жанна, — прижимая меня к себе, успокаивающе бормотал он, — девочка моя, сколько ты всего натерпелась. Это все страшное недоразумение. Мы тебя обязательно вытащим. Ведь уму непостижимо, в чем тебя обвиняют. Ах, скоты!

А я смотрела поверх его плеча в черные, как лунное затмение, немигающие глаза Вацлава, спустившегося следом, и не могла вымолвить ни слова.

— Ну что же ты молчишь? Жанна, скажи хоть что-нибудь! — затряс меня обеспокоенный Аристарх.

— Возможно, — выговорила я, переводя взгляд с Вацлава на деда, — что все это правда.

— Нет, нет и нет! — Аристарх ожесточенно замотал головой. — Этого не может быть…

— Потому что не может быть никогда, — эхом отозвалась я. — И тем не менее это так.

— Аристарх, — тихо, но твердо окликнул его Вацлав, — оставь нас. Пожалуйста, — с нажимом добавил он, когда тот собрался возразить.

Дед с сомнением посмотрел на меня, и я кивнула.

Мы остались наедине.

Вацлав молча смотрел на меня, не трогаясь с места. От его взгляда, одновременно строгого, гневного и горестного, хотелось провалиться сквозь пол, но я была не в силах отвести глаза.

Я ждала от него десятка вопросов: зачем я сбежала от Вероник, зачем пошла к Лене, убила ли я ее, как тех других, в смерти которых меня обвиняют. Но он просто стоял и смотрел, и от его взгляда сердце так бешено колотилось в груди, что казалось, оно не выдержит этого сумасшедшего ритма и разорвется бомбой, превратив в руины весь старый дом.

— Тебя били? — хриплым голосом спросил он.

— Что? — Я растерялась.

— У тебя все лицо в крови.

Я невольно дотронулась до щеки и потерла кожу:

— Это кровь Лены.

— И синяки на плече. — Он кивнул на оторванный рукав водолазки.

— До похорон заживет, — нашла сил мрачно пошутить я.

Вацлав дернул щекой, порывисто шагнул ко мне и оказался так близко, что я почувствовала его дыхание — обжигающее, как ветер в пустыне.

— Ты снимала Слезу?

Его глаза были такими темными, как выжженное дотла пепелище. Мне показалось, что у меня даже губы потрескались от этого жара.

— Ты ее снимала?

Его руки обхватили меня чуть выше локтей и нетерпеливо тряхнули, выжимая из меня ответ.

— Нет, — тихо выговорила я.

— Да или нет?! — Он яростно навис надо мной. — Отвечай!

— Нет! — вскрикнула я. — Я ее не снимала.

— Может, снимала в ванной? — допытывался он. — Или чтобы кому-то показать поближе? Вспомни, это очень важно!

— Да не снимала я ее!! — закричала я так, что мой голос эхом отразился от сырых каменных стен и завибрировал в воздухе, слепо ударяясь в стены и не в силах выбраться наружу.

— Хорошо. — Вацлав с облегчением прикрыл глаза и рывком привлек меня к себе, прижавшись губами к виску. — Тогда я тебя вытащу.

На мгновение я оцепенела от этой внезапной близости, от этой затопившей голос нежности. Мое тело прижалось к Вацлаву, желая слиться с ним в единое целое. Мои ноздри жадно глотали его запах, как умирающий от жажды — воду, и никак не могли напиться досыта. Мои губы заполыхали пожаром, который может погасить только поцелуй.

И Вацлав как будто понял это. Шумно вдохнул, словно собираясь погрузиться под воду, и накрыл меня влажным теплом губ. Но пожар разгорелся еще сильнее. С губ он хлынул на щеки, перекинулся на шею — и вот уже заполыхала я вся целиком. Сгорая дотла, понимая, что погибаю, но не в силах оторваться от этих сжигающих губ и спастись.

Вацлав сделал это за меня. Отстранился и неловко отвел глаза, словно стыдясь своего порыва. Не хватало еще, чтобы он извиняться принялся!

— Нет, — он дернул щекой и вскинул глаза-угли, — извиняться я не стану.

— Ты не можешь читать мои мысли, — вспыхнула я.

— Не надо читать твои мысли, чтобы узнать, о чем ты думаешь.

В его голосе не было и тени насмешки, но это разозлило меня еще больше.

— Я думаю, что ты прилетел за столько километров не для того, чтобы целоваться с узницей в подземелье, — сердито бросила я.

— Я прилетел потому, что не мог не прилететь, — просто сказал Вацлав.

И почему-то мне страстно захотелось, чтобы он добавил тем же спокойным тоном: «Потому что люблю тебя». Но он, конечно, ничего не добавил, и теперь настала моя очередь в растерянности отводить глаза.

К счастью, неловкий момент прервал Аристарх, спустившийся в подвал.

— Я договорился, чтобы тебя перевели в более человечные условия, — сообщил он.

— Ты думаешь, что я их заслужила? — криво усмехнулась я.

— Жанна, — твердо сказал он, — скоро все это закончится. И мы вернемся домой.

Я опустила глаза, не в силах вынести этой лжи. Аристарх убеждал в этом меня. Но еще больше он убеждал в этом себя. И видеть это было невыносимо.

Комната на втором этаже, в которую меня привели, была с бронированной дверью. Первое, что я увидела, войдя внутрь, это решетки на окнах.

Аристарх виновато взглянул на меня:

— Прости. Пока только так.

— Ну что ты. После подвала это просто королевский дворец.

Двое французских Гончих, приставленных охранять меня, остановились за порогом. Один из них, угрюмый чернявый крепыш, тот самый, который следил за мной в Париже и которого я провела, скрывшись через служебный вход магазина, кольнул меня враждебным взглядом и процедил:

— Вынужден донести до вашего сведения, что если только…

— Не утруждайся, — перебила я его, — я не стану убегать.

— Хорошо бы вам сдержать слово, мамзель, — пробурчал он. — У нас приказ стрелять на поражение.

• Предыдущая
• 47/69
• Следующая