Совесть короля - Стивен Мартин - Страница 2

• Предыдущая
• 2/79
• Следующая

Переодевание в чужое грязное платье отрезвило Марло. Набитый кошель глухо позвякивал, и поэт был почти уверен, что Пули и те двое не замедлят наброситься на него. Но нет, пока все спокойно. Они, конечно, наверняка попытаются избавиться от Кристофера — вопреки уговору с ним самим и второму соглашению, заключенному с Генри Грэшемом. Будь Пули глуп, он не прожил бы так долго и не преуспевал бы, как ему до сих пор удавалось, в преступном мире Англии. Он не рискнет совершить это черное дело в доме. Один или два человека будут поджидать его на дептфордской набережной, подумал Марло. Или, что еще более вероятно, дело сделает какой-нибудь матрос с брига, который должен отчалить с отливом. Еще бы. Роберт Пули — умелец творить черные дела.

Кристофер кивнул мужчинам. Пули шагнул за дверь, но через минуту вернулся.

— Никого, — коротко бросил он. Чем меньше говорил Пули, тем большая опасность от него исходила.

Марло было не по себе в грязном платье простолюдина. А как хотелось ему осуществить великий эффектный уход, подобно герою пьесы, или же самому принародно прочесть эпилог собственной жизни! Какие строки он написал для Фауста?..

Вместо этого драматургу в голову пришла строчка из той же пьесы:

Трое наблюдавших за поэтом не могли видеть его внутреннего смятения. Мгновение он стоял у низкой деревянной двери — молча, неподвижно, — а в следующую секунду уже ушел в сгущающиеся вечерние сумерки. Его видели живым в последний раз. Несколькими минутами позже они учинят драку, которая якобы будет стоить поэту жизни, а тело несчастного Джона Пенри, так удачно подвернувшееся, подготовят к погребению и предадут земле под именем Кристофера Марло.

Май 1612 года

Театр «Глобус»

Бэнксайд, Лондон

Синева неба ослепляла. Тонкая завеса висевшего над Бэнксайдом дыма разъедала глаза. Повсюду стоял запах сырой древесины, сок которой, пузырясь и вскипая, щекотал нос, смешиваясь с еще более тяжким зловонием морского угля. Дым, похоже, оставил попытки победить солнечные лучи — те словно задались целью поджарить мужчин и женщин, все еще одетых по большей части в тяжелую шерстяную одежду, источавшую густой затхлый запах долгой зимы.

Пятьсот лет назад норманнские завоеватели возвели лондонский Тауэр, чтобы властвовать над физической оболочкой людей, и собор Святого Павла, дабы властвовать над их умами. Громады обоих зданий по-прежнему высились над лондонцами, олицетворяя собой могущество и власть. Но минули столетия, и на свет появился новый властелин — шумный, не ведающий никаких законов и потому крайне опасный. Лондоном завладел его величество Театр.

Народ тысячами валил на театральные постановки: корабельные плотники и моряки, ткачи и суконщики, сапожники и портные — иными словами, весь лондонский мастеровой люд. Из высоких купеческих особняков и едкого зловония мастерской шляпочников по узким улочкам, на которых пронзительные крики торговцев перекрывали цокот копыт и грохот колес, они толпами стекались на Лондонский мост или кричали с пристаней, желая переправиться на другой берег: «Эй, кто на восток? Эй, кто на запад?» Лодки сновали вдоль причалов, мельтеша и суетясь, словно мухи над конским навозом.

Над «Глобусом» гордо реял флаг; сам театр с его высокими стенами был надежно защищен от ветра и прочих превратностей погоды. Правда, сырой климат брал свое. Деревянные балки трескались и кряхтели, словно разбуженный домочадцами старик.

— Ну прямо-таки молодящаяся старуха! — воскликнул Джон Хэмминг, один из основателей труппы. — Никакая краска, никакая позолота на свете не способны скрыть эти трещины!

Несмотря на недомогание, Актер улыбнулся его шутке: он любил «Глобус». Он был здесь одиннадцать лет назад в ту знаменитую ночь, когда актеры разобрали театр на бревна и доски, своими глазами видел длинную череду повозок, а затем и лодок. Труппа переправилась на другой берег, чтобы там, на просторном лугу, заново возвести здание. Земля, на которой стоял театр, не принадлежала актерам лорд-канцлера, лучшей труппе всех времен, но бревна и доски, из которых он был построен, являлись их собственностью. Скотина Аллейн, хозяин земельного участка, грозил согнать лицедеев с насиженного места. Что еще оставалось? Они взяли то, что принадлежало им по праву, и по бревнышку, по досточке перевезли через реку, чтобы основать там свой новый дом — «Глобус».

— Я бы не советовал тебе смотреть так долго, старый друг, — мягко обратился к Актеру Хэмминг. — Чем дольше смотришь, тем скорее начнешь думать, будто мы и впрямь что-то собой представляем.

Тысячи людей стекались посмотреть их игру. Короли и адмиралы им покровительствовали. Ими восхищались, их превозносили до небес. Хотя, подумал Актер, в глазах сильных мира сего актеры не более чем отбросы общества, в которых в лучшем случае видели людей без роду и племени, а в худшем — дебоширов и пьяниц. Но больше всего раздражало умение комедиантов вызывать глубокие чувства у зрителей. Как недавно высказался на их счет один благородный лорд?.. «Не больше достоинства, чем у уличного попрошайки».

Молодые члены труппы деланно стонали и ворчали, притворяясь, будто их приводит в ужас вид людской толпы, до отказа заполнившей зрительный зал.

— Бог мой! — прошептал кто-то, проносясь мимо, и надушенный платок коснулся густо напомаженных губ. — Сколько здесь простолюдинов! Как это вульгарно!

Возмущенный его словами, Хэмминг буквально взорвался.

— Что вульгарного в том, — набросился он на новичка, — что люди желают посмотреть наше представление? Засунь свою вульгарность себе в задницу! Эта вульгарность — наш хлеб. За счет нее мы существуем! Две с половиной тысячи человек — нет, ты только подумай! — две с половиной тысячи человек заплатили за то, чтобы увидеть наше представление! Слышишь ты, парень? На похоронах короля и то бывает меньше народу!

«Носовой платок» с минуту раздумывал, не ответить ли дерзостью, но, вспомнив, с кем разговаривает, уступил. Им тоже овладело волнение. Актер видел это по лицу парня, по его походке, когда тот уходил. Это заметили все.

— Мы сами разбаловали этих хлыщей. Вот они и возомнили о себе бог знает что! — Схватив грубо сколоченный табурет, реквизит из какой-то пьесы, Джон Хэмминг сел напротив Актера. — Совсем забыли о том, чем зарабатывают на хлеб насущный, забыли, откуда явились сами. Привыкли, что им все подносят на блюдечке, вот и не знают, что это такое — бороться за выживание, как, бывало, случалось нам с тобой.

Слишком много представлений в закрытых помещениях, говорили актеры постарше, — при дворе или же в недавно отстроенном театре «Блэкфрайерз».

— Кстати, что с новой пьесой? — поинтересовался Хэмминг после минутной паузы и похлопал по специальному кармашку в камзоле, где хранил трубку. — Я имею в виду потерянную рукопись Марло.

Боль железным обручем сдавила Актеру лоб.

— Мой тебе совет: держись от нее подальше, Джон, — ответил он. — Говорю тебе это как старый друг. Марло был занозой в заднице для всех, пока был жив. Впрочем, подобные ему — заноза, даже когда мертвы. Один Бог ведает, что было известно Кристоферу. Но даже если лишь половина того, что он знал, оказалась в проклятой пьесе, которую никто и в глаза не видел, страшно подумать, каковы могут быть последствия. Вряд ли этой стране нужен новый мятеж и новые кровавые расправы. Можешь ты себе представить? Говорят, в этой загадочной рукописи король — мужеложец, а его фаворит — сам дьявол.

— Странно, не правда ли? — задумчиво протянул Хэмминг, с удовольствием вдыхая мерзкий дым, чтобы затем неторопливо выдохнуть его через округленные буквой «о» губы.

• Предыдущая
• 2/79
• Следующая