Гуарани - де Аленкар Жозе - Страница 46

• Предыдущая
• 46/79
• Следующая

Тот без колебаний снял с ремня пистолет, чтобы не обременять себя лишней тяжестью, разулся и, зажав в зубах длинный нож, ступил на доску.

— Будешь ждать меня здесь, я приду с другой стороны, — сказал итальянец.

— Хорошо, — дрожащим голосом ответил Руи.

Голос Руи дрожал оттого, что в эту минуту в голове его родился дьявольский план. Он подумал, что жизнь Лоредано теперь у него в руках. Для того чтобы избавиться от итальянца и овладеть его тайной, достаточно сделать одно движение ногой — доска неминуемо скатится в пропасть.

Но на это он никак не мог решиться, и удержала его отнюдь не совесть — он был слишком развращен: мысль о преступлении его не пугала. Просто власть итальянца над сообщниками была так велика, что Руи даже в такую минуту чувствовал ее на себе.

Это он помог Лоредано удержаться над пропастью, и он, Руи Соэйро, был волен спасти его или же столкнуть в бездну. Но он и теперь еще продолжал бояться итальянца.

Это было какое-то суеверное чувство. Авентурейро сам не мог понять, почему он вдруг струсил, но ужас этот становился навязчивым, превращался в кошмар.

Тем временем воображение рисовало ему несметные богатства, перед глазами искрились золото и драгоценные камни: блеск их его ослепил. Одно небольшое усилие воли — и он станет единственным обладателем баснословных сокровищ, тайной которых владел Лоредано.

Но именно решимости ему и не хватало. Два или три раза авентурейро порывался, повиснув на столбе, отпихнуть доску.

Наконец он поддался соблазну.

Наступила минута ослепления. Колени его подогнулись. Доска закачалась с такой силой, что Руи не мог понять, как итальянец на ней удержался.

И тут весь страх исчез: на место его пришли бешенство, ярость; после первого шага он готов был на все. Так разъяряется зверь, завидевший кровь.

Доска дрогнула снова и еще сильнее закачалась у края обрыва. Руи ждал, что услышит шум падения тела, но до слуха его донесся только удар дерева о скалу. Отчаявшись, Руи собрался уже совсем отпустить доску, как вдруг услыхал приглушенный, сдавленный голос итальянца, который едва можно было различить среди мертвого безмолвия ночи:

— Устал, Руи? Так вытащи доску, она мне больше не нужна.

Авентурейро испугался. Только дьявол может так парить над пропастью и так презирать опасность, только высшее существо, над которым смерть не властна.

Он не подозревал, что, со свойственной ему предусмотрительностью, Лоредано, зайдя к себе в комнату за доской, прихватил оттуда веревку, которую потом и перебросил через балку галереи так, что конец ее свисал на расстоянии одного локтя от окна Сесилии.

Едва ступив на свой импровизированный мост, итальянец сразу же ухватился за конец веревки и обвязал его вокруг пояса. Теперь он был спокоен: даже если под ногами у него не будет опоры, он повиснет на этой веревке и, как бы это ни было трудно, все равно доберется до окна.

Вот почему, хоть Руи Соэйро два раза качнул доску, ему так и не удалось сбросить Лоредано вниз. Уже после первой попытки итальянец понял, что происходит в душе Руи, но не подал виду и только потом, окликнув авентурейро, дал тому понять, что он, Лоредано, в безопасности и попытка сбросить его в пропасть окончилась неудачей.

Доска больше не шевелилась: теперь она держалась так, как будто ее прибили к скале гвоздями.

Лоредано шагнул вперед; он нащупал окно Сесилии и кончиком ножа приподнял задвижку: створки распахнулись, сорвав муслиновую занавеску, скрывавшую от посторонних глаз эту обитель целомудрия и невинности.

Сесилия спала на своей белой постели. Ее белокурая головка покоилась на подушке; на тонких кружевах раскинулись золотистые локоны. Тихий и безмятежный сон овевал ее нежное лицо наподобие той легкой, воздушной тени, какой овеяно лицо Девы на картинах Мурильо; она улыбалась.

Вырез ночной рубашки обнажал ее тонкую белоснежную шею. Девушка глубоко дышала и с каждым вдохом, просвечивая сквозь прозрачную ткань, вздымались ее нежные груди.

Волнистые складки голубого дамасского шелка ложились на белизну батиста, обрамляя гармоничные контуры словно изваянного из мрамора тела.

В этой спящей девушке было столько очарования, она излучала такую душевную чистоту, что, казалось, всякая нечестивая мысль должна была отлететь прочь.

Очутившись возле нее, человеку естественнее всего было бы стать на колени у ее ног, как у алтаря, а не тянуться к этим белым покровам, защищавшим ее невинность.

Лоредано приблизился к ней, бледный, весь дрожа; он тяжело дышал. Его могучая сила, его непоколебимая воля дрогнули. Облик этой безмятежно спящей девушки покорил его, поработил. Какое чувство испытал итальянец, когда его горящий взгляд впился в эту постель, трудно описать, трудно, может быть, даже понять. Это были одновременно и высшее блаженство, и самая ужасная пытка.

Страсть снедала его, горячила у него в жилах кровь; сердце его стучало. И в то же время вид этой девушки, единственной защитой которой было ее целомудрие, повергал итальянца в оцепенение.

Он ощущал в своем теле огонь, который сжигал его; губы его тянулись к ней, жаждая наслаждения, а похолодевшая рука не хотела слушаться. Так он стоял, окаменевший, парализованный. Только глаза его блестели, и раздувавшиеся ноздри вбирали в себя аромат, которым был напоен воздух.

А Сесилия улыбалась: может быть, ей снился сладкий сон, один из тех райских снов, которыми творец, точно розами, усыпает ложе девушек.

Казалось, что это ангел рядом с дьяволом, женщина рядом со змием, добродетель рядом с пороком,

Итальянец напряг всю свою волю и, проведя рукой по глазам, как бы отгоняя навязчивое видение, подошел к столику и зажег розовую восковую свечу.

Комната, которую раньше едва освещал мерцавший в углу ночник, озарилась светом; прелестное лицо Сесилии предстало перед ним словно окруженное ореолом.

От света, резавшего ей глаза, девушка чуть пошевельнулась, но, даже не проснувшись, только повернула голову.

Лоредано остановился между кроватью и стеной и залюбовался. Он позабыл обо всем на свете и о сокровищах — тоже. Не думал он в этот миг и о том, как похитить девушку.

Голубка, спавшая на комоде в своем белом ватном гнездышке, встрепенулась и захлопала крыльями. Шум этот возвратил итальянца к действительности. Он увидел, что уже поздно и времени терять нельзя.

Необходимо сделать некоторые пояснения к событиям, о которых мы только что говорили.

Когда Лоредано услышал угрозу Алваро и понял, что ему придется ехать в Рио-де-Жанейро, он пал духом, но потом скоро пришел в себя, и сатанинская улыбка снова искривила его губы.

Улыбка эта и сейчас означала, что новый адский замысел вспыхнул в его мозгу, как блуждающий огонек, — из тех, что тихими ночами возникают во мраке.

Итальянцу пришло в голову, что именно теперь, когда все думают, что он в пути, он подготовит свой план и в ту же ночь приведет его в исполнение.

Переговорив с Руи Соэйро, он дал ему все указания, краткие, простые и вразумительные: надо было избавиться от всех, кто мог помешать.

В те времена жившие в «Пакекере» авентурейро, разумеется, не могли иметь отдельных комнат. Такой роскошью пользовались лишь немногие. Но даже тем, кто был в привилегированном положении, приходилось обычно солиться по двое в одной комнате; остальные спали в просторной галерее, занимавшей почти все крыло дома.

Исполняя указания Лоредано, Руи Соэйро устроил так, что в ту ночь рядом с каждым из авентурейро, преданных дону Антонио де Марису, находился один из участников заговора, притворявшийся спящим и ждавший только условного знака, чтобы всадить кинжал в горло соседа.

Во всех углах были припасены большие связки соломы. Они были разложены возле дверей и на карнизах под самой крышей. Достаточно было одной искры, чтобы пламя сразу же охватило весь дом.

Руи Соэйро выполнил все это осмотрительно, с благоразумием, достойным самого Лоредано; то, что он не успел сделать днем, было довершено ночью, когда все уснули.

• Предыдущая
• 46/79
• Следующая