Осень в Сокольниках - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 13

• Предыдущая
• 13/57
• Следующая

— Приходите на следующий год, только снимите с себя обручи страха и стеснения. Наша профессия предполагает внутреннюю свободу, без нее нет режиссера.

Калугин вышел из института, пошел на ВДНХ и долго сидел на лавочке. Он точно знал, что обручи ему с себя не снять.

Он рос в скучном и чопорном доме и с малолетства стал рабом условностей, впитал в себя определенные понятия о приличиях. Отец, занимавший высокий пост, дома практически не бывал, и всем руководила мать.

Откуда, из какой провинциальной тьмы она вынесла свое ханжество и невежество, прикрытое фразами о непогрешимости старших, Калугин не знал, но жизнь она ему испортила.

Игорь не стал поступать в институт на следующий год. Там, на ВДНХ, он понял, что сейчас нужно вырваться из дома, от материнских нравоучений, из обставленных дорогой мебелью комнат, из дачного поселка, при въезде в который висел «кирпич».

Он пошел в военкомат и попросил забрать его в армию. Три года Калугин прослужил на границе с Ираном. Получил пограничные знаки и медаль «За отличие в охране государственной границы». Вернувшись домой, устроился работать в Останкинский музей, потом поступил на искусствоведческий факультет МГУ. Через два года женился на однокурснице Нине и ушел из дома от надоевших нравоучений матери.

Посте окончания университета Игорь Калугин опять вернулся в Останкинский музей, но проработал в нем всего полгода. Его вызвали в горком комсомола и предложили пойти на работу в милицию. Ему так и сказали: «Изучать искусство — прекрасно. Но сегодня его нужно и охранять». Он согласился. Окончил школу подготовки в Риге и стал оперуполномоченным Московского уголовного розыска. Шли годы. Он получал новые звания, из оперуполномоченного перекрестился в инспектора, но старая привязанность к кино с каждым годом становилась все крепче и крепче. Игорь выписывал киножурналы, покупал книги. Девочки в киоске его знали и оставляли новинки. Им нравился вежливый киновед, тем более что Калугин доставал им «Искатель», издание крайне дефицитное.

Когда он подошел к киоску, одна из продавщиц, Элла, поманила его рукой.

— Как вы давно не заходили, Игорь Владимирович, я уж думала, что вы нас совсем забыли. Я вам оставила Габриловича, «Вестерн. Эволюция жанра»…

— Карцевой?

— Да, и «Зарубежный кинодетектив».

— Спасибо вам, Эллочка. — Калугин положил на прилавок сверток. — А это вам «Искатели» и «Подвиг».

— Ой, вы меня просто спасли. Папа уезжает отдыхать и требует легкого чтения.

— Приключения, Эллочка, не всегда легкое чтение.

— Так уж говорят.

— И то верно, — Калугин взял аккуратно завернутые книги, — счастливо вам.

В нижнем подвальном этаже Дома кино расположились бильярдная, бар и кафе. Двери в бильярдную были закрыты, сквозь плотные шторы пробивалась узкая полоска света. Бар еще не открыли, а из дверей кафе доносились голоса.

Калугин понял, что приехал сюда напрасно. Он подошел к дверям кафе, заглянул. В полупустом зале сидело всего несколько человек. В углу он увидел Славского, одного. На столике перед ним стоял графинчик, несколько пустых салатниц и чашка с кофе. Художник поднял голову и насмешливо посмотрел на Калугина. Игорь подошел и сел на свободный стул.

— Не совсем вежливо, но делаю скидку на вашу работу. Коньяка хотите?

— Я за рулем.

— Значит, и вы боитесь ГАИ, как и мы, грешные.

— Значительно больше.

— А где же цеховая солидарность?

Калугин развел руками и достал сигарету. Славский чиркнул зажигалкой. Спокойно, без тени услужливости.

— Надеюсь, вы не из-за меня приехали — сюда?

— Нет. Я ищу другого человека.

— Кого же, если не секрет?

Калугин помолчал, думая, сказать ему или нет.

— Я облегчу вашу задачу. Из тех, кем интересуется ваша фирма, здесь бывают только Шейкман, Буров, Лапинский и я. Правильно? — В светлых глазах Славского плясали веселые искры.

— Правильно. Я ищу Шейкмана.

— Лазарь завязал с этим. Давно. Он работает на «Мосфильме», ассистентом. Кончил курсы. Скоро станет вторым режиссером. Сейчас он в экспедиции.

— Я рад за него.

— Ой ли?

— Действительно рад.

— А за меня? — Славский достал сигарету. — За меня вы не рады? А то давайте порадуемся вместе.

— В вас говорит злость, Сергей. Не я был виноват в ваших неприятностях. Не я. Вы сами решили так жить.

— А что же я делал плохого? — В голосе Славского послышалась злость. — Что? Мне приносили вещи, я их реставрировал.

— Это были краденые вещи, и вы, как художник, прекрасно знали это.

— Предположим.

— А нечего предполагать, Сергей. Зачем? Вы вступили в конфликт с законом и понесли наказание.

— Теперь вы хотите пришить мне кражу Лимарева?

— Я ничего не хочу, но поставьте себя на мое место…

— Нет уж, увольте, — перебил Калугина Славский, — я ни на одну секунду не хочу быть на вашем месте.

— Так я продолжу. Исчезает Лимарев, а вы отвечаете за его сохранность…

— Неужели я такой дурак, дорогой мой капитан…

— С вашего позволения, майор.

— Тем более…

— Но я не кончил, — жестко сказал Калугин, — я не говорю о том, что вы украли. И не подозреваю вас, я просто думаю о совпадении.

Славский встал.

— Ишь ты, совпадение. Для вас кража медальонов обычная работа, а для меня горе, дорогой майор, а для меня…

Он помолчал, затянулся глубоко, посмотрел на Калугина.

— Для меня это крушение надежд.

— Не понимаю.

— Когда еще мне доверят реставрацию музейной экспозиции. Не церкви, не картинок и икон у жуковатых коллекционеров, а экспозиции. Причем художника открытого, найденного. Вы понимаете, о чем я говорю? На Лимареве я сделал бы имя. Да и не только имя. Главное, что я сам увлекаюсь эмалью. — Славский махнул рукой. — Кстати, передайте вашему шефу, что я хотел нарисовать ночь, машину и женщину. Он спросил, почему. Тогда я не вспомнил. Сигареты.

— Какие сигареты?

— «More», американские дамские сигареты, длинные, темно-коричневые сигареты, я видел окурки.

— Их может курить мужчина.

— Может. Но у меня возникли ассоциации именно с женщиной.

Славский пошел к выходу, а Калугин остался сидеть за столом. Потом он встал, подошел к стойке и заказал большую чашку кофе и мясной салат.

Телефон Фомина был наглухо занят. После получаса бесполезных попыток Вадим сказал Симакову:

— Позвони дежурному, пусть остановит этот поток красноречия.

— А может, у Фомина роман?

Вадим усмехнулся. Он представил подполковника с цветами в руках, ожидающего даму у памятника Пушкину.

— Не думаю. Видимо, у него телефонный роман с прачечными.

Он взял заварной чайник, налил себе в стакан коричневой, почти черной, настоявшейся жидкости.

— Какая же гадость этот портвейн.

— На любителя, — Симаков положил руку на телефон, — а может, я с вами поеду, Вадим Николаевич?

— Нет. У тебя и так дел хватает. Устанавливай машину.

— Я уже взял сводку по всем угонам и краже колес.

— Думаешь, угнанная?

— А кто на своей поедет на такое дело?

— Колеса — это теплее. На краденой на дело…

— А почему? Взяли ночью. Номер переставили, отъехали в переулок, перегрузили и бросили угнанную машину.

— Гадать мы можем до бесконечности. Поэтому, Симаков, работай. Я поехал в бар на Пушкинскую, а ты туда вызови Фомина.

У Никитских ворот на ветровое стекло машины упала первая капля дождя. У здания МХАТа дождь уже набирал силу, а когда подъехали к Советской площади, на улицах стояла сплошная стена воды.

Автомобили, словно катера, неслись по улице Горького, поднимая колесами столбы воды.

Шофер развернулся у телеграфа, свернул в Столешников переулок и остановился у арки.

Вадим увидел Фомина и Стрельцова, куривших в глубине. Он вылез. И сразу же двое молодых ребят бросились к машине.

— Шеф! — заорали они. — Добрось до Кировской. Трешник.

Вадим увидел стройную девушку, прячущуюся от дождя, и понял истоки их щедрости.

• Предыдущая
• 13/57
• Следующая