Байки на бис - Дуров Лев Константинович - Страница 46

• Предыдущая
• 46/58
• Следующая

– Так артистов самих издревле считали нечистыми, – ободрил я ее. – Одно слово – скоморохи.

– Вот и я о том, – успокоилась вдовушка. – Мне ведь лишь бы заране знать, как и что. Так-то спокойнее, – и засмеялась. – А все ж они забавные, эти черти, хоть и нечистые! Тьфу, оскоромилась, баба болтливая!..

Дельвиг звал однажды Рылеева к девкам.

– Я женат, – отвечал Рылеев.

– Так что же? – сказал Дельвиг. – Разве ты не можешь отобедать в ресторации потому только, что у тебя дома есть кухня?

Однажды, когда я приехал в Томск, в гостиничном номере раздался звонок: «Вы не хотите провести ночь с очаровательной девушкой?» На что я ответил: «Хочу, но я слишком дорого беру». Думаю, моя шутка тоже удалась.

Знаете, я только однажды нахамил режиссеру.

Снимали картину на производственную тему. Репетировали сцену в цехе, где прокатывают железнодорожные колеса. Вообразите себе, первое отполированное колесо летит через цех. Развевается красный флаг. Массовка замерла на станках. Я – главный инженер завода – подхожу к этому колесу, и… «Дуров! – орет в рупор режиссер. – Обними колесо и поцелуй его во втулку!» Я на секунду представил себе эту идиотскую картину – как я лобызаю колесо. Взвился. И крикнул режиссеру в ответ: «Валера, подойди ко мне! Я спущу штаны, и ты меня поцелуешь! А потом я поцелую втулку!» Массовка – в обморок. Режиссер объявил перерыв. Конечно, я потом извинился, и мы помирились.

Мы в Геленджике зашли в одно кафе с Сашей Иншаковым. Там сидела большая местная компания. Саша, кроме сока, ничего не пил. И эти ребята стали посмеиваться: «Глянь – патлатый только сок пьет!»

Я подошел к их столику, говорю: «Ребятки, не надо. Нехорошо так говорить, зачем?..» Они не слушают, продолжают. А Саша молчит. Я думаю: «Надо же! Его оскорбляют, а он молчит!» Что-то сказал ему, а он в ответ: «Да пускай!..» А когда мы стали уходить, один из них сделал опрометчивый поступок. Он взял Сашу за кончики волос и сказал: «Волосы твои надо вот так отрезать!..» Вот это он сделал напрасно!.. Честно скажу: ни одного из них я ударить не успел, они – все 6 человек – лежали на газоне, и над ними стоял столб пыли… Я когда-то тоже понимал толк в этом деле, но тут даже рта раскрыть не успел! И вся улица остолбенела и с интересом смотрела, не понимая, как это получилось: какой-то странный, очень красивый, похожий на индейца человек разложил всех этих огромных парней! Саша сказал им: «Ребята! Пока мы не уйдем, вставать вам не рекомендую!»

И мы пошли. Когда я оглянулся, они лежали и, приподняв только головы, в полном недоумении смотрели нам вслед.

У меня сохранился вырванный из настольного календаря листок. Он дорог мне не тем, что подогревает мое тщеславие, – я «звездной» болезнью, слава Богу, не болею. Он ценен для меня тем, что подтверждает мою убежденность в том, что мои «чудики» не только не «безнадежно отстали», они современны в самом высоком смысле этого слова.

Итак, возвращаюсь я из театра домой и читаю у подъезда объявление о том, что в связи с тем-то и тем-то горячую воду жильцам отключили. Ну отключили и отключили – экая катастрофа! Открываю почтовый ящик и нахожу в нем этот самый листок из календаря, на котором написано (сохраняю в неприкосновенности орфографию и пунктуацию):

«В связи с экстренным отключением воды, Вам, уважаемый и горячё любимый нами всеми (бригадой слесарей Фрунзенского района) Л.К. Дуров мы объявляем: что воду лично вам не отключим!!!

Никогда! Мы ценим вас и любим Ваши поклонники (слесаря)».

Сколько уж было сочинено об этих сантехниках-«мздоимцах» и фельетонов, и анекдотов, и скетчей, и прочих зубоскальных вещей! С головы до ног оплевали целую профессию. А вот ведь не пришли за мздой, не попросили «на бутылку» за услугу. И ведь, наверняка, думали, что если известный артист, значит, у него куры деньги не клюют. Ничего подобного! И даже имен своих не оставили, просто: «слесаря». А ведь, казалось бы: уважение уважением, но работа есть работа – отключили и дело с концом. Не отключили!

Мелочь? Ой ли! А что, жизнь человека состоит из великих свершений? Да полноте! Она и состоит из таких мелочей, которые и формируют человека: его характер, мировоззрение, отношение к себе подобным, в конце концов.

Как-то проходил я с приятелем-журналистом мимо метро «Кировская». А он мне и говорит:

– Послушай, хочешь, я тебя познакомлю с настоящим анархистом? Ведь ты их небось только в кино видел? А доведись тебе играть роль анархиста…

– Да знаю! – отмахнулся я. – Сейчас, куда ни плюнь, так и попадешь то в графа, то в князя, то в анархиста. Раньше где были?

– Зря ты так, – обиделся журналист. – Иван Егорович Мокин настоящий, убежденный монархист.

Ученик Петра Алексеевича Кропоткина, теоретика анархизма, весьегонский сослуживец легендарного генерала Тодорского.

Господи, с трудом вспомнил я, это же, кажется, связано с гражданской войной!

– И сколько же годков твоему анархисту?

– Восемьдесят пять. Но ты не беспокойся – он резвей тебя.

Мы купили чай, сахар и много печенья. Как сказал приятель, Мокины ни в чем больше и не нуждаются.

Через десять минут мы уже звонили в квартиру анархиста.

Дверь нам открыл сам хозяин – подвижный, маленький, сухонький, с выцветшими голубыми глазами. Голова его была как-то небрежно повязана цветастым ситцевым платочком, завязанным под подбородком. Из-под него светилась розовая лысинка, и все лицо его было розовеньким, как у младенца. Светился даже маленький носик пуговкой. Под стать была и его супруга – два этаких божьих одуванчика, дунь – и полетят по комнате белые пушинки. Киношный образ анархиста – громилы в тельняшке и с маузером в кобуре – сильно померк в моем воображении.

И еще меня поразило обилие книг: они свешивались с полок, торчали из каждого угла, громоздились на стульях, табуретках, тумбочках. И только на письменном столе самого Ивана Егоровича лежала единственная книга в черном переплете – «Записки революционера» Петра Кропоткина. Бывший весьегонский «четырехэтажный» комиссар (комиссар торговли, промышленности, обложения и труда) так до гробовой доски и не изменил своим убеждениям. А дожил он до девяносто одного года.

Незадолго до его кончины по просьбе старых большевиков Мокину решили дать персональную пенсию вместо обычных двадцати трех пенсионных рублей. А чтобы соблюсти формальность, его попросили прийти на бюро райкома партии – коммунистической, конечно. И вот тут-то один из благодетелей (из уважения к старику) заявил, что Мокин всегда работал бок о бок с Советской властью на ответственных постах, а что касается его увлечений молодости, то с возрастом они проходят и, мол, кто не переболел ложной романтикой анархизма.

Если бы у старика Мокина был тогда маузер, он, не задумываясь, влепил бы этому своему «защитнику» пулю в лоб. Он вскочил и белыми от бешенства глазами обвел членов бюро.

– Оглянитесь на себя! А я не меняю свои убеждения, как перчатки! – и сильно хлопнул дверью.

Персональную пенсию ему все равно дали: не стали молодые большевики афишировать, что старый анархист поставил их к стенке.

Немного не дожил Иван Егорович до того дня, когда его благодетели сменили перчатки в очередной раз. В последний ли?

А я подумал вот о чем. Так ли уж странен убежденный монархист Мокин, отказавшийся от персональной пенсии, чтобы только подтвердить эти свои убеждения? И не более ли странны те твердокаменные воинствующие атеисты, которые на своих «убеждениях» сделали карьеру, а ныне смиренно стоят в божьих храмах со свечами в руках?

• Предыдущая
• 46/58
• Следующая