Байки на бис - Дуров Лев Константинович - Страница 28

• Предыдущая
• 28/58
• Следующая

Однажды сижу я у Никулина в кабинете. Незнакомый мне цирковой артист уговаривает Юрия Владимировича взять в программу его номер. Никулин терпеливо объясняет ему, что этот номер никак не вписывается в уже готовую программу, но тот продолжает настаивать. Тогда Юра неожиданно спохватывается и говорит: «Ой, я же забыл тебе что-то показать». Лезет в стол и вынимает оттуда большое расписное яйцо, открывает его и говорит: «Смотри». Проситель смотрит, потом наступает длинная пауза, и он произносит: «Мне все понятно, Юрий Владимирович. Спасибо! До свидания». И уходит. Удивленный такой быстрой переменой в его поведении, я тоже заглядываю внутрь гигантского яйца и на его внутренней стороне читаю: «Не морочь мне яйца!»

Юрий Владимирович всегда шутил походя. Ты все про него знаешь, и все равно попадаешься. Потому что он делал это с такой детской правдивостью, что ты влипал все время. Ты искренне верил, что это именно так. Но он никогда не шутил зло. Это ему было несвойственно совершенно. Он мог разыграть, поскольку понимал, что ты все равно на него не обидишься. Мог любую напряженную ситуацию изменить моментально, направив ее в совершенно иное русло.

Звонит как-то и говорит:

– Мальчик, поехали! Мне надо одному цирковому артисту выхлопотать пенсию. Нам вдвоем будет веселее. Свободен?

– Свободен.

Приезжаем. Он входит в приемную и идет напрямую, как нож сквозь масло. Показывает при этом пальцем назад:

– Этот со мной!

Входим в кабинет. За длинным столом сидит много народа. Главный чиновник кого-то распекает.

Никулин говорит:

– Да подожди ты!

Начальник замирает. Никулин с ходу рассказывает ему три похабных анекдота. Начальник начинает от неожиданности хрюкать. И люди кругом начинают тоже смеяться.

А Юрий Владимирович в это время говорит:

– Подписывай, подписывай пенсию цирковому артисту.

– Не могу, – говорит чиновник, продолжая хрюкать.

– Потом поговорим. Ты подпиши, а позже разберемся.

Тот, не выдержав такого напора, подписывает бумагу, и мы уходим.

Никулин удовлетворенно говорит:

– Ну, вот и ладно. Может теперь кому-нибудь квартирку выхлопочем пойдем?

На Цветном бульваре отмечали 80-летие Юрия Владимировича Никулина. Татьяна, его вдова, попросила меня выступить, я, ничего не подозревая, согласился. Выхожу на арену, клоуны меня схватили, завязали глаза и говорят: «А теперь протяни руки». Я протягиваю, мне кладут, чувствую, живого человека и приказывают: «Неси за кулисы!» Я несу, выполняю команды: чуть правее, чуть левее. Стоп! Снимают повязку, глаза мои вылезают из орбит: на моих руках лежит клоунесса, болтает ножками. Встает, я чуть в обморок не падаю – ростом она больше двух метров! И я, представьте себе, сумел вынести эту «дюймовочку» за кулисы! Говорят, мы вместе здорово смотрелись…

Как-то директор нашего театра Илья Коган собрался с женой на отдых в Ялту. Легли они спать пораньше, чтобы встать вовремя и успеть к утреннему рейсу. В три часа ночи неожиданно звоню я: «Не разбудил? Нет? Хочу попрощаться – завтра лечу в Германию. Кстати, хотел спросить, а водку с собой вы взяли? В Ялте, говорят, с ней проблема…»

Прилетели они в Симферополь, а у трапа я их встречаю. И в руках у меня: цветы и бутылка. «Это мужу, – говорю, – а это жене». И быстро, быстро ушел. На площади меня ждал автомобиль Ялтинской киностудии.

«Вы же должны были быть в Германии на съемках?» – позже спросили меня.

– Просто мне хотелось помочь Вам.

Во времена, когда с билетами на самолет бывало нелегко, пускались на всякие хитрости. Но была среди них одна, безошибочная.

Я привозил с собой в аэропорт телеграмму и показывал начальнику смены. А там черным по белому: «Срочно вылетай уже прилетели Ульянов Смоктуновский Ефремов ждем вас Бондарчук». И, представьте, срабатывало. Прилетишь и спрашиваешь: «А где остальные?», а тебе в ответ: «Такой текст дали, чтобы с билетом сложностей не было. Разве против такой бригады устоят авиаторы?»

В старом театре служили настоящие монстры остроумия. Раневская, например. Однажды Броневой хотел сделать Фаине Георгиевне комплимент и сказал: «У вас такой юмор искрометный…» Она улыбнулась: «Ну что вы… Разве это юмор! Вот иду я по Тверской с Михоэлсом, а навстречу идет Завадский. Я говорю Михоэлсу: «Вот в этом человеке могут жить только глисты, а в вас живет Бог». Он мне сразу, без паузы, отвечает: «Фаечка, если во мне живет Бог, значит, он туда сослан!»

Фаине Георгиевне попасться на язык не приведи Господь было! Она в выражениях не стеснялась. Такой махине от искусства простительно все. И актриса великая, и человек грандиозный. Я тоже однажды нарвался. Эфрос пригласил посмотреть прогон пьесы «Дальше – тишина». Сижу в зале, и вдруг из-за кулис кричит своим басом Раневская: «Я не пойду на сцену, там кто-то в зале сидит! Дуракам полработы не показывают! Почему я должна выходить и работать, когда дураки в зале?!» Слышу, Плятт говорит: «Фая, успокойся, это никакой не дурак, это артист Эфроса, Дуров». Раневская отвечает: «Дуров? Знаю. Да, он не дурак. Ну, черт с вами, пойдемте сыграем!»

Мужчина должен быть храбрым. А я скорее безрассудный. Я часто нарываюсь. У меня в спине дырка от финки, в драки я влезал вечно.

Я часто из совершенно «нулевых» ситуаций выходил живым. Помню, в Киеве шел от студии Довженко до гостиницы. Между ними – пустырь. Слышу девичий уже даже не крик, а хрип. Рядом остановка, военные стоят, никто не сунулся. Ну, я и прыгнул туда, в кусты, смотрю – девчонка лежит, на ней все рвет какой-то… пытается изнасиловать. Я ему сразу с ходу засадил, оторвал его и не заметил, что сзади еще один, за деревом. Почувствовал только удар в спину. Но мне не до этого было, вытащил девчонку, поймал такси. А у нее шок, она говорить не может. Адрес кое-как написала, отправил ее. С остановки всех сдуло. Я в гостиницу прихожу, снимаю одежду, смотрю: что-то мокрое. Кровь. К счастью, на мне дубленка была, так что финка хоть и попала под лопатку, но ничего страшного не случилось. Хотя это безрассудство. Исход-то мог быть совсем другим…

Поэтому я не осуждаю, когда шпана входит в метро, и все молчат. Потому что это стая шакалов, она способна на все. Им милиционер делает замечание, они набрасываются и дробят череп ему. Конечно, не каждый сунется туда. У всех дети. И рисковать немногие решаются. Мне просто до сих пор везло…

Я никогда не пользуюсь помощью каскадера. Трюки все делаю сам. Почему кто-то должен рисковать жизнью вместо меня? Но ведь это все могло иначе кончиться. Я прыгал из поезда на ходу на лошадь, горел, у меня сломан позвоночник, потому что я на съемках «Крестьянского сына» перевернулся с лошади.

У меня есть книжка, подписанная человеком, которого я спас в Ялте. Во время восьмибалльного шторма его черт понес в море. Я вышел на берег и слышу: «Помогите!». И шапочка синенькая мелькает. Вся набережная была полна народу, но ведь все понимали, что соваться глупо, потому что это смерть. Я прыгнул, и это было полным безрассудством. Подплыл к нему и говорю: «Вы только не цепляйтесь. Если вы будете цепляться, мы не выплывем». А он оказался очень крупный. Я его поддерживал-поддерживал и понимаю, что все, мы уходим. И спасли нас только спортсмены из военного санатория, которые клином подплыли, положили его на этот клин и сказали: «Выплывай сам». Господь Бог спас, он выплыл. И я тоже. Я думаю, у меня есть ангел-хранитель.

А вообще говоря, смертельные опасности подстерегали меня с самого детства.

• Предыдущая
• 28/58
• Следующая