Революция. Книга 1. Японский городовой - Бурносов Юрий Николаевич - Страница 22

Вернулся Курбанхаджимамедов.

— Нам не очень-то доверяют, юноша, — поведал он. — За мной в отдалении следовали двое всадников из отряда негуса. Не мешали, но явно давали понять, что я под строгим присмотром.

— Это понятно — все же здесь гостит сам негус.

— Однако мне что-то не нравится… — задумчиво сказал поручик.

Ужин тем не менее прошел еще более помпезно, чем обед, и Гумилев отправился спать с переполненным желудком и тяжелой от коварного тэджа головой. Укладываясь спать, он беспрестанно рассуждал о предложении Менелика и почти уже решил, что отправится с негусом. Заключив, что утро вечера мудренее, Гумилев уснул.

Спал Николай беспокойно — ему снилась то пыльная буря, забросавшая его песком с головою так, что нечем было дышать, то дельфины, выпрыгивающие из воды и с отвратительным хрюканьем пытавшиеся схватить его своими зубастыми рылами, то трехпалый карлик-урод из кофейни в Джибути…

Проснулся Гумилев совершенно разбитым и обнаружил, что лишь недавно минула полночь. Но спать не хотелось; поворочавшись, Гумилев решил, что небольшой моцион в ночной прохладе ему не помешает, и вышел во двор.

Деревня спала. Где-то за ее окраинами выл со всхлипами неведомый зверь, высоко в небе сияли звезды, такие непривычные и чужие. Было совершенно темно, передвигаться приходилось едва не ощупью, только у входа в домик, где спал Менелик, стояли два светильника, а подле них — охранники с копьями и мечами.

Гумилев зевнул — как известно, чтобы вернуть сон, нужно немного замерзнуть… Он уже повернулся было, чтобы вернуться к своему ложу, как во дворе появился бельмастый фитаурари Эйто Легессе. Вероятно, бдительный военачальник проверял посты. Охранники тут же подобрались, а фитаурари подошел к ним ближе, что-то тихо сказал одному, затем второму.

Того, что случилось потом, Гумилев никак не мог ожидать. Эйто Легессе неуловимым движением вынул из-под своей леопардовой накидки кинжал и ударил им в горло охранника. Тот выронил копье и рухнул на землю, едва не перевернув светильник. Второй смотрел на происходящее, выпучив глаза, и тут же последовал вслед за первым.

Оглянувшись по сторонам, Эйто Легессе быстрым скользящим шагом направился прямо к Гумилеву. Поэт зашарил по стене у себя за спиною, пытаясь вжаться в нее и остаться незамеченным и — о, счастье! — нащупал нишу, в которую тут же юркнул и затих там, как мышь. Фитаурари прошел мимо, не выпуская из рук кинжала, и скрылся в доме.

Гумилев перевел дух и неосознанным движением погладил скорпиона, который так и лежал в кармане. Потом на цыпочках выбрался из своего укрытия, пересек двор и подошел к мертвым охранникам. Нужно было взять револьвер, подумал он, но туда ведь пошел бельмастый… А если он хочет убить поручика?!

Но возвращаться Гумилев не решился. Вздохнув, он перекрестился и вошел в покои негуса.

Там горели свечи и пахло благовониями; сам Менелик спал, раскинув руки, но тут же открыл глаза, хотя Гумилев старался двигаться бесшумно, сел и воскликнул:

— Кто здесь?

Неизвестно откуда в руке у него появился небольшой браунинг — вероятно, негус хранил его под подушками.

— Это я, русский, слагающий стихи, — прошептал Гумилев, прижимая палец к губам. — Я не желаю тебе зла, негус негести!

— Что ты здесь делаешь, русский?! — прошептал в ответ негус. — И как тебя пропустили мои охранники?!

— Твои охранники мертвы, негус негести. Их убил твой человек, Эйто Легессе.

— Что ты говоришь, русский?! — возмутился Менелик.

— Выйди и посмотри.

Негус осторожно встал, обошел Гумилева, не опуская пистолета, и на мгновение выглянул наружу.

— Их мог убить и ты, — сказал он неуверенно.

— Но почему тогда я не убил тебя?

— Я проснулся. У меня оружие. К тому же зачем Эйто Легессе станет убивать своих солдат?

— А зачем их убивать мне?

Негус помолчал, хмуря брови. Гумилев ждал.

— Сейчас мне должны принести лекарство, — сказал наконец Менелик. — Я принимаю его в определенное время, несколько раз, ночью и днем. Меня пытались отравить, и мой лекарь, еврей Иче-Меэр, велел принимать лечебные настои, которые готовит сам… Сядь вот туда, — негус показал стволом пистолета на темный угол помещения, — и накройся холстом. Жди.

Гумилев послушно сделал то, что его просили. Теперь он ничего не видел и мог ориентироваться лишь по слуху. Конечно, Менелик мог его попросту убить или отдать страже, но Гумилев почему-то верил негусу.

Через минуту или две — время тянулось медленно, словно патока, — кто-то вошел. Судя по одышливому голосу, это был тучный человек, видимо, Джоти Такле. Он долго и виновато что-то объяснял Менелику, негус отвечал, потом толстяк, шаркая, покинул спальню.

— Выходи, русский человек, — велел Менелик.

Гумилев откинул в сторону душную холстину и выбрался из угла. Негус, уже без пистолета, указал на серебряный кувшинчик с горлышком, замотанным тряпицей.

— Это лекарство. Его принес не мой лекарь Иче-Меэр, а Джоти Такле. Он сказал, что лекарь поскользнулся и вывихнул ногу, а потому не мог прийти сам.

Гумилев молчал, выжидая.

— Я сказал, что приму лекарство. Когда Джоти Такле ушел, я выглянул наружу — мертвые так и лежат. Почему Джоти Такле не заметил этого?

— Потому что он заодно с Эйто Легессе.

— Да, русский человек. А вместо лекарства в кувшинчике — яд. Они снова хотят отравить меня. Это выгодно им, потому что выгодно итальянцам, французам и англичанам. У меня мало друзей…

Негус тяжело вздохнул.

— Что же, давай мы сделаем так, как они хотят. Джоти Такле вот-вот вернется, чтобы проверить, подействовал ли яд. Я притворюсь мертвым, а ты иди прочь отсюда, и сам поймешь, что нужно сделать. Они хитры, но я хитрее. Солдат они убили, чтобы те не заподозрили неладное — почему, например, лекарство в ночи принес Джоти Такле, а не лекарь… Это были верные мне люди. Но таких еще много приехало со мною, тот же Бакабиль…

Негус развязал шелковую тряпицу на горлышке кувшинчика и выплеснул часть содержимого в угол, где только что прятался Гумилев.

— Иди, русский, и будь осторожен, — сказал Менелик. — Да поможет нам Мариам. Да помогут нам Георгис, Микаэль и Габриель. Поторопись, пока не вернулся Джоти Такле. И имей в виду — они могут попробовать обвинить вас. Уверен, Эйто Легессе подбросит окровавленное оружие вам или вашему спутнику… Дружба моей страны с Россией не нужна ни французам, ни итальянцам.

Гумилев поклонился и вышел из опочивальни. Трупы охранников все так же лежали у входа; он быстро пробежал через двор, освещенный колеблющимся пламенем светильников, и направился к себе, но не успел сделать несколько шагов, как навстречу ему выступил Эйто Легессе, сверкая перламутровым бельмом.

— Теперь ты умрешь, — прошипел фитаурари на скверном французском языке, вытаскивая саблю.

Император Николай Второй, удобно сидя на диванчике, читал газету «Русское слово».

«СОФИЯ. Разрешение сербско-австрийского кризиса вызывает здесь общее удовлетворение. Считают устраненным серьезное препятствие к улажению болгарского вопроса. Славянские чувства выражаются слабо. Поражение Сербии считают поражением России. Опасаются ослабления ее престижа.

Отголоски в Петербурге

Мнение В. А. Маклакова

Признание Россией аннексии является Цусимой для иностранной политики России. Формально потерпела поражение маленькая Сербия, но удар пришелся не по ней, а по России. Дипломатическая катастрофа является разгромом нашего морального влияния. С нашей катастрофой неразрывно связано усиление германизма на Балканском полуострове. Наша дипломатия не сумела помешать соглашению Австрии с Турцией, и государственная власть обнаружила свое бессилие, а руководители ее в дипломатической области проявили трусость. Последствием этого является дальнейший рост требований наших соседей по адресу России и настойчивое их стремлении осуществить все свои желания, несмотря на наши протесты и сопротивление. Нужно надеяться, что пройдет несколько лет, мощь России оправится, и захват германизмом влияния на Балканах не будет вечен. Причиной дипломатического поражения я считаю нашу внутреннюю политику. Нельзя воевать на два фронта. Если бы кабинет был занят более вопросами внешней опасности, чем борьбой с внутренней, он чувствовал бы себя сильнее и спокойнее. У правительства были бы развязаны руки, и мы не пережили бы того, что пережили».