Облава - Хомченко Василий Фёдорович - Страница 30

• Предыдущая
• 30/37
• Следующая

Пошёл десятый час вечера. Лампочки светили слабо, порой начинали мигать. От их жёлтого света лица чекистов казались бронзовыми. Усов, когда что-то надо было прочесть, подносил бумагу чуть ли не к самой лампе – их у него на столе стояло две. Под стёклышками его очков темнели усталые глаза с сеткой бледно-жёлтых морщинок вокруг них.

– Товарищи, – уже который раз взывал Усов к сознательности своих подчинённых, – идите спать. Завтра на свежую голову все и обговорим.

– А что обговаривать? – сказал Сапежка. – День-деньской говорили. Нужны беспощадные действия. – Он сидел на самом краешке стула, напряжённый, с прямою спиной. Взгляд и эта его поза свидетельствовали о решительности и избытке энергии.

– Какие такие безжалостные действия? – посмотрел на него Усов.

– А такие. – Сапежка встал, взялся руками за борта кожанки, будто собирался рвануть их. Смуглое, с желтизной лицо его в свете слабых ламп казалось совсем жёлтым. – Мы всё цацкаемся с дезертирами. То агитируем их, то амнистируем. У нас сейчас захвачено больше сотни этой дряни. Что вы думаете с ними делать?

– А что бы вы делали?

– Расстрелял бы, – опередил Сапежку Зейдин, молодой человек с чёрными бородой и усами, которые отпустил по простой причине – потерял бритву.

– Пустил бы в расход, – сказал и Сапежка. – Разгромили банды Паторжинского, Бржозовского, Сивака, а вместо них новые собрались. Кто туда пошёл? Дезертиры.

– И всякая буржуазная, кулацкая и офицерская сволота, – добавил кто-то.

– Офицеров в бандах мало, – не согласился Сапежка. – Они в армии Врангеля.

Усов открыл ящик стола, пошуршал там бумагами, достал несколько сшитых листов.

– А разве мы злостных дезертиров-бандитов не расстреливаем? – спросил, перебирая в руке бумаги. – Не все дезертиры – бандиты.

– Коль дезертир, не хочет защищать советскую власть, – значит, враг, и никакой ему пощады, – стоял на своём Сапежка.

– А постановление ЦК забыли? Или оно для нас не обязательно? – повернулся Усов к Сапежке. – Вижу, что некоторые товарищи вроде и не знают такого постановления. Так напоминаю, слушайте. – Поднёс лист к глазам, начал читать: – «Политбюро предлагает ревтрибуналам республики дать указания трибуналам о возможности применять расстрел как меру наказания за дезертирство в тылу только в исключительных случаях, когда дезертирство связано с активным бандитизмом или с определёнными контрреволюционными планами…» – Усов оглядел присутствующих, задержав взгляд на Сапежке и Зейдине. – Поняли? Читаю дальше… «К обычным злостным дезертирам достаточно применять, как показал опыт, такие меры, как условное осуждение к лишению свободы и конфискации имущества, особенно земельных наделов и скота…» Ясно? А то – расстрел, распыл. Уже хватило бы этих распылов.

Сапежка вскочил, снова вцепился в борта кожанки.

– Значит, что же выходит, – начал он, – вот-вот кончится война, вернутся домой бойцы, честно проливавшие свою кровь за советскую власть, и выйдут из лесу дезертиры. И будут рядом жить и наравне получать от советской власти все, что нами завоёвано? Да?

– Не совсем. С дезертирами будут разбираться местные Советы… Знаете что, – сказал Усов тихим, усталым голосом, – оставьте меня, хватит говорильни. Пожалуйста.

Все притихли. Кое-кто вышел из кабинета – послушался, но большинство осталось. Тему разговора сменили, о бандитах – ни слова. Зейдин, который только сегодня вернулся из Костюковичей, рассказывал, как там в милиции уничтожали вещественное доказательство – самогон.

– Понимаете, понятых посадили у двери. Дежурный милиционер берет корчагу с самогоном и выливает за окно. Порядок? Как бы не так. Под окном сидит второй милиционер, с ведром, куда дежурный и льёт самогон.

Посмеялись. И Усов улыбнулся.

– А что слышно о московских уполномоченных? – спросил у Усова Зорин, самый старший среди присутствующих.

– Это о каких? – не понял тот.

– Что церкви проверяют.

– Спросите у Сапежки. Товарищ Сапежка, ответьте людям.

– Я же вам сегодня уже докладывал, – сказал Сапежка. – Московские товарищи делают то, для чего сюда и посланы. Выявляют в церкви ценности – художественные и исторические. На сходах с докладами выступают.

– А вы с ними встречались? – интересовался Зорин. – Документы проверяли?

– Я докладывал об этом. Видел товарища Сорокина в Захаричах.

– А до меня дошло, – продолжал Зорин, – что они не только в церквях изымают ценности, но и по квартирам.

– Потому что попы из церквей ценности домой перетаскали. А у трудящихся людей ничего не было отнято, – ответил Сапежка.

– Сомневаюсь я все же в этих уполномоченных.

Зорина здесь все уважали, для младших он был авторитетом: старый большевик, побывал на каторге, в ссылке, с первого дня советской власти воевал за неё на фронтах гражданской. У него именная шашка, именные золотые часы от Фрунзе с надписью: «За презрение к смерти во имя идеалов коммунизма». После тяжёлого ранения он перешёл работать в чека.

Сомнения относительно московских уполномоченных были, оказывается, и у других товарищей. Начальник Чаусской чека сказал, что ему пожаловались два еврея: у них уполномоченные отняли золотые часы и чайные ложечки.

– Не верю, – сказал Сапежка. – Полагаю, что это поклёп. Тот Сорокин не мог этого сделать.

– Послали жалобу Ленину. Вернусь в Чаусы – буду разбираться.

– Ленину? – вскочил Зейдин. – Да за такое тех жалобщиков арестовать надо.

– Ого! – оторвался от своих бумаг Усов. – Один такой крутой товарищ попробовал арестовать учителя из Климовичей. Узнал тот товарищ, что учитель послал Ленину жалобу на местные порядки, и под стражу его. В постановлении об аресте написал, что этот учитель мог пожаловаться губернским властям, а обращаясь с письмом к товарищу Ленину, он тем самым отвлекает его внимание от работы, столь нужной сейчас советскому государству, и отрывать его от работы уже само по себе является преступлением против пролетарской революции… Видали, какой оригинал? Вот этому оригиналу и пришлось всыпать.

– И ещё, товарищ Сапежка, – сказал начальник Чаусской чека, – была жалоба и от учителя: уполномоченные стащили у него кольцо с пальца.

Сапежка молчал, не пытался больше возражать. Смотрел на стену, на которой прямо перед ним висел большой лист бумаги, обведённый по краям чёрной рамкой. Там были имена чекистов губернии, погибших в борьбе с контрреволюцией. Список длинный, многих из этих чекистов он знал, с некоторыми дружил, с другими вместе участвовал в операциях. Невольно начал перечитывать фамилии и думал, что этот список будет пополняться и что неизвестно, кто первым продолжит его…

– Значит, так, – сказал Усов. – Нужно предупредить насчёт этих уполномоченных все уезды, все волостные Советы. Всех попов. А из губчека пошлём группу товарищей по их следам, я подумаю, кого послать. А теперь уже не прошу, а приказываю всем покинуть мой кабинет.

Люди начали неохотно вставать, направлялись к двери. И в это время вошла дежурная телеграфистка, положила на стол перед Усовым телеграмму. Уходить не спешила, ждала, пока Усов прочтёт. По тому, как телеграфистка вошла, как теперь стояла, не отводя взгляда от Усова, все догадались, что телеграмма какая-то необычная. И все мешкали, тоже ждали: что там такое? Усов прочёл телеграмму и хлопнул ею по столу.

– Ну вот, товарищ Сапежка, послушайте, как вы проверяли тех уполномоченных. Доносит товарищ Баранов: «Обладатели мандата не являются теми, кому он был выдан. По нашим сведениям, мандатом пользуются Сивак и его помощник по банде. Достоверность этих сведений нами проверяется. То, что они бандиты, а не посланцы из Москвы, подтверждается и фактом изнасилования ими в деревне Крапивне неполнолетней. С комприветом Баранов».

Усов сжал кулаки и стал легонько постукивать ими по столу. В сосредоточенном молчании смотрел куда-то в одну точку. Все также молчали. Наконец Усов встал, заговорил, ни на кого не глядя:

– Трудно даже представить себе, какой вред советской власти причинили и причиняют эти бандиты с московским мандатом. Лучшей тактики борьбы против Советов и не придумаешь. Сегодня, сейчас же и незамедлительно выехать в Рогачевский уезд товарищам…

• Предыдущая
• 30/37
• Следующая