Трудное счастье - Спенсер Лавирль - Страница 37

• Предыдущая
• 37/78
• Следующая

— Ты ведь все еще любишь ее, правда, пап?

Она и не подозревала, какой болью отозвался в его душе этот вопрос. Потянувшись, он успокаивающе сжал ее руку.

— Конечно, солнышко. И мы со всем справимся, не беспокойся. Я не позволю, чтобы с нами что-нибудь случилось.

После церкви Клэр ждала их с готовым завтраком. Она уже успела принять душ, одеться и подкраситься и, казалось, продумала каждое свое движение на кухне, словно была готова и нападать, и обороняться. Ей даже удалось изобразить какое-то подобие улыбки для детей.

— Проголодались? Садитесь.

Но они не спускали с нее глаз, потому что хотели увидеть, как она будет вести себя с отцом. Он сохранял дистанцию, кружась вокруг нее, как насекомое вокруг репеллента[1], которое то жужжит совсем рядом, то удаляется на безопасное расстояние. И все время он ощущал, как она намеренно, игнорирует его, разливая сок и кофе, снимая с плиты теплые оладьи. Клэр взяла миску и лопаточку для яичницы, Том подошел, чтобы принять их из ее рук, чувствуя, как сердце ускорило свой бег, когда он приблизился к ней.

— Давай, я помогу.

Она отшатнулась, избегая всякого контакта с ним. Ее неприязнь по отношению к мужу была настолько очевидна, что это омрачило весь завтрак. Она разговаривала с детьми, спрашивая — как прошел их визит в церковь, что они собираются сегодня делать, не надо ли им закончить домашнее задание. Они покорно отвечали, желая только одного — чтобы она посмотрела на их отца, заговорила с ним, улыбнулась, как прежде.

Но этого не произошло.

Ее отстраненность заполнила собой все те полчаса, что они завтракали. В конце она сказала детям:

— Я собираюсь сходить в кино после обеда. Кто-нибудь хочет пойти со мной?

Они с унылыми физиономиями подняли глаза от тарелок и отказались, извинившись, и ускользнули в свои комнаты, как только завтрак закончился.

Том не уставал удивляться, как легко жене удавалось избегать всякого общения с ним. Она разговаривала, только когда это было необходимо, отвечала на его вопросы, но он понимал сейчас так ясно, как никогда, что этой женщине ничего не стоило играть роль, полностью войдя в образ. Теперь это был образ оскорбленной жены, соблюдающей какие-то приличия только ради детей, и ее исполнение этой роли было достойно всяческих наград.

Около часу дня он зашел в комнату и обнаружил жену в окружении ученических работ на диване. Тихая музыка с пластинки Барбары Стрейзанд дополняла картину. На кончике носа Клэр сидели очки, она читала сочинение и делала заметки на полях. Осеннее солнце, проглядывая сквозь шторы, бросало столб светло-коричневого света на ковер у ее ног. На ней был французский махровый спортивный костюм и тонкие белые холщовые туфли. Она сидела, скрестив ноги, уперевшись носком одной ноги в пол. Тома всегда восхищала линия ее ноги, когда она сидела так, и как круто выгибался у нее подъем.

Он остановился в дверях, вспомнив, сколько раз за сегодняшнее утро она оттолкнула его. У него не хватало силы духа попытаться еще раз, чтобы вновь получить «холодный душ». Держа руки в карманах, он наблюдал за Клэр.

— Мы можем поговорить? — наконец спросил он. Она дочитала до конца параграф, обвела какое-то слово и, не взглянув на мужа, ответила:

— Думаю, что нет.

— А когда сможем?

— Не знаю.

Он вздохнул и постарался сдержать гнев. Эта женщина превратилась в незнакомку, и ему стало страшно, что он не любит ее больше.

— Я думал, ты собираешься в кино.

— В три часа.

— Можно мне тоже пойти?

Ее глаза перестали скользить по листу, а потом брови надменно поднялись, и, по-прежнему не глядя на Тома, она ответила:

— Нет, нельзя.

Он изо всех сил сдерживался.

— Ну и как долго ты собираешься делать вид, будто меня нет в комнате?

— Я же говорила с тобой, не так ли?

Он скептически хмыкнул и потряс головой, словно ему в ухо попала вода.

— А, значит, это ты называешь разговором?

Она захлопнула пару листков, сжатых скрепкой, отложила их и взяла новое сочинение.

— Неужели ты не видишь, — продолжал он, — что дети испуганы? Они должны знать, что мы с тобой по меньшей мере пытаемся это преодолеть.

Глаза Клэр остановились на середине листа, но она так и не подняла взгляд.

— Не только они страдают, — ответила она.

Том рискнул оставить свою позицию у дверей и, подойдя, сел на край дивана, так что теперь от Клэр его отделяла стопка ученических работ.

— Тогда давай обсудим все. Я тоже напуган, значит, страдаем мы все четверо, но, если ты не пойдешь мне навстречу, я не смогу проделать весь путь сам.

Ручка с красными чернилами повисла в ее пальцах, подняв стопку бумаг, Клэр разгладила их на колене. С легким презрением смерила Тома взглядом поверх очков.

— Мне требуется время. Неужели непонятно?

— Время для чего? Чтобы отточить свое актерское мастерство? Ты снова занялась этим, Клэр, но будь осторожна, потому что это настоящая жизнь и ты отравляешь ее всей семье.

— Как ты смеешь! — выкрикнула она. — Это ты предал меня, а теперь еще и обвиняешь меня в притворстве, когда…

— Я не это имел в виду…

— Это мне пришлось выслушивать, что мой муж не хотел жениться на мне…

— Я не говорил, что не хотел на тебе жениться…

— И трахался с другой женщиной. Если бы ты получил такую оплеуху, я бы посмотрела, как ты реагируешь!

— Клэр, говори потише.

— Не указывай мне, что делать! Я буду кричать, если захочу, и обижаться, и пойду в кино одна, потому что сейчас мне невыносимо даже находиться с тобой в одной комнате, так что убирайся и оставь меня зализывать раны!

Дети все еще были у себя, и Том не хотел, чтобы они все это слышали, поэтому он ушел, оскорбленный этим новым выпадом со стороны жены. Он только сделал хуже. Все, чего он хотел, — это напомнить Клэр, что им обоим надо выговориться и тем самым выяснить отношения, а не обвинять ее в том, что она сама придумывает причины для обиды. Причины у нее, конечно, были, но она упрямилась не из-за этого, и, что бы жена ни говорила, она на самом деле играла какую-то роль. Раньше они всегда, при любых размолвках сразу же все обсуждали, действовали разумно. Не соглашаться, уважая при этом мнение другого, — вот что делало их брак таким прочным. Что же с ней случилось? Она его ударила, всячески избегала, не желала общаться, гневалась и гнала его прочь.

— И это Клэр?

Он все еще не мог поверить, что она способна на такое, женщина, которую, как ему казалось, он знал. Том был ошеломлен настолько, что ему требовалось поделиться этим с кем-то.

Бревенчатая хижина его отца выглядела так, словно ее только что перевезли из дремучего леса. Стены коричневого цвета, открытая веранда. Как только Том захлопнул дверцу автомобиля, из-за угла донесся голос Уэсли:

— Кто там?

— Это я, папа.

— Я на веранде! Иди сюда!

Уэсли никогда не занимался подъездной дорожкой. Две колеи вели к задней двери дома и к старому сараю у воды, где он на зиму запирал лодку и мотор. Не слишком часто старик удосуживался и скосить траву в своих владениях. Пару раз в году, если у него было настроение. Клевер и колокольчики пышно разрослись на солнечной стороне двора среди мощных сосен, под которыми нога утопала в толстом ковре из иголок, как в песке. Сухой и смолистый сосновый запах у Тома всегда ассоциировался с детством, с теми днями, когда отец впервые вручил ему камышовую удочку со словами:

— Это для тебя, Томми. Твоя собственная. Покроешь ее лаком, и она будет ловить тебе рыбку долгие годы.

Одной из особенностей Уэсли Гарднера было то, что он мог прожить всю жизнь в окружении диких зарослей, грязной дорожки и одежды, требующей более частой стирки, но свои рыболовецкие снасти он держал в образцовом порядке и с наслаждением часами возился с ними, а также с лодкой и мотором.

За этим занятием и застал его Том, заходя на веранду, где Уэсли расположился с удочкой, катушкой и открытой коробкой со всяческими принадлежностями у ног.

• Предыдущая
• 37/78
• Следующая