Страстная Лилит - Холт Виктория - Страница 2
- Предыдущая
- 2/93
- Следующая
И вот когда Аманда стояла у окна классной комнаты, Лилит вдруг взглянула вверх и увидела ее. Лилит высунула язык, а свободной рукой оттянула щеки вниз и вывернула нижние веки; это была отвратительная гримаса.
Несколько секунд она и Аманда пристально смотрели друг на друга, Аманда – серьезно, Лилит – дерзко; затем мать потянула Лилит дальше.
Аманда слезла с дивана, и тут же в классную комнату вошла мисс Робинсон.
– Аманда, что вы делаете? Вы же должны сидеть за учебниками. А руки у вас какие грязные. О Боже, я так надеялась, что вы становитесь маленькой леди. После всего, что я сделала...
Острый приступ жалости – самая большая свойственная Аманде слабость – охватил ее. «После всего, что я сделала...» Это значит, что Аманда выглядела более взрослой, чем обычно, или что кто-то из ее родителей завуалированно упрекнул гувернантку. Бедная мисс Робинсон – живет в постоянном страхе, что ее добросовестный труд не замечают и скоро забудут. Аманда слышала о людях, которых преследует их прошлое, но насколько ужаснее бояться будущего! Она заложила руки за спину и постаралась стать похожей на маленькую леди, которую хотела сделать из нее мисс Робинсон.
– Робби, Лилит Треморни берут на кухню. Почему?
– Леди, – ответила мисс Робинсон, – не интересуются простолюдинами. И вы не должны быть такой любопытной. Вы выучили три первых неправильных глагола? Где ваша французская грамматика? Приступайте. Это отучит вас любопытствовать.
– Нет, мисс Робинсон, – серьезно заметила Аманда. – Я лишь выучу три неправильных глагола; это не отучит меня любопытствовать, потому что я уже научилась... – Она молча и покорно села к столу.
Она могла бы надуться. Фрит сердился бы или по крайней мере затеял бы спор, потому что по природе он не был злопамятным. Алиса могла бы дуться. Пасторские дети были непосредственнее, чем она. Даже Мери и Дженет Холфорд, дочери врача, будучи спокойными девочками, не держались бы так смиренно, как Аманда. Но могла ли она не быть кроткой с мисс Робинсон, если она очень хорошо понимала, почему гувернантка так ведет себя с ней.
Итак, Аманда начала учить глаголы, сожалея, что не может состроить рожу мисс Робинсон, как это сделала бы Лилит. Она хотела бы, чтобы ее не занимали мысли о положении других людей, не переживать из-за их забот, когда и своих хватает. Она вздохнула и постаралась заменить свое любопытство по поводу Лилит изучением глагольных форм, которыми воспользовались бы французы, чтобы куда-то пойти, что-нибудь отправить или приобрести.
Лилит, глядя на дом Леев, считала его тюрьмой, золотой клеткой. Она никогда не была внутри дома, но Джейн, возвращаясь в их домишко с сыром, маслом и хлебом, который ели эти мелкопоместные дворяне и который так отличался от ячменного хлеба, бывшего основной пищей бедняков, рассказывала родным о диковинках дома Леев.
Лилит и ее братья и сестры, не помнившие, как жилось до тех лет, которые позже стали называть «голодными сороковыми», постоянно думали о еде; и дом Леев всегда напоминал им волшебный домик из сказки, на который набрели в лесу Гензель и Гретель; стены его должны быть не из коврижки, а из сыра и пирожных, а лучшая комната наверняка из самого замечательного деликатеса – свиной колбасы.
В тот ненастный день дом казался мрачным, но Лилит знала, что, когда светит солнце, дом сияет; слуховые окна с ромбовидными переплетами горят тогда, как настоящие бриллианты. Даже сейчас бриллиантики посверкивали на кустах, которым старый Фейтфул Стрит, подстригая, придал формы причудливых птиц и павлинов, собак и львов. Это было старое поместье; дом построили во время правления королевы Елизаветы, хотя Лилит ничего об этом не знала, да и не стремилась узнать. Для нее это было просто поместье Леев, где жила Аманда, а на Аманду Лилит почему-то немного обижалась, и от этой обиды то злилась, то испытывала какое-то неясное предчувствие.
Обиду эту в ней поддерживала ее старая бабка Лил. Она была необычной, эта старая бабка. Несмотря на преклонный возраст, она сохранила здравый рассудок. В их домишке она главенствовала, хотя и не принесла в него ничего, или казалось, что не принесла; но Лилит догадывалась, что она каким-то образом много дала этому дому. Когда перед Рождеством семья Леев посылала в деревенские хижины корзины с лакомствами, то в домишко Треморни доставлялась самая большая корзина. Мисс Лей посылала всем бедным семьям по одеялу, но семья Треморни получала два одеяла. В теперешние трудные времена семьи Леев и пастора Дейнсборо посылали беднякам еду круглый год; иногда это был кусок солонины или большой кусок пирога, которых хватало на всю семью. Но семье Треморни всегда доставалось от Леев больше, чем другим семьям; и тогда все поглядывали на бабку Лил, которая, бывало, сидела, улыбаясь и кивая головой, как какая-то старая фея, от взмаха волшебной палочки которой и появилась та еда.
Из всех детей в семье бабка Лил больше всего любила Лилит. Лилит, говаривала она, ее точная копия в этом возрасте. Лилит приятно было это слышать, но она знала и то, что будет вести себя разумнее бабки, но что говорить об этом не следует. Она не собиралась прозябать в этом старом домишке, покуривая трубку и вспоминая о былом, пусть даже главенствуя здесь и гордясь своим прошлым.
Бабка могла бесконечно рассказывать о молодости, и Лилит слушала ее с восторгом. Она вспоминала, как мужчины графства формировали отряды против французов, как мать пугала ее чудищем Бони: «Придет Бонн и схватит тебя. Он тебя сразу проглотит». А она не боялась Бони. «Я ни Бога, ни людей не боялась, – говаривала она. – И ты, внученька, будешь такой же, ты точь-в-точь повторишь меня».
Она помнила времена, когда они голодали после введения высоких налогов на соль, из-за чего не могли засаливать рыбу впрок, а вынуждены были закапывать ее, как удобрение. Сама-то она выкручивалась; старуха, бывало, хитровато прищуривала один глаз, рассказывая о прошлом, и Лилит уже знала, что сейчас последует главное, к чему сводились все рассказы бабки Лил, – о ее ловкости, о ее способностях избегать неприятностей, одолевавших менее смекалистых.
– У меня были друзья, моя королевна, – вспоминала она, поглаживая локоны Лилит, так похожие на ее прежние кудри. – Ах, моя кралечка, твоя бабушка была умничка-а-а; и ты такой же будешь, моя Лилит.
Полное имя бабки Лил было Лилит; и она говорила, что сразу же при рождении малышки увидела ее способности и настояла, чтобы девочку назвали ее именем. Мальчишка, близнец Лилит, бабку не интересовал. Лилит была ее девочкой, ее королевной, ее красоткой.
Поэтому Лилит уже с тех пор как себя помнила, знала, что в ней есть что-то такое, чего нет у ее братьев и сестер. Это придавало ей уверенности в себе, придавало смелости. Девочке были все безразличны, кроме нее самой, ее бабки и ее брата-близнеца Уильяма.
– Твой братишка, – говаривала бабка Лил, попыхивая трубкой, так как она всегда была обеспечена табаком – ей дарил его старый контрабандист, бывший, как она утверждала, много лет назад ее любовником, – твой братишка, королевна моя, будет слабаком. Тебе нечего заботиться о таких, как он.
Но Лилит знала об Уильяме кое-что такое, чего не знал никто; и хотя он не был ни таким смекалистым, ни таким ловким, как она, она его любила; и любила его как раз за те качества, которые презирала в нем бабка.
Когда Аманда Лей, подтянутая, аккуратная и красиво одетая, проходила со своей гувернанткой мимо деревенских хижин, бабка Лил, бывало, хохотала, едва не задыхаясь. Потом она свирепела и, указывая на ухоженную маленькую девочку с гувернанткой, говорила:
– И ты должна быть такой, моя королевна. Тебе надо бы идти наряженной и с гувернанткой, как вон та.
Два дня тому назад Лилит услышала, что она будет работать в доме Леев. Об этом сказала ей мать, когда они развешивали выстиранное белье на веревке, протянутой между их хижиной и соседскими домишками.
– Ты пойдешь работать в поместье вместе с Джейн.
- Предыдущая
- 2/93
- Следующая
