Королева-распутница - Холт Виктория - Страница 53

• Предыдущая
• 53/86
• Следующая

— Он укладывает волосы своей жене, — смеялись люди. — Выбирает ей туалеты. Кто этот Генрих Третий? Мужчина он или женщина?

Остряки забавлялись сочинением историй о смешных выходках короля; люди постоянно говорили о подлости и коварстве королевы-матери. Париж понял, что он ненавидит дом Валуа; всех его членов обливали грязью. Говорили, что Аленсон и Марго повинны в инцесте. Марго меняла любовников, как перчатки. Ее гардероб включал в себя сотню платьев, каждое из которых стоило целое состояние. Она держала лакеев-блондинов только для того, чтобы использовать их волосы на парики.

— Как долго мы будем позволять этим гадинам править нами? — ворчал народ. — Как долго мы позволим им обирать нас и жить в роскоши за наш счет?

Отзвуки приближающихся гроз усиливались и затихали. Борьба между католиками и гугенотами не прекращалась: люди разной веры ненавидели друг друга так же сильно, как и королевскую семью.

Наступил жаркий, душный август. Уличная грязь и вонь сточных канав удерживали людей в домах. Количество нищих увеличилось; больные и умирающие, они валялись на мостовой. На рынках процветали карманники. За городом было много грабителей; убийства совершались ради нескольких франков.

Пришла годовщина событий, о которых нельзя было забыть.

Еще много лет в ночь двадцать третьего августа гугеноты будут лежать без сна, слушая звон колокола, вспоминая погибших, вздрагивая при мысли о том, что их тоже может постигнуть судьба тех мучеников.

В Париже один шутник-католик поднял панику среди гугенотов, нарисовав мелом белые кресты на дверях домов нескольких известных гугенотов. Мужчины заточили шпаги и проверили ружья. Это было опасное время года.

Канун и сам день Святого Варфоломея прошли в напряженном ожидании; через несколько дней гугеноты, слушавшие проповедь в одном из домов, вышли после нее на улицу и обнаружили возле двери группу католиков. Один наглец осмелился вывести белый крест на своей шляпе. Католики пришли только для того, чтобы посмеяться, но напуганные гугеноты с высоко поднятыми головами зашагали по мостовой, шепча молитвы. Если бы они не начали молиться, все бы обошлось. Обе стороны не выносили, когда их противник обращался к Господу Бог был союзником и тех, и других. Они сердились, когда религиозный враг осмеливался обращаться к Богу. Кто-то швырнул камень; началась драка, закончившаяся трагично для нескольких ее участников.

Делегация гугенотов отправилась во дворец, чтобы потребовать аудиенцию у короля. Генрих заставил их ждать, пока он закончит фехтовать с одним из своих фаворитов; это было не то серьезное единоборство, в котором отличался его дед, Франциск Первый, и в котором погиб его отец, Генрих Второй, а всего лишь забавный спектакль, разыгрываемый в женских нарядах. Закончив развлекаться, Генрих объявил, что он слишком устал для приема делегации.

Среди гугенотов поднялся ропот.

— Это Вавилон! — говорили они. — Содом и Гоморра. Господь не успокоится, пока он не уничтожит этот город.

Бедняки толпились на городских улицах; когда в окнах дворца зажегся свет, люди пытались заглянуть внутрь и увидеть, что там происходит. Они наблюдали роскошные балы, на которых король танцевал в платье с глубоким вырезом и жемчужным ожерельем на шее. Парижане видели банкеты, на которых присутствовали мужчины в женских нарядах и женщины — в мужских. Люди знали, что шелк, купленный специально для этого увеселения, обошелся казне в сотню тысяч франков. Налоги росли.

Многие из окружения короля возмущались его поведением: сама Катрин, Гизы, маршал Таванн.

— Только глупец тратит деньги на безумства, — осмелился заметить Таванн.

— Нельзя так обращаться с парижанами! — заявил Гиз.

— Мой сын, будь осторожен! — взмолилась Катрин. — Если эти удовольствия необходимы тебе, предавайся им тайно. Не демонстрируй голодающим свои торжества. Нельзя продолжать в таком духе.

— Я — король, — сказал Генрих. — Для меня нет ничего запретного.

Тем временем мрачный голодающий город наблюдал за безрассудной экстравагантностью ненавистного короля.

Луи Беренже дю Гаст завивал волосы своего господина. При этом фаворит поддерживал легкую беседу на самом деле мысли Луи были далеки от внешнего вида короля Дю Гаст отличался от других милашек наличием у него политических амбиций; он хотел получить государственную должность; ради этого он был готов строить из себя женственного молодого человека, обожавшею красивые туалеты, духи, салонных собачек, своего господина, и делать все, что ему велят.

Ему уже удалось посеять раздор между королем и его сестрой Марго; он увидел в королеве Наварры союзницу Аленсона, своего смертельного врага. Дю Гаст в присутствии короля и всего двора обвинил Марго в нескромном поведении — она посещала спальню одного из приближенных Аленсона Марго яростно отрицала это, но король больше верил своему фавориту, нежели сестре; репутация Марго позволяла допустить, что подобная неосторожность с ее стороны имела место. Люди поверили дю Гасту. После этого инцидента союз Марго и Аленсона укрепился; королева Наварры еще больше сблизилась со своим мужем.

Король страдал от воспаления уха, сходного с тем, что привело к смерти его брата Франциска; дю Гасту пришло в голову, что кто-то во дворце пытается укоротить жизнь Генриха. Когда заподозрили использование яда, все тотчас вспомнили о королеве-матери. Однако никому не могло прийти в голову, что Катрин пытается убить ее любимого сына, который был для нее всем. Кто еще? Следующим претендентом на трон являлся Аленсон.

Дю Гаста волновал и другой факт. Он увлекся мадам де Сов; она не скрывала, что и он нравится ей. Она продолжала встречаться со своими любовниками — Гизом, Наваррцем и Аленсоном. Это злило дю Гаста, желавшего быть первым для своей избранницы к короля. Из соперников он больше всего боялся Аленсона; в случае смерти короля и восхождения на трон Аленсона положение дю Гаста оказалось бы весьма незавидным.

— Как сегодня обстоят дела с вашим ухом, дорогой король? — прошептал дю Гаст.

— Болит, — пожаловался Генрих. — Оно опухло? Уложи мои волосы так, чтобы прикрыть его прядями.

— Дорогой король, я хочу поговорить с вами наедине.

Кайлюс и Эпернон нахмурились.

— Речь идет о весьма важном вопросе, Ваше Величество, — проявил твердость дю Гаст.

Генрих кивнул. Иногда он не был таким глупцом, каким обычно казался; манкирование обязанностями отчасти объяснялось физической слабостью Генриха. Сила, которой он обладал в юности, исчезла; любая нагрузка утомляла его. Он унаследовал хрупкость и болезненность, сократившую жизни двух его старших братьев; однако он обладал более острым умом, чем они. Как все Медичи-Валуа, он имел сложный характер; черты, доставшиеся ему от матери, вступали в противоречие с родовыми свойствами Валуа. Он мог быть недалеким и экстравагантным извращенцем и одновременно, как его дед, — тонким целителем искусства. Напоминая чем-то своего отца — тугодума, все же обладавшего государственным мышлением, — Генрих старался лично разбираться в важных проблемах.

Он отпустил своих приближенных и приготовился выслушать дю Гаста.

— Дорогой король, мне страшно. Ваше ухо… оно беспокоит меня.

— Что ты имеешь в виду?

— Ваш брат Франциск умер от заболевания уха; говорят, что он скончался раньше срока.

— Господи! — воскликнул Генрих. — Ты хочешь сказать, что кто-то пытается избавиться от меня?

— Возможно, да.

— Но… моя мать меня любит.

— Я думаю не о вашей матери.

— Аленсон? — пробормотал король.

— Кто же еще, Ваше Величество? Он — ваш враг.

— Что мы можем сделать? Мы должны действовать быстро. Я позову мою мать. Ей следует быть в курсе.

Но дю Гаст не собирался позволить Генриху вызвать Катрин. Она никогда не согласится убить Аленсона — единственного оставшегося наследника Валуа.

— Мы можем все устроить без нее, Ваше Величество. Мы можем нанять исполнителей. Вам известно, что меня беспокоит все, что тревожит вас. Я лежу ночами без сна, думая о том, как лучше послужить вам.

• Предыдущая
• 53/86
• Следующая