Изумруды к свадьбе - Холт Виктория - Страница 24

• Предыдущая
• 24/79
• Следующая

Ее руки сжали мой локоть. Губы двигались, как будто хотели сказать что-то, но она никак не могла решиться. Нуну казалась очень испуганной и взглядом молила меня, только что перенесшую такие волнения от рук ее подопечной, о помощи.

– Конечно, я понимаю, какой это был для нее шок, – осторожно начала я. – С ней надо обращаться с большой заботой и вниманием, но ее отец этого, видимо, не понимает.

Лицо Нуну исказилось гримасой боли и отчаяния. Она его ненавидит, подумала я. Ненавидит за то, что он делает со своей дочерью... и за то, что сделал со своей женой.

– Но мы-то это понимаем, – прошептала Нуну.

Я была очень тронута ее словами и, накрыв своими ладонями ее руки, крепко сжала их. Этим самым мы как бы заключили между собой союз. Ее лицо просветлело, и она сказала:

– Кофе совсем остыл. Я приготовлю новый.

Тут я почувствовала, что здесь, в этой маленькой комнате, я вошла в жизнь замка Гайяр.

Я сказала себе, что не мое дело решать, является ли хозяин дома убийцей или нет. Мое дело – оценить состояние картин и выяснить, какие методы реставрации могли бы дать наилучшие результаты. В течение нескольких недель я полностью отдавалась работе.

В замок прибыли гости, а это означало, что меня больше не будут приглашать обедать с семьей. Не могу сказать, что меня это огорчило, ибо гораздо большее беспокойство вызывало отношение графа. Похоже, он надеялся на то, что у меня ничего не получится. Я боялась, как бы он не подорвал мою уверенность в собственных силах. Когда занимаешься таким тонким и деликатным делом, как реставрация памятников искусства, совершенно необходимо верить в полный успех.

После того как граф в прошлый раз оставил меня в галерее, прошло несколько дней. И вот однажды утром он снова пришел как раз в тот момент, когда я работала.

– О, дорогая мадемуазель Лоусон! – воскликнул он, взглянув на стоявшую передо мной картину. – Что вы делаете?

Картина, над которой я работала, очень хорошо поддавалась реставрации, и я почувствовала, как вспыхнули мои щеки. Я уже собралась гневно отреагировать на его слова, как он вдруг произнес:

– Вы собираетесь восстанавливать те самые краски, которые снова напомнят нам о злополучных изумрудах?

Он улыбнулся при моем вздохе облегчения, который вырвался у меня, когда стало ясно, что граф вовсе не собирается критиковать мою работу.

Чтобы скрыть замешательство, я сердито буркнула:

– Так вы, значит, начинаете склоняться к мнению, что женщина тоже кое на что способна?

– Я всегда подозревал, что у вас большие способности. Кто, кроме женщины с таким характером и такой решимостью, рискнул бы приехать сюда, преисполненный желания защитить – хотя для этого нет никаких оснований – то, что называют слабым полом?

– Мое единственное желание – сделать хорошо свою работу.

– Если бы женщины в прошлом имели такой же здравый смысл, как вы, смею вас уверить, людям удалось бы избежать массы сложностей и несчастий!

– Надеюсь, что мне удастся помочь вам избежать некоторых проблем, поскольку, если бы эти картины оставались в таком же заброшенном виде и дальше...

– Я в этом уверен. Вот почему решил пригласить сюда вашего отца. К несчастью, он не смог приехать, но вместо него приехала дочь. Как нам повезло!

Я повернулась к картине, но боялась прикоснуться к ней. Вернее, мне не хотелось сделать какое-нибудь неловкое или лишнее движение. Ведь работа, подобная этой, требует абсолютной точности и полной сосредоточенности.

Граф подошел ко мне поближе и остановился рядом. Хотя он и делал вид, что рассматривает картину, я была уверена, что он следит за мной.

– Это кажется таким захватывающим и интересным, – сказал граф. – Вы должны открыть мне тайны своего ремесла.

– Я сделала одну-две пробы, чтобы убедиться в том, что собираюсь предпринять правильные действия и что именно такое решение является в данном случае наиболее целесообразным и эффективным.

– А что такое наиболее эффективное решение? – Его глаза остановились на моем лице, и я, почувствовав, как зарделись мои щеки, снова испытала ощущение внутреннего беспокойства.

– Я применяю слабый раствор спирта. Он был бы почти бесполезным на затвердевшем слое масляной краски, но в данном случае художник смешивал краски с мягкой камедью.

– Какая вы умница!

– Это моя работа.

– В которой вы, несомненно, являетесь специалистом.

– Вы в этом убеждены? – Мой голос прозвучал чуть более взволнованно, чем следовало, и я поняла, что мои губы уже готовы скривиться в гримасе неудовольствия в ответ на его реакцию, которую могли бы вызвать мои слова.

– Вы все больше и больше убеждаете меня в этом. Вам нравится эта картина, мадемуазель Лоусон?

– Это одна из ваших лучших картин. Ее, конечно, нельзя сравнить с Фрагонаром или Буше, но мне кажется, что художник мастерски владел цветом. Мазки немного резковатые, но... – Я замолчала, поняв, что он смеется надо мной. – Мне кажется, что когда я начинаю говорить о живописи, то становлюсь скучной и надоедливой.

– Вы слишком самокритичны, мадемуазель Лоусон.

Я? Самокритична? Такое я слышала впервые в жизни. И, тем не менее, это была правда. Я знала, что напоминаю настоящего дикобраза, который ощетинивает для самообороны все свои иглы. Так, значит, я выдала себя?!

– Вы, вероятно, скоро закончите реставрацию этой картины? – спросил он.

– Тогда я наконец узнаю, решитесь ли вы поручить мне продолжать работу?

– Думаю, вы уже знаете, каково будет мое решение. – И, улыбнувшись мне, вышел из галереи.

Через несколько дней я закончила работу с картиной, и граф пришел принять работу. Он несколько мгновений созерцал портрет, а я тем временем стояла и умирала от страха, хотя перед его приходом была уверена в успехе. Краски сияли во всем своем великолепии, а ткань на платье и манера художника передавать цвет очень напоминала Гейнсборо. Когда я начинала работать над картиной, все это было скрыто под слоем грязи и пыли, а теперь вновь ожило.

– Итак, – обратилась я к графу, не в силах больше ждать, – вам не нравится?

Он молча покачал головой.

– Господин граф, не знаю, чего вы ожидали, но смею вас уверить, что каждый, кто понимает в живописи...

Он оторвал взгляд от картины и посмотрел на меня, немного поднял брови, его рот скривился в слабой улыбке, которой он пытался скрыть застывшее в глазах изумление.

– ... Так же, как вы, – закончил он мою фразу.

– О да, мне следовало бы воскликнуть: «Чудо. Все, что было скрыто от нас, предстало теперь во всем великолепии! « Да, это так, это правда. Но я опять думаю об изумрудах. Вы не представляете себе, сколько они принесли нам несчастья. А теперь, благодаря вам, мадемуазель Лоусон, мы устроим еще одни поиски сокровищ. Возникнут новые идеи и предположения.

Я знала, что граф поддразнивает меня, но в душе пыталась убедить себя, что он надеялся на то, что я не справлюсь с работой. Но теперь был вынужден признать, что ошибся, и поэтому перевел разговор на изумруды.

Весьма типично для мужчины, подумала я. А потом быстро напомнила себе, что, каким бы он ни был и что бы ни совершил, – это не мое дело. Меня интересовали только картины.

– У вас есть какие-нибудь претензии к моей работе? – холодно поинтересовалась я.

– Вы вполне оправдали данные вам рекомендации.

– Так, значит, вы доверите мне работу над остальными картинами?

На его лице промелькнуло непонятное мне выражение.

– Я был бы очень разочарован, если бы этого не произошло.

Я вся сияла, чувствуя себя победительницей в нелегкой схватке. Однако мой триумф был неполным, ибо граф стоял и улыбался, давая понять, что догадывается, какие страхи и неуверенность снедали меня.

Никто из нас двоих не заметил, как в галерею вошла Женевьева. А девочка, очевидно, в течение нескольких минут наблюдала за нами. Первым увидел ее граф.

• Предыдущая
• 24/79
• Следующая