Дочь обмана - Холт Виктория - Страница 48

• Предыдущая
• 48/87
• Следующая

Экскурсия по дому продолжалась. В Западной башне находилась классная комната.

— Лучше мы не будем прерывать занятия Мари-Кристин, — сказала Анжель, — хотя, вне всякого сомнения, сама девочка не имела бы ничего против.

За время нашей прогулки по дому она еще раз упомянула Жерара.

— Полагаю, когда-нибудь он, возможно, приедет и останется здесь жить. Придет время, и он унаследует этот замок. Может быть, женится снова. Я всегда на это надеюсь.

Я выразила ей свое восхищение домом.

— Хотя, — добавила я, — пока что сомневаюсь, что смогу сама найти в нем дорогу.

— Это придет со временем, — улыбнувшись, сказала она.

Эта первая прогулка на лошадях с Мари-Кристин положила начало нашей дружбе. Думаю, я в той же степени интересовала ее, в какой она — меня. Мы обе были вынуждены столкнуться с языковыми трудностями, и ее решимость преодолеть их была ничуть не меньше моей.

Мне удалось узнать у нее кое-что новое. Она рассказала, что ездит верхом с двухлетнего возраста, когда ей подарили ее первого пони.

Я объяснила, что всю жизнь провела в Лондоне и не пробовала заниматься верховой ездой, пока мне не пришлось пожить за городом, а это случилось совсем недавно.

— Вас кто-нибудь учил?

Опять меня охватила волна безысходности. Мне так ясно представился Родерик, держащий за повод коня, подбадривающий меня.

Мари-Кристин сразу заметила перемену в моем настроении.

— Кто вас учил? — повторила она свой вопрос.

— Один друг… в том доме, где я жила.

— Вам понравилось?

— О, да, очень.

— Дома вы часто ездите верхом со своим другом?

— Нет, теперь нет.

Она задумалась, подыскивая слова.

— Лондон, он какой?

— Это очень большой город.

— Как Париж?

— Все большие города чем-то похожи друг на друга.

— Мне нравятся маленькие. Вильемер недалеко отсюда. Не больше мили. Там есть кафе, где подают замечательные пирожные. Вы сидите под деревьями, пьете кофе и едите. Можете, если хотите, смотреть на прохожих.

— Хорошо было бы там побывать.

— Жалко, что пока нам трудно разговаривать. Когда приходится все время искать слова, трудно сказать все, что считаешь важным. Придумала! Я буду учить вас французскому, а вы меня — английскому. А то так — слишком медленно.

— Неплохая мысль.

— Тогда давайте, начнем.

— Мы можем учиться, разговаривая. И еще можно вместе читать. Это очень полезно.

Ее глаза загорелись.

— Давайте! Давайте начнем прямо сегодня.

— Хорошо, как только будет возможность.

— Терпеть не могу ждать. Начнем сейчас.

Итак, мы провели весь остаток дня, устраивая друг другу небольшие проверки и исправляя при необходимости ошибки. Это одновременно и развлекало, и побуждало к дальнейшему разговору.

Проведенные за этим занятием часы были самыми приятными с тех пор, как Чарли произнес слова, разбившие вдребезги мое счастье.

Я общалась с Мари-Кристин каждый день. Она обладала способностью на удивление быстро схватывать то, что ее интересовало, и уже недели через две могла довольно бойко объясняться по-английски. Думаю, мое обучение французскому продвигалось немного медленнее, но мы общались все больше и больше.

Я познакомилась с мадемуазель Дюпон. Это была дама среднего возраста, полностью отдававшая себя работе. Она с уважением относилась ко мне и была довольна, что я помогаю Мари-Кристин в английском. Так что с этой стороны проблем не возникало. Более того, и Робер, и Анжель были просто в восторге от нашей дружбы, и, я думаю, Робер в душе поздравлял себя с правильным решением привезти меня во Францию.

Действительно, моя печаль немного развеялась. Я все еще каждый день думала о Родерике и в душе была уверена, что никогда его не забуду, никогда не перестану тосковать об утраченном. По крайней мере, я находила здесь некоторое утешение и была благодарна Роберу за то, что он привез меня сюда, Анжель — за ее чуткость и понимание, а больше всего Мари-Кристин — за то, что вернула мне интерес к жизни.

Я удивлялась, как быстро летит время. Мари-Кристин решила, что будет, как она выразилась, моей patronne. Она показала мне городок Вильемер. Мы сидели за столиком под открытым небом, наслаждаясь отличным тортом с кофе. Она представила меня хозяйке кафе, мадам Лебруа — довольно суровой, внушительных габаритов даме, сидевшей за кассой и с алчным интересом пересчитывающей франки, а также ее маленькому кроткому мужу, занимавшемуся выпечкой, и Лили — официантке, чей возлюбленный был сейчас в море. Когда в базарные дни, которые в Вильемере бывали по четвергам, мы бродили вдоль прилавков, я обнаружила, что опять могу смеяться. Мне нравилось торговаться, и я чувствовала себя победителем, когда мне удавалось что-нибудь выторговать. Мари-Кристин была знакома со множеством людей. «Bonjour, mademoiselle», — приветствовали они нас. Мари-Кристин сказала мне, что всех их очень заинтересовала La mademoiselle anglaise.

Я сама удивлялась, насколько меня интересовала окружающая меня жизнь, однако, когда я видела счастливо смеющиеся супружеские пары, моя черная меланхолия возвращалась — я никогда не узнаю этой радости полноценности взаимопонимания. Но все же бывали моменты, когда и я испытывала радость, хотя и мимолетную.

Большей частью этим я была обязана Мари-Кристин. Наши разговоры, совместное чтение, прогулки, ее явный ко мне интерес были для меня величайшей поддержкой.

Она без умолку говорила со мной, задавала бесконечные вопросы. Она хотела больше узнать о моей жизни и очень заинтересовалась театральным миром.

— Мадемуазель Дюпон говорит, мне будет полезно узнать об английском театре. Она говорит, ваш Шекспир — это величайший поэт всех времен. Он, наверное, на самом деле очень хороший, потому что Дюпон обычно считает, что французы должны быть всегда лучше всех.. Интересно, почему она не назвала Расина или Мольера, или еще кого-нибудь.

— Театральный мир, в котором я вращалась, вряд ли смог бы заслужить одобрение мадемуазель Дюпон.

— Расскажи мне о нем.

И я рассказала ей о «Графине Мауд» и «Лавандовой леди» о куплетах, танцах, костюмах, премьерах, перебранках Долли. Все это привело ее в неописуемый восторг.

— Мне так нравится твоя мама, а она умерла! — воскликнула Мари-Кристин.

— Да…

— Она были слишком молода, чтобы умереть, ведь правда?

— О, да.

— Ну почему красивые люди должны умирать молодыми? — на мгновение она задумалась. — Я думаю, если бы они были старыми, они уже не были бы красивыми. Вот почему красивые люди умирают молодыми.

У меня был с собой мамин портрет, и я показала его ей.

— Она очаровательная. Ты не такая.

— Ну, спасибо, — рассмеявшись, сказала я. — Но, если на то пошло, никто не мог быть такой, как она.

— У нас у обеих были красивые мамы, и у тебя, и у меня. Не просто красивые, а красивые-прекрасивые.

Я замолчала, вспомнив Дезире, как она, смеющаяся, приезжала после премьеры и рассказывала о случайной оплошности, чуть не превратившейся в крупную неприятность, о господине из первого ряда, который поджидал ее у выхода со сцены, а она ускользнула через заднюю дверь. Воспоминания, воспоминания… Я никогда не смогу освободиться от них.

— Тебе грустно думать о маме, да? — спросила Мари-Кристин.

— Да. Ее больше нет.

— Я понимаю. Моей тоже. Расскажи мне, отчего умерла твоя мама? Ведь она была молодой, правда? Ну, все же — не старой. Моя мама тоже была не старой.

— Она болела. Это не было чем-то серьезным. Просто что-то съела. Доктор думал, в этом было виновато одно растение из нашего сада.

— Ядовитое растение?!

— Да. Оно называется каперсовый молочай. Оно дикорастущее. Если его сок попадет тебе на руку, и ты его попробуешь, то заболеешь.

— Как ужасно!

— Нет, не настолько. Но, конечно, неприятно — ты будешь чувствовать тошноту и головокружение. Ну вот, так и случилось — она почувствовала тошноту и головокружение, встала с кровати и упала. Она ударилась головой об угол стола и от этого умерла.

• Предыдущая
• 48/87
• Следующая