На Двине-Даугаве - Кононов Александр Терентьевич - Страница 46

• Предыдущая
• 46/63
• Следующая

Он только изредка останавливался на пороге класса и зло вглядывался по очереди в лицо каждого ученика. Потом уходил.

Надзирателем вместо него был назначен безобидный старик, Тит Модестович, которому только всего и требовалось — дослужиться до пенсии. Даже фамилию его никто из учеников толком не запомнил, а все звали по имени-отчеству.

Однако безобидный этот старик потребовал у начальства, чтобы должность его называлась не «надзиратель», а «помощник классного наставника», как это и следует делать согласно циркуляру номер такой-то.

Директор велел разыскать циркуляр. Верно: в «проклятом» году, как называл Саношко пятый год, высшее начальство велело именовать надзирателей помощниками классного наставника, так как именно это название и было установлено для реальных училищ еще в конце прошлого столетия.

Директор недовольно пожал плечами, но циркуляру подчинился.

Эта крошечная по своему значению история стала каким-то образом известной реалистам, и они с искренним жаром полюбили старика, который, может быть, этого и не заслуживал: никаких других доблестей за ним не числилось.

Как бы то ни было, «Тит» (так его за глаза звали), чувствуя доброе к себе отношение учеников, сам тоже ни в чем не вредил им, а многих, особенно малышей, иногда и вызволял из беды, покрывал их проказы.

Не было никакого вреда от него и Григорию Шумову.

Если добавить к этому, что Стрелецкий стал появляться в классах реже, жизнь у Гриши пошла теперь, можно сказать, спокойная.

Правда, много хлопот доставлял ему оставшийся на второй год Петр Дерябин, с ним пришлось сесть на одну парту в августе месяце.

Перед этим Гриша подробно объяснил Никаноркину, почему следовало поступить так: Дерябин-то сел на второй год в первом классе ради него, ради Гриши! Тот как будто все понял, объяснение принял мирно, но сказал:

— Ты только подставь шею — он сядет!

Гриша никому шею подставлять не хотел. Наоборот, он взялся командовать Дерябиным, заставляя того готовить уроки как следует. Но как раз это-то и оказалось самым трудным.

Дерябин учиться не хотел.

— Ты ж говорил, что остался на второй год из-за меня? А теперь из-за чего не учишься? — спрашивал Гриша сердито.

— Отстань! Мое дело.

— Зачем же я тогда пересел от Никаноркина?

— Вот смола! Прилип… Давай задачу, говори толком, как ее решать-то?

Гриша принимался объяснять задачу, а у Петра глаза постепенно становились бессмысленными, похожими на оловянные пуговицы.

— Ты что, опять не понял ничего?

— Задачи эти, — говорил убежденно Дерябин, — сочиняет тот, кто ничего другого делать не умеет.

— Ты зато многое умеешь делать!

— Видал ты, какие я два самострела сделал летом? Один из них тебе дарю! А ты говоришь: ничего не умею.

— А когда вырастешь, тоже самострелы станешь делать?

— Вырасту — офицером буду. Подумаешь, нужны офицеру твои задачи! «Купец купил три фунта чаю…» Да какой это купец будет покупать три фунта чаю? Он их тюками привозит, ему за это скидку с цены дают. На том и зарабатывает…

В таких делах Дерябин разбирался куда лучше, чем в четырех действиях арифметики.

Он по-прежнему глотал «Приключения Ната Пинкертона», но с Гришей про это больше не разговаривал.

В училище Петр скучал, томился. С тотализатором реалисты покончили — и не из страха перед начальством, а просто так, мода на него прошла. Дерябин втайне жалел об этом, но что делать? Не станешь же играть сам с собою!

На Гришино поведение он постепенно привык смотреть с осуждением: о чем, например, разговаривал на переменах Шумов с Довгелло? О Вальтер Скотте, о неизвестном Петру Оводе, о какой-то не то Мими, не то Муму, — про нее написал писатель Тургенев… Скучное дело!

И подумать только: ведь из-за Шумова он остался на второй год!

— Не останься на третий! — усмехнулся Никаноркин, которому Дерябин однажды пожаловался на свою судьбу.

— На третий не оставляют. Выгонят из училища…

— То-то и оно! Тогда куда? К отцу с мачехой поедешь?

Вот! Вот это одно только и пугало Дерябина. А так он ничего и никого на свете не боялся, даже нового директора, перед самым носом у которого однажды сбалаганил так, что чуть не прославился на все реальное училище.

Увидев Саношко на улице, Петр не поклонился ему, а, отпечатав навстречу пять шагов по тротуару (так делали приезжие юнкера при встрече с офицерами), шутовски лихо отдал честь.

И тут произошло неожиданное: директор благосклонно приложил два пальца к козырьку фуражки и проследовал дальше.

Весть об этом разнеслась быстро. Реалисты начали наперебой козырять директору с преувеличенным усердием. И тому, оказывается, это нравилось. Больше того — стало известно, что Саношко обратился в учебный округ с ходатайством: ввести в училище военный строй и устраивать по царским дням на Соборной площади парады реалистов, а на шинели нашить им желтые погоны — под цвет кантам. К ходатайству был приложен любовно нарисованный образец новой формы.

Из округа ответили, что ходатайство о погонах несвоевременно, а военный строй ввести желательно.

В училище пригласили пехотного капитана, маленького, желтого, похожего на японца. Он и занялся с учениками старших классов наукой, которая в те времена называлась шагистикой. Две недели на уроках гимнастики со двора училища неслись возгласы:

— Нэпра-оп! Нэ-ле-оп!

А через две недели ученики шестого и седьмого классов прошли по городу в ногу, с деревянными, нескладными ружьями, к которым были наглухо приклепаны штыки из алюминия.

Уличные мальчишки встретили эту новинку дружными издевательскими воплями:

— Ружья деревянны, штыки оловянны!

— Яишница с луком в поход идет!

…Выходит, не прославился Дерябин — хотя бы и ценою двухчасовой отсидки после уроков.

Отдание чести директору стало явлением заурядным, а Дерябин по поведению получил за четверть года пятерку, одиноко стоявшую в его дневнике среди однообразной шеренги двоек. Всё двойки и двойки…

Надо Григорию Шумову вытаскивать соседа из беды! Вспомнив, как его самого обучал чистописанию Никаноркин, Гриша стал ходить два раза в неделю к Дерябину, помогать ему осиливать заданные уроки.

Петр приходу Гриши бывал рад, при виде же учебника принимался зевать так, что вот-вот скулы вывернет.

— В конце концов я тебя бить буду! — рассердился Гриша.

— Еще кто кого.

— Да я ж тебя уже бил.

— Ну… это когда было. А теперь погляди, мускулы у меня какие! Накопил таки за лето…

— Не хочу глядеть. Садись, решай задачу.

— А все ж таки попробуем побороться. Я тебя сразу на обе лопатки уложу.

Не хотел учиться Дерябин!

Отчаявшись, Гриша пошел на последнее средство: предложил бороться с условием. Если он победит Петра, тот выучит на завтра уроки, все до одного. Если Петр победит его, они отложат учебники в сторону и сядут играть в шашки.

— Идет! — обрадованно крикнул Дерябин и заранее поставил на стол шашки; потом начал стягивать с себя куртку.

Гриша последовал его примеру, и борьба началась по всем правилам — в обхват, крест-накрест, без подножек.

Ну и здоров был Дерябин! Потяжелее, поплотней Шумова. Гриша был костист.

Друзья-противники возились долго… Осипший Дерябин шипел:

— Так сердце лопнет… Либо… либо уж ты меня скорей клади на лопатки, либо… либо я тебя.

— Да уж лучше я тебя!

Гриша изо всех сил рванул Петра, приподнял, тот затряс потерявшими опору ногами… и очутился на полу, на обеих лопатках.

— Я сильнее тебя, — не уступал Дерябин, отряхиваясь, — ты только выносливей. И ловчей…

— Это что ж такое?! — закричал Гриша запальчиво. — Так и не будешь учить уроков? Забыл условие? Слова не держишь?!

— Слово я сдержу, — ответил Дерябин и с тоской сел за арифметику.

Через три дня Гриша снова пришел к нему, и Петр опять предложил бороться.

— Это что ж, плата за мою помощь? — спросил Гриша.

• Предыдущая
• 46/63
• Следующая