Спящий в песках - Холланд Том - Страница 79

• Предыдущая
• 79/94
• Следующая

Но этому не суждено было случиться. Ребенок родился живым и получил имя Тутанхатон, что означает «Живой Образ Солнца».

Именно на благоволение Солнца и возлагал Эхнатон свои надежды, тем паче что внешность Сменхкара не претерпевала изменений и, следовательно, можно было предположить, что потомки фараона от смертной женщины не будут по милости Всевышнего нести в себе кровное проклятие.

«Вдруг, – думал царь, – я и вправду окажусь последним в этой зловещей цепи».

Однако при этом он не мог не страшиться того, что все его молитвы пропадут втуне и в конце концов сила Амона восторжествует. Не было ему покоя, ибо на город, бывший доселе прибежищем благоденствия и оазисом процветания, стали обрушиваться жгучие ветры и песчаные бури, неся погибель цветам и зеленому убранству. Нил в должный срок не разлился, что стало причиной неурожая и как следствия его – голода. За голодом последовал мор, а затем с дальних границ прибыло известие о вторжении врага.

Молиться фараон Эхнатон не переставал, но теперь ему казалось, будто лучи солнца стали не жизнетворными, но губительными, что они не дарят тепло и свет, но посылают нестерпимый зной и духоту, порождающие пыль и смрад.

Мор усилился настолько, что умершие валялись на улицах. Добравшись до дворца, поветрие не пощадило и Киа: она убыла во мрак, куда Эхнатон – теперь он осознавал это в полной мере – даже не мог за ней последовать.

Горько оплакивал он ее красоту, доброту и великую любовь к нему, устоявшую даже перед всей проявленной им несправедливостью и жестокостью.

Но еще горше царь оплакивал себя. Казалось ему, что вместе с Киа ушло и все его прошлое, а память о нем стала подобна пруду, обращенному в грязную топь.

Так, скорбя и стеная, фараон блуждал по пустыне, и ноги сами вывели его к собственной, так и не завершенной гробнице. В самом дальнем углу глубочайшей из подземных камер красовался портрет исчезнувшей царицы Нефертити, столь яркий и столь совершенный, что она казалась почти живой. Царю, рассматривавшему изображение в дрожащем свете факела, даже показалось, что она выходит из камня.

– О могущественная царица, – взмолился Эхнатон, – помоги мне!

Ответа, однако, не было, да и образ на стене на самом деле оставался неподвижным. Виной обмана зрения была игра теней.

В тот же день по возвращении во дворец фараон принял окончательное решение относительно своей дальнейшей судьбы. Он повелел объявить себя умершим, возложить корону на чело Сменхкара и официально объявить об этом по всему Верхнему и Нижнему Египту.

– Но ты ведь жив! Что ты собираешься делать? – в испуге спросил Эйэ.

– Я объеду весь мир, – ответил Эхнатон, – но не успокоюсь до тех пор, пока не найду Нефертити, ибо она одна может избавить меня, а может быть, и моих сыновей от тяготеющего над нами рока. С этими словами он взял дядю за руку и отвел на внутренний двор, где старший брат учил царевича Тутанхатона править колесницей. Они радовались каждой удаче, а при малейшей ошибке или оплошности покатывались со смеху.

– Приглядывай за ними, – прошептал Эхнатон, – ибо нет, кроме тебя, человека, которому я мог бы доверить попечение о них и о своем народе.

Эйэ кивнул, и двое мужчин крепко обнялись. Потом отрекшийся царь бросил последний взгляд на сыновей, но так и не заговорив с ними, повернулся и зашагал прочь.

– Пусть думают, будто я и в самом деле умер, – сказал он последовавшему за ним Эйэ. – Может быть, в этом случае им удастся прожить, ощущая себя нормальными людьми, так ничего и не узнав о родовом проклятии.

А вот к матери Эхнатон на прощание заглянул, но та, похоже, даже не узнала его: она сидела, уставясь перед собой, и лопотала что-то бессвязное.

Поцеловав ее в лоб, Эхнатон снова обратился к Эйэ.

– Не сомневаюсь, ты позаботишься и о ней. Я знаю, что она всегда была дорога тебе так же, как и мне.

После этого Эхнатон покинул дворец, отправившись странствовать не как царь, но как простой путник.

Много лет скитался он по далеким землям, повидав и Великое Зеленое море, и горы с возносящимися к небесам заснеженными вершинами, и чужеземные города, поражающие великолепием и диковинными обычаями своих жителей.

И куда бы ни заносила его судьба, он пытался вызнать хоть что-нибудь о своей исчезнувшей супруге.

Правда, когда он описывал ее необычайную красоту и волшебную силу, многие бледнели и шарахались от него – как от человека, кощунственно утверждавшего, будто женою его было божество.

Но иные, и такое случалось не реже, отводили его в свои храмы и показывали статуи своих богинь. Идолы сии различались облачениями и цветом кожи, но действительно имели немалое сходство с его царицей, которая обладала тысячью и одним обличьем.

Однако, как бы ни множились ее образы, саму царицу Эхнатон найти не мог, и чем дольше продолжались его поиски, тем слабее становилась надежда, ибо ему начинало казаться, будто он уже обошел весь мир.

Наконец после двенадцати лет бесплодных скитаний Эхнатон, вынужденный признать, что потерпел неудачу, с почерневшим от горя сердцем направил стопы назад, в Египет.

И как бы ни снедала его тоска, стоило ему оказаться в пределах родной страны, как на душе полегчало, ибо он уже предвкушал встречу с теми, кого любил.

Чтобы не быть узнанным, он по примеру кочевников пустыни прикрыл лицо платком и, подъехав к стражу границы, спросил:

– Скажи, о воин, как здоровье фараона и его брата? Стражник воззрился на него с недоумением.

– Брата, говоришь? Но у нашего фараона, великого царя Эйэ, нет никаких братьев.

– Великого царя Эйэ? – в ужасе переспросил Эхнатон. – Но как же царь Сменхкара?

Воин рассмеялся.

– Вижу, путник, ты провел много времени вдалеке от нашей страны. Фараон Сменхкара уже десять лет как умер.

– А как же его брат? Тутанхатон?

Стражник воззрился на него с еще большим удивлением.

– Фараон Тутанхамон,– произнес он с нажимом, – умер сто дней тому назад. А в честь Атона у нас нынче не зовут никого.

Он с подозрением прищурился и потянулся к платку, чтобы открыть лицо собеседника, но Эхнатон оттолкнул его и, пришпорив верблюда, понесся прочь по дороге.

Преследовать его не стали.

Все услышанное озадачило и огорчило Эхнатона настолько, что он не рискнул оставаться на дороге и свернул в пустыню. Он был уверен, что уж там-то никто его не потревожит, и не ошибся, ибо среди жгучих песков практически не встречалось людей, а редкие караваны кочевников лишь помогали не сбиться с пути в унылой и безжизненной, лишенной каких-либо ориентиров пустыне.

В конце концов Эхнатон увидел белые, с розовыми прожилками, скалы и понял, что от Обители Солнца его отделяет один день пути.

Хотя час был поздний, он решил ехать дальше, но, когда подъехал к глубокому карьеру, неожиданно поднявшийся ветер вздыбил пред ним непроницаемую стену песка.

Отброшенный назад буйным шквалом, Эхнатон повернул верблюда и стал искать убежище среди скал. Однако, хотя он и углубился в самую узкую расщелину, жгучая песчаная буря настигла его и там.

В отчаянии озираясь по сторонам, он вдруг заметил, как над маячившим в конце ущелья утесом пыльный вихрь на мгновение образовал неясный силуэт женщины с неистово развевающимися волосами. Правда, спустя миг она исчезла, и перед его взором вновь не было ничего, кроме голой скалы.

Эхнатон, спотыкаясь, побрел к ней, и ему снова почудилось, будто вместо скалы перед ним возникла та же образованная из черной пыли фигура, но на сей раз подернутая текучими золотыми нитями.

– О моя царица! – вскричал он, даже не осознавая что делает.

Но ответа не последовало.

Эхнатон протер глаза: фигура слилась с мраком, но в клубящейся черноте ему по-прежнему виделись мерцающие, переливчатые вкрапления золота, а в ушах, примешиваясь к вою ветра, зазвучало его имя.

– О моя царица! – снова воскликнул он. – Откликнись! Умоляю тебя, откликнись.

Словно в насмешку, ветер завыл еще громче, а в сгустившейся тьме не осталось и намека на золотые вкрапления.

• Предыдущая
• 79/94
• Следующая