Бунт на «Баунти» - Холл Норман - Страница 7

• Предыдущая
• 7/49
• Следующая

Большая волна причинила нам немалые разрушения. Все три шлюпки оказались продавленными, стоявшие на палубе бочонки с пивом снесло за борт, через пролом в корме вода стала поступать в каюту и просочилась вниз в кладовую, испортив большую часть наших запасов хлеба.

Через некоторое время шторм утих, выглянуло солнце, и мы с попутным северным ветром взяли курс на остров Тенерифе. 4 января мы повстречались с французским купеческим судном, шедшим на Маврикий; в знак приветствия оно приспустило брамсели. На следующее утро мы увидали остров Тенерифе, до которого было всего лиг12 двенадцать, однако ветер стих, и мы целый день и ночь добирались до рейда Санта-Крус, где и стали на якорь неподалеку от испанского пакетбота и американского брига.

На якоре мы простояли пять суток. Именно здесь в команде «Баунти» и начало зреть недовольство, ставшее впоследствии причиной провала всей экспедиции. Прибой в этом месте был довольно силен, и доставить на корабль питьевую воду и продовольствие капитан Блай подрядил местных жителей, матросам же приказал исправлять повреждения, причиненные штормом. Команде это было не по нутру; матросы рассчитывали, что, вызвавшись грести на корабельных шлюпках, они смогут попасть на остров и добыть немного вина, которым он славился.

Во время стоянки вместо солонины мы стали получать свежее мясо, закупленнное на берегу. Более скверно солонины, чем на «Баунти», я не встречал нигде, и тем не менее мясо с Тенерифе было еще хуже. Матросы заявили штурману, что это мясо дохлых лошадей или мулов, и есть его отказались. Фрайер сообщил о жалобе Блаю, тот рассвирепел и поклялся, что команда либо будет есть мясо, либо не будет есть вовсе. В конце концов большая часть мяса полетела за борт, что отнюдь не порадовало Блая.

Мне все же посчастливилось побывать на берегу: капитан Блай решил нанести визит губернатору острова и взял меня с собой. Мистер Нельсон с разрешения губернатора каждый день отправлялся в горы в поисках местных растений, однако его приятель врач за все пять дней появился на палубе лишь однажды. Он заказал на острове чудовищное количество бренди – вполне достаточное, чтобы поддерживать звание бога вина в течение года. Не доверяя местным лодочникам столь ценный груз, он упросил капитана разрешить ему послать на берег наш катер и, когда матрос спустился к нему и сообщил, что бренди прибыло, заковылял к трапу и выбрался на палубу. Катер стоял у борта; увидев, что волна довольно высока, врач пришел в невероятное возбуждение.

– Полегче! – попросил он заботливо и нежно. – Полегче! Всем по стакану грога, если ничего не разобьется!

Когда последний бочонок оказался на палубе и был отправлен вниз, врач облегченно вздохнул. Я стоял рядом с ним и увидел, как он впервые взглянул на остров. Он поймал мой взгляд.

– Острова похожи друг на друга, как горошины в стручке, – заметил он равнодушно и, вытащив платок, стал утирать свою багровую физиономию.

Когда мы покинули Тенерифе, Блай разделил матросов на три вахты и одну из них отдал под начало Кристиана, поручив ему обязанности лейтенанта. Блай знавал Кристиана раньше, по плаваниям в Вест-Индию, и почитал себя его другом и благодетелем. Дружба его заключалась в том, что он то приглашал Кристиана отобедать или отужинать вместе с ним, то гнусно поносил его в присутствии матросов. Однако на сей раз он и в самом деле оказал молодому человеку большую услугу, поскольку в случае успешного завершения экспедиции Адмиралтейство утвердило бы назначение и Кристиан стал бы офицером флота его величества. Теперь он вошел в круг джентльменов, таких как Блай и мичманы, а Фрайер затаил обиду и на капитана, и – таков уж человек! – на своего бывшего подчиненного.

Не обошлось без неудовольствий и на переходе от Тенерифе к мысу Горн. На английских кораблях пища всегда была скверной и скудной – именно поэтому многие моряки впоследствии дезертировали на американские суда. Но на «Баунти» пища была, пожалуй, самой скверной и скудной.

Собрав команду на корме и огласив приказ о назначении Кристиана лейтенантом, Блай объявил, что поскольку продолжительность пути неизвестна, он считает необходимым снизить дневную норму выдачи хлеба на треть. Матросы понимали, что экономить пищу необходимо, и восприняли эту новость спокойно, однако продолжали ворчать по поводу солонины.

Баталера у нас на корабле не было. Блай сам отправлял его обязанности с помощью своего писаря Самьюэла, необщительного человека с поджатыми губами, которого матросы не без основания считали капитанским прихвостнем и доносчиком. Его недолюбливали – решительно все, но если кто-то открыто выражал свою неприязнь, то рисковал почти наверняка получить нагоняй от капитана. В обязанности Самьюэла входило выдавать провизию артельным кокам, и всякий раз когда вскрывался бочонок солонины, лучшие куски шли в каюты, а остальные, едва пригодные в пищу, – матросам. Взяв кусок, Самьюэл на глазок определял «четыре фунта» и делал отметку в книге, хотя невооруженным глазом было видно, что в куске нет и трех фунтов.

К подлости моряки относятся весьма презрительно, а к офицеру, наделенному этим качеством – что на флоте, правда, встречается редко, – матросы испытывают явное отвращение.

Они могут терпеть грубого капитана, но никто не доведет британского моряка до бунта быстрее, нежели капитан, на которого падет подозрение, что он способен поживиться за чужой счет.

Еще когда «Баунти» шел с северо-восточными пассатами, произошел случай, заставивший нас подозревать Блая в подлости именно такого рода. Однажды погожим утром матросы отдраили грот-люк и вынесли запасы сыров на палубу для проветривания. Блай имел обыкновение вмешиваться даже в самые незначительные корабельные дела и проявлял в таких случаях мелочность, едва ли совместимую с его званием. Нежелание полагаться на своих подчиненных часто свойственно офицерам, вышедшим из рядового состава, и именно поэтому матросы таких офицеров не любят.

Блай стоял подле плотника Хиллбрандта, когда тот принялся сбивать обручи с бочонков с сыром и открывать их.

В одном из бочонков недоставало двух головок, фунтов на пятьдесят, и Блай впал в ярость.

– Украдены, ей-богу! – завопил он.

– Сэр, возможно, вы вспомните, – набрался смелости Хиллбрандт, – что, когда мы стояли в Дептфорде, этот бочонок по вашему приказу вскрыли и отправили сыр на берег.

– Придержи язык, наглец!

Кристиан и Фрайер тоже были в это время на палубе и не избежали свирепого взгляда капитана.

– Банда воров! – продолжал тот. – Все вы тут против меня – и офицеры и матросы. Но я найду на вас управу, будьте уверены! – Он повернулся к плотнику. – Еще одно слово, и я запорю тебя до смерти, – пригрозил Блай и, повернувшись на каблуках, рявкнул: – Мистер Самьюэл! Немедленно на палубу!

Самьюэл подбежал с подобострастным видом, и Блай обратился к нему:

– Украдены две головки сыра. Проследите, чтобы выдачу сыра прекратили, офицерам в том числе, пока недостача не будет восполнена.

Я заметил, что Фрайер, хотя ничего и не сказал, был глубоко оскорблен; что же до Кристиана, человека натуры весьма благородной, то чувства его вообразить нетрудно.

Матросы прекрасно поняли, в чем дело, и в ближайший постный день, когда им подали одно масло, есть его отказались, считая, что согласиться на масло без сыра значило молчаливо признаться в краже. В кубрике один из матросов, Джон Уильяме, открыто заявил, что лично отвозил две головки сыра, бочонок уксуса и кое-что еще Блаю домой.

Через некоторое время дополнительная провизия, которою мы запаслись в Спитхеде, стала подходить к концу, и нам пришлось довольствоваться лишь корабельным рационом.

Наш хлеб только начинал червиветь и был еще туда-сюда, хотя мои зубы и не всегда с ним справлялись, но солонина просто не поддавалась описанию. Как-то утром я встретил Александра Смита, и он показал мне кусок мяса прямо из бочонка – темный, отвратительного вида, твердый как камень ломоть, на котором блестели крупинки соли.

• Предыдущая
• 7/49
• Следующая