Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении - Ильенков Эвальд Васильевич - Страница 79

И если у Смита-Рикардо, а также у Гегеля чисто эмпирический "синтез" часто выдается за теоретический, если все трое постоянно выдают исторически-преходящую форму явления за его внутреннюю структуру, за вечную природу явлений и "дедуктивно" -- из природы вещей -- "выводят" оправдание самой грубой эмпирии, то методы Маркса выставляют строжайшие логические, философские преграды для подобных ходов мысли.

И "дедукция", и "индукция", и "анализ", и "синтез" оказываются теоретически могучими логическими средствами обработки чувственно-эмпирических фактов именно потому, что они сознательно ставятся на службу исторического по существу похода к исследованию.

Иными словами, потому, что они основываются на диалектико-материалистическом понимании объекта как исторически возникшей и развертывающейся системы взаимодействующих особым образом явлений.

Потому-то "аналитический метод Маркса" -- метод, восходящий от "целого", данного в созерцании -- к условиям его возможности, -- и совпадает с методом генетического выведения теоретических определений, с логическим прослеживанием реального происхождения одних явлений -- из других, денег -- из движения товарного рынка, капитала -- из движения товарно-денежного обращения, в которое попадает рабочая сила и т.д. Эта -- историческая по существу точка зрения на вещи и на процесс их теоретического выражения и позволила Марксу четко поставить вопрос о реальной субстанции стоимостных свойств продуктов труда, о всеобщей субстанции всех остальных конкретно-исторических категорий политической экономии.

Не труд вообще, в конкретно-историческая форма труда была понята как субстанция стоимости. А в связи с этим совершенно по-новому встал вопрос о теоретическом анализе стоимости по ее форме -- она предстала как конкретно-всеобщая категория, дающая возможность понять теоретически ("вывести", "дедуцировать") ту реальную конкретно-историческую необходимость, с которой стоимость превращается в "прибавочную стоимость", в "капитал", в "заработную плату", в "ренту" и все прочие развитые конкретные категории стоимости.

Иными словами, впервые был полностью раскрыт и проанализирован исходный пункт, отправляясь от которого, можно действительно развить всю систему теоретических определений предмета с логической необходимостью, отражающей необходимость реального генезиса товарно-капиталистической формации.

В чем заключался этот конкретный анализ стоимости по ее форме, тот самый анализ, которого недоставало Давиду Рикардо? Ответ на этот вопрос и должен дать нм ключи к пониманию теоретической "дедукции категорий" в "Капитале", к пониманию его способа восхождения от абстрактного к конкретному.

Процесс восхождения от всеобщего теоретического определения предмета -- к пониманию всей сложности его исторически развитой структуры "конкретности", -- предполагает конкретный и полный анализ исходной, всеобщей категории науки. Мы видели, что недостаточная конкретность анализа стоимости у Рикардо предопределила и неуспех замысла Рикардо развить всю систему теоретических определений, построить все здание науки на одном, прочно и категорически установленном фундаменте, не дала ему возможности "вывести" даже ближайшую категорию -- деньги, не говоря уже обо всем остальном.

Вопрос о конкретном и полном анализе всеобщей категории науки и ныне остается одним из самых животрепещущих и труднейших вопросов любой науки.

Известно, какие разногласия возникают в нашей эстетике сразу, как только речь заходит о таких категориях, как "красота", "прекрасное", "эстетическое".

Известно, как часто химик, в совершенстве владеющий проблематикой того раздела химии, которому он посвятил жизнь, оказывается в превеликом затруднении, когда перед ним встает вопрос об объективной природе тех вещей, которые он исследует, -- вопрос о том, что такое "химическое соединение вообще".

Известно, сколько трудностей в современной физике связано с тем, что такие предельно всеобщие категории, как пространство, время и движение труднее всех других поддаются конкретному физическому определению.

Здесь оказывается совершенно очевидным, что без ясных философских представлений о путях, на которых могут быть найдены объективные определения таких категорий, нельзя сделать ни шагу. Разительный пример тому -- рассуждения великого Эйнштейна на первых страницах его книги "Сущность теории относительности". Эйнштейн сознательно оставляет открытым вопрос о конкретном теоретическом определении категорий пространства и времени, указывая тот факт, что это -- один из темных вопросов, на которые человечество не смогло ответить объективно, несмотря на все усилия и попытки в этом направлении. Сам Эйнштейн склоняется к агностическому взгляду на возможность ответить на вопрос о том, что такое сами по себе пространство и время, -- и переходит сразу к выражению математических характеристик явлений, так и оставляя открытым вопрос об их реальной физической субстанции. И это обстоятельство, трудность решить вопрос о конкретно-всеобщей природе исследуемых явлений проистекает чаще всего из неумения правильно поставить этот вопрос. А отсюда и проистекает чисто позитивистское отношение к частным вопросам теории: дело ученого, мол, заключается лишь в том, чтобы детально описывать и выражать в формулах протекание определенного рода процессов -- а вопрос о конкретно-всеобщей природе этих процессов, о реальной их субстанции -- это, мол, вопрос темный, а может быть, даже и праздный, который следует взвалить на плечи философии, поскольку она уже имеет пристрастие к такого рода вещам...

До поры до времени такое отношение к вещам и к процессу их теоретического выражения остается, правда, безнаказанным. Но в конце концов, в узловых пунктах развития науки, в пунктах, решающих судьбу теории в целом, а тем самым и частных ее разделов, вопрос о всеобщем основании системы науки встает вновь и вновь и настоятельно требует своего категорического решения.

Поэтому решение вопроса о "стоимости" у Маркса, опирающееся на продуманную методологию ее решения, остается до сих пор чрезвычайно поучительным для любой теоретической дисциплины.

Итак, в чем же заключается особенность анализа стоимости у Маркса, которая закладывает прочный фундамент теоретического "синтеза" категорий, дает возможность ему строжайшим образом перейти от рассмотрения стоимости -- к рассмотрению денег, капитала и т.д.?

Вопрос, поставленный так, сразу сталкивает логику с проблемой противоречия в определениях вещи, с проблемой, которая в конце концов и заключает в себе ключ ко всему остальному. В противоречии, как единстве и совпадении взаимоисключающих теоретических определений Маркс и открывает разгадку "конкретного" и путей его теоретического представления в понятии. К анализу этого пункта мы и перейдем.

"Логическое противоречие" -- наличие взаимоисключающих определений в теоретическом выражении вещи -- давно занимало философию. Не было и нет ни одного философского или логического учения, которое в той или иной форме не ставило и по-своему не решало бы этот вопрос.

Философию этот факт интересовал всегда именно потому, что это прежде всего факт, независимый ни от какой философии, факт, который постоянно и с роковой необходимостью воспроизводится в научном развитии, в мышлении человечества, -- в том числе и внутри самой философии. Более того, логическое противоречие самым недвусмысленным образом обнаруживает себя как ту форму, в которой всегда и везде происходит движение, развитие мысли о вещах. Древние греки прекрасно понимали, что истина рождается только в борьбе мнений. Критика любой теории всегда направляется на отыскание в ней "противоречий". Новая теория всегда утверждает себя тем, что показывает тот способ, которым разрешаются противоречия, неразрешимые с помощью принципов старой теории.

Но если этот эмпирический факт просто описать как факт, то оказывается, что "противоречие" -- это нечто нетерпимое, нечто, от чего мышление всегда тем или иным способом старается избавиться. И вместе с тем, несмотря на все попытки от него избавиться, мышление опять и опять его воспроизводит.