Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении - Ильенков Эвальд Васильевич - Страница 34

Под категорией "деятельной формы", "целевой причины", "цели, ради которой" осуществляется именно такой, а не иной предмет, и пытается он выразить реальную диалектику взаимодействия.

И только отсутствие естественно-научных, эмпирических и экспериментальных фактов не дает ему возможности решить вопрос материалистически. К идеализму в решении вопроса он приходит как раз в силу отсутствия экспериментальных, фактических данных. Но ставит вопрос он всегда по существу диалектически.

"Сущность" каждого единичного предмета, каждого особенного явления он всегда старается понять из его объективной роли в составе некоторого конкретно-специфического "целого", из его необходимой роли, обусловленной со стороны той системы взаимодействующих вещей, внутри которой он рождается и существует.

Именно конкретная система взаимодействующих единичных явлений всегда маячит перед ним, когда он рассуждает о "субстанции" вещей.

"Путается и бьется" он вокруг диалектики "общего" и "отдельного" именно потому, что видит реальную сложность диалектики. И если метафизик-материалист в данном пункте не путается и не бьется, то это только от того, что он реальной сложности проблемы не видит. Для него все просто: вне головы существуют только единичные вещи, а общее существует лишь в виде "сходства" между ними, которое и отражается в голове в виде "общего"...

Путаницы Аристотеля тут нет, но зато нет и подозрения относительно диалектики общего (как выражения конкретного взаимодействия вещей) и единичного (как чувственно созерцаемой "вещи").

Так или иначе, но Аристотель в своей категории "субстанции" уловил именно тот факт, что каждая единичная вещь является этой, неповторимой конкретной вещью лишь потому, что она возникает и развивается внутри и посредством реального взаимодействия с другими вещами.

Категория "субстанции" и выражает тот факт, что все свойства единичной вещи могут быть поняты лишь исходя из ее объективной роли, ее необходимой функции в составе исторически развившейся системы взаимодействия, внутри некоторого конкретного "целого".

И никогда -- из факта ее "сходства", ее абстрактного тождества другой вещи.

Диалектика предполагает, что каждая вещь своим "единичным" отношением к другой вещи выражает всегда ДВИЖЕНИЕ некоторой более обширной сферы взаимодействия, некоторой сложившейся и потому устойчивой всеобщей формы взаимодействия.

Поэтому, кроме всего прочего, с точки зрения диалектики должен быть отброшен как нелепый вопрос о том, что "первично" -- "общее" или "единичное", -- единичная вещь "как таковая", или же вещь в системе взаимодействия с другими единичными вещами.

Каждая "единичная" вещь всегда рождается внутри той или иной конкретной системы взаимодействия, и своей индивидуальной судьбой выражает конкретно-всеобщую форму взаимодействия, отражает ее в себе. Но, конечно, система взаимодействия не может существовать до, вне и независимо от "единичных" вещей, входящих в ее состав. Одно не может существовать без другого, иначе чем через другое.

Но если так, то "субстанция" определенного ряда вещей и не может и не должна осуществляться в виде "абстрактно-общего" каждой из них, порознь взятой, свойства.

Отыскание "субстанции" вещи совпадает с исследованием конкретной формы взаимодействия этой вещи с другой вещью. А взаимодействие вещей всегда предполагает не абстрактное тождество, а тождество противоположностей, благодаря которому две вещи взаимно предполагают одна другую именно потому, что они одновременно взаимоисключают друг друга по своим конкретным определениям, по определениям, характеризующим их различную роль внутри одной и той же "субстанции", внутри одной и той же конкретной системы взаимодействия...

Таким образом, понять вещь -- значит рассмотреть в ней такие определения, которые характеризуют ее как элемент данной, конкретно-исторической системы взаимодействующих вещей, значит увидеть в ней такие свойства, благодаря которым она только и может выполнять строго определенную роль внутри данной системы взаимодействия.

Это и значит понять не абстрактное, а конкретное тождество ряда вещей, которые именно разностью, именно противоположностью своей создают диалектически расчлененное "целое", входят в состав некоторого конкретного "единства", выражают собой одну и ту же "субстанцию", общую всем им без изъятия.

Абстрактное тождество поэтому и составляет кредо метафизического способа мышления.

Основной формулой диалектики является конкретное тождество, тождество противоположностей, тождество различного, конкретное единство взаимоисключающих и тем самым взаимопредполагающих определений. Вещь должна быть понята как элемент, как единичное выражение всеобщей (конкретно-всеобщей) субстанции. В этом все дело.

И с этой точки зрения, например, становятся понятными те трудности, которые не дали возможности Аристотелю понять "сущность", "субстанцию" менового отношения, тайну равенства одного дома и пяти лож. Великий диалектик древности и здесь старался отыскать не абстрактное тождество, а внутреннее "единство" двух вещей. Первое отыскать легче легкого, второе же -- далеко не так просто. Выяснив абстрактную одинаковость двух вещей, я объединяю их в "одно целое" лишь в собственной голове, лишь в абстракции. Реальная, вне головы сущая, связь между ними (их внутреннее единство) останется при этом, однако, неосознанной, невыраженной в сознании, ибо на самом деле она, эта живая связь, и не заключена в голом подобии, в тождестве их друг другу.

Выяснение объективной, вне головы и вне сознания сущей, реальной взаимосвязи двух вещей, познание каждой из них через взаимосвязь с другой, вовсе не сводится к их идеальному простому приравниванию в лоне какого-либо "высшего рода".

Реальная познавательная задача всегда сводится к отысканию той конкретной субстанции, внутри которой они выступают в качестве различных и противоположных друг другу.

Аристотель, рассматривая меновое отношение между домом и ложем, упирается в неразрешимую для его времени задачу вовсе не там и не потому, что не может усмотреть между тем и другим "ничего общего". Абстрактно общее между домом и ложем легко обнаружит совершенно бесконечные ряды и не такой развитый ум; в распоряжении Аристотеля было очень много слов, выражающих "общий" и дому и ложу "род". И дом и ложе одинаково предметы человеческого быта, обихода, условия жизни человека, и то и другое -- чувственно осязаемые вещи, существующие во времени и пространстве, оба обладают весом, формой, твердостью и т.п. -- вплоть до бесконечности. Надо полагать, что Аристотель не очень удивился бы, если бы кто-нибудь обратил его внимание на то обстоятельство, что дом и ложе -- одинаково сделаны руками человека (или раба), что то и другое -- продукты человеческого труда...

Для Аристотеля, таким образом, трудность заключалась вовсе не в отыскании абстрактно общего между домом и ложем "признака", не в подведении того и другого под "общий род", -- а в отыскании той реальной субстанции, в лоне которой они приравниваются друг к другу независимо от произвола субъекта, от абстрагирующей головы и от чисто искусственных приемов, изобретенных человеком в целях "практического удобства".

Аристотель отказывается от дальнейшего анализа вовсе не потому, что не в состоянии заметить между ложем и домом абсолютно ничего общего, а потому, что не находит такой "сущности", которая непременно требует для своего осуществления, для своего обнаружения факта взаимного обмена, взаимного замещения двух различных предметов.

И в том факте, что Аристотель не может обнаружить "ничего общего" между двумя "столь различными вещами", проявляется вовсе не слабость его логических способностей, а как раз наоборот -- диалектическая сила и глубина его духа. Он не удовлетворяется "абстрактно общим", а старается отыскать более глубокие основания факта. Его интересует не просто "высший род", под который при желании можно подвести и то и другое, а реальный род, относительно которого ему свойственно гораздо более содержательное представление, нежели то, за которое его сделала ответственным школьная традиция в логике.