Мама на выданье - Даррелл Джеральд - Страница 21

• Предыдущая
• 21/42
• Следующая

— Приятно проведи утро, сэр? — справился он, обеспокоенно созерцая меня.

Я отложил ручку, допил бренди.

— Если вы хотите знать,— осторожно произнес я,— доставило ли мне удовольствие вновь увидеть места, где прошла моя молодость, и ощутить себя восьмидесятилетним стариком, мой ответ будет отрицательным.

— Восьмидесятилетним? — удивился он.— Вы выглядите намного моложе.

— Благодарю,— сказал я.— По правде говоря, когда я держусь подальше от зеркал, мне удается делать вид, будто я неплохо сохранившийся, симпатичный сорокалетний мужчина, хотя на самом деле обязан признать, что я намного старше и выгляжу куда хуже.

— А вот и нет.— Людвиг был твердо намерен смягчить удар, возможно нанесенный моему самолюбию.— Вы совсем не выглядите старым.

— Спасибо,— снова сказал я.— Выпьете?

— Благодарю,— отозвался Людвиг.— Если можно, джин. Я заказал для него джин, а себе для компании — еще бренди. Мы выпили за здоровье друг друга.

— Между прочим,— заметил я,— джин очень вреден. Зачем вы пьете джин — это же верная смерть.

На лице Людвига появилось выражение тревоги:

— Джин? Вреден? Почему?

— Вы не читаете «Ланцет»? — изобразил я удивление.

— Что это такое — ланцет? — спросил он.

— Самый выдающийся медицинский журнал в мире,— ответил я.— Содержит всевозможные сведения... сообщает о каждом новом открытии... наставляет врачей. Как заливать культю кипящей смолой и все такое прочее... Каждый врач читает «Ланцет».

— Вот как,— отозвался Людвиг.— Выходит, это такой врачебный журнал?

— Можно и так сказать,— ответил я, пытаясь представить себе, как бы Британская медицинская ассоциация восприняла такое определение.— Но иллюстрации в нем, конечно, изображают только артерии, гланды, проказу и тому подобное. Никаких голых женщин, никакой порнонографии, хотя текст, можно сказать, не всегда рассчитан на детей младшего возраста.

— И что же в этом журнале говорится про джин? — осведомился Людвиг, подозрительно глядя на свой стакан.

— Ну, в частности, он способствует облысению.

Рука Людвига нервно пригладила его тщательно оберегаемый «внутренний заём».

— Еще от него портятся зубы, дурно пахнет изо рта и бывают острые приступы «болезни горничных»,— сообщил я.

— Болезнь горничных — это что такое?

— Так называют в просторечии воспаление коленной сумки,— объяснил я.— У вас, очевидно, будет болезнь «вице-директоров», что примерно то же самое, только приступы еще острее.

— И когда же вы узнали про это? — спросил Людвиг.

— Совсем недавно. Заказать вам еще?

— Нет, спасибо, я лучше выпью пива,— сказал Людвиг.— Надеюсь, пиво не вредит?

Я вздохнул. Мой немец был лишен чувства юмора; во всяком случае, оно пребывало в состоянии покоя. Быть может, осторожный поиск при помощи «волшебной лозы» позволит мне обнаружить бурный поток веселья?

— Не обращайте внимания,— сказал я.— Люблю иногда пошутить.

— Пошутить,— вдумчиво повторил Людвиг, как будто впервые услышал это слово.— Да-да, конечно, шутить — хорошо, нельзя все время быть серьезным. Шутки вызывают смех.

Я глотнул бренди и присмотрелся к моему новому знакомцу. Приятное лицо, большие, искренние, добрые глаза, в которых, правда, было что-то от испуганного кролика. Он производил впечатление человека, который постоянно озирается, ища взглядом .воображаемого врага. Или, быть может, опасный микроб.

— Могу я называть тебя просто Людвиг? — спросил я.— Меня зовут Джерри.

— С удовольствием.— Он мило улыбнулся и кивнул. Я решил продолжить испытание:

— Скажи, Людвиг, к кому я здесь в гостинице могу обратиться с жалобой?

Он посмотрел на меня с испугом:

— Жалобой? Ты собираешься жаловаться?

Пальцы Людвига, сжимающие стакан, дернулись, как если бы оправдались его худшие ожидания.

— Я в том смысле, что если бы что-то случилось,— объяснил я,— к кому следует обратиться?

— Обратись ко мне,— горячо произнес Людвиг,— я все сделаю.

— Послушай,— терпеливо произнес я.— Предположим, мне не нравится цвет ковра в моем номере, кому я должен жаловаться?

— Я могу поменять мебель,— успокоил меня Людвиг.— Но ковер прочно прикреплен к полу. Если хочешь, завтра переведу тебя в номер с другим цветом ковра.

— Я не намерен переходить в другой номер. Мне нравится мой ковер.

— Но ты сказал...— начал он.

— Я пошутил насчет ковра.

На лице Людвига появилось такое выражение, словно его миновала опасность попасть под колеса быстро движущегося экипажа.

— Пошутил,— вымолвил он.— Ну конечно, пошутил. Он облегченно рассмеялся.

— Но у меня претензии к душу,— сказал я. Облегчение испарилось, уступив место нервозности.

— К душу? А что с ним такое? — тревожно осведомился он.

— Каждый раз, когда я включаю его, он норовит ошпарить мне глаза, а я не застрахован от такого рода несчастных случаев,— объявил я.— И вообще, струя направлена в одну сторону, а не могу же я каждый раз становиться в передней, когда хочу помыться.

— Ты опять шутишь? — спросил Людвиг с надеждой в голосе.

— Увы, не шучу,— мрачно ответил я.— Сегодня утром меня между глаз ударила такая сильная горячая струя, что я уже хотел звонить администратору, чтобы прислали собаку-поводыря, которая довела бы меня до столовой.

— Сейчас же распоряжусь, чтобы исправили,— сказал Людвиг, проглотил свое пиво и исчез со скоростью перекати-поля, сплетенного из оголенных нервов.

В тот день я больше не видел его до самого вечера, когда, пожалуй, не слишком разумно решил отметить канун своего рождения несколькими стаканчиками бренди. Этот напиток способен прояснить ваш мозг, как если бы в голове зажегся некий диковинный яркий огонь, но он может также заставить ваш язык нести всякую околесицу. Я сидел один в огромной тихой гостиной, пытаясь что-то сочинить, когда Людвиг вдруг возник передо мной; толстый мягкий ковер приглушил его шаги, как будто он шел по снегу.

— Привет,— сказал Людвиг, серьезно глядя на меня.— Что-то ты поздно засиделся.

— Не спится, вот сижу и пробую писать,— сообщил я.— Нажми кнопку, и словно джинн из бутылки появится ночной дежурный, неся мне бренди, а тебе — что сам закажешь.

Он нажал кнопку и сел напротив, направив на меня слегка озабоченный взор.

— Ты много пишешь,— заметил он.

Чем вовсе не доставил мне удовольствия, поскольку последние полчаса я хмуро таращился на последнюю написанную фразу, соображая, что писать дальше. Я сердито захлопнул блокнот.

— Ага,— сказал я,— много. К сожалению, обилие иностранцев в Борнмуте вредно действует на мой стиль.

— Стиль? Что это?

— Мой слог.

— На него действуют иностранцы? — удивился Людвиг.

— Конечно. Каждый порядочный англичанин подвержен воздействию иностранцев, ты разве не знал? И почему только Всевышний всех не сделал англичанами...

— Но как именно иностранцы воздействуют на тебя? — допытывался он.

— Достаточно того, что они не англичане,— ответил я.— Смотри, вот я выхожу на улицу — и кого же вижу? Английских мужчин и женщин? Ничего подобного — уйму япошек и китайцев, иранцев, эфиопов и уроженцев Басутоленда. Возвращаюсь в гостиницу — и кого вижу там? Англичан? Если бы. Паршивого итальяшку-бармена по имени Луиджи, который выглядит так, словно его прапра-прадеда звали Макиавелли. Официанты — сплошь паршивые испанцы, или паршивые итальянцы, или паршивые португальцы. И могу поклясться, что где-то еще прячется паршивый лягушатник-француз, благоухающий чесноком.

— Но ведь я тоже иностранец,— сказал Людвиг.

— Вот именно. Ты — грязный гунн. С этим общим рынком явный перебор. Скоро в Британию набьется столько паршивых иностранцев, что мне придется ехать за границу, чтобы услышать хорошее английское слово.

Он долго смотрел на меня, потом рассмеялся.

— Грязный гунн,— повторил Людвиг, широко улыбаясь.— Знаю, это ты шутишь.

— Точно,— признался я со вздохом,— шучу.

— А что за книги ты пишешь?

— Романы про секс. Про сексуальных маньяков, бесчинствующих в гостиницах вроде этой.

• Предыдущая
• 21/42
• Следующая