Последние свидетели. Соло для детского голоса - Алексиевич Светлана Александровна - Страница 37

• Предыдущая
• 37/49
• Следующая

Такого любимого папу я не могу представить неживым...

Леонида Белая – 3 года.

Сейчас – гладильщица

– Запоминает ли что-нибудь ребенок в три года? Я вам отвечу...

Три-четыре картинки я запомнила совершенно отчетливо.

...За хатой на лугу какие-то дяди занимаются гимнастикой, купаются в речке. Брызгают, кричат, смеются, гоняются один за другим, как наши деревенские мальчишки. Только к тем мама меня пускала, а здесь испуганно кричит и не разрешает выходить из хаты. На мой вопрос: «Кто эти дяди?» – со страхом отвечает: «Немцы». Другие дети бегали к реке и приносили длинные узкие конфеты... Угощали меня...

Эти же дяди днем маршируют по нашей улице. Перестреляли всех собак, те на них лаяли.

После этого мама запретила мне появляться днем на улице. Вместе с котом мы сидели днями дома.

...Куда-то бежим... Роса холодная. У бабушки мокрая юбка до пояса, а у меня и платье мокрое, и головка. В лесу прячемся, я сохну в бабушкином пиджаке, платье сушится.

Кто-то из соседей залез на дерево. Я слышу: «Горит... Горит... Горит...» Одно слово...

...Возвращаемся в деревню. Вместо хат – черные головешки. Там, где жили наши соседи, находим гребешок. Я узнаю этот гребешок, соседская девочка, ее звали Анютка, меня им расчесывала. Мама не может мне ответить, где она и где ее мама? Почему они не возвращаются? Моя мама держится за сердце. А я помню, как Анютка приносила мне от дядей, которые весело купались в речке, длинные узкие конфеты. Такие длинные, как карандаши... Очень вкусные, мы таких не знали... Она была красивая, ей всегда давали много конфет. Больше всех.

Ночью засовываем ноги в золу, чтобы согреться и заснуть. Зола теплая, мягкая...

Дуня Голубева – 11 лет.

Сейчас – доярка

– Война... А пахать надо...

Мама, сестра и брат поехали в поле. Лен сеять. Они поехали, а через час, больше не прошло, бегут женщины:

– Твоих, Дуня, постреляли. На поле лежат...

Мама на мешке лежала, а из мешка семена сыпались. Там много-много дырочек от пуль...

Осталась я одна с маленьким своим племянником. Моя сестра недавно родила, а муж ее был в партизанах. Вот с этим мальчиком...

Корову доить не умею. Она ревет в хлеву, чувствует, что хозяйки нет. Собака всю ночь воет. И корова...

Маленький ко мне лезет... Грудь просит... Молока... Я вспомнила, как сестра его кормила... Оттяну ему сосок, он цокает, цокает и заснет. Молока у меня нет, но он устанет, натрудится и заснет. Где он простудился? Как заболел? Сама малая, что я понимала. Кашляет, кашляет. Есть нечего. Коровку уже полицаи забрали.

И мальчик умер. Стонал-стонал и умер. Слышу: тихо стало. Подняла тряпочки, он черный лежит, только личико белое, чистое осталось. Белое личико, а сам весь черный.

Ночь. Темные окна. Куда я пойду? Буду ждать утра, утром людей позову. Сижу и плачу, что никого в хате нет, даже этого маленького мальчика. Стало днеть, положила я его в сундучок... Сохранился у нас дедушкин сундучок, где у него инструменты лежали, небольшой, сундучок, как посылочка. Боялась, что придут коты или крысы, обгрызут. Он такой маленький лежит, еще меньше, чем живой. В чистое полотенце завернула. Льняное. И поцеловала.

Сундучок был как раз ему по росту...

Лена Старовойтова – 5 лет.

Сейчас – штукатур

– У меня остался сон... Один сон...

Мама надела свое зеленое пальто, сапоги, завернула в теплое одеяло шестимесячную сестренку. И пошла. Я сидела и ждала у окна, когда она вернется. Вдруг вижу: ведут по дороге несколько человек, и среди них моя мама с сестренкой. Около нашего дома мама повернула голову и посмотрела в окно. Не знаю: увидела она меня или нет? Фашист ударил ее прикладом... Ударил так, что она согнулась...

Вечером пришла тетя, мамина сестра... Она очень плакала, она рвала на себе волосы, а меня называла: сиротинушка, сиротиночка. Я слышала эти слова впервые...

Ночью мне приснился сон, будто мама топит печь, огонь ярко горит и плачет моя сестренка. Мама меня зовет... А я где-то далеко и не слышу. Я в страхе просыпалась: мама меня зовет, а я не откликаюсь. Мама плакала во сне... Я не могла себе простить, что она плачет. Мне долго снился этот сон... Всегда один и тот же. Я хотела и... я боялась его увидеть...

У меня даже фотокарточки маминой нет. Один этот сон... Я нигде больше не могу маму увидеть...

Мария Пузан – 7 лет.

Сейчас – рабочая

– Простите, я, когда я это вспоминаю... Не могу... Я... Я не могу смотреть в глаза другому человеку...

Выгнали из сарая колхозных коров, а туда затолкали людей. И нашу маму. Мы с братиком сидели в кустах, ему два годика, он не плакал. И собака наша с нами сидела.

Утром пришли домой, дом стоит, а мамы нет. И людей никого нету. Одни мы остались. Я иду за водой, надо печь топить, братик кушать просит. На колодезном журавле висели наши соседи. Повернула в другой конец деревни, там криничный колодец был, самая лучшая вода. Самая вкусная. И там люди висят. С пустыми ведрами вернулась. Братик плакал, потому что голодный: «Хлеба дай. Дай корочку». Один раз я его укусила, чтобы не плакал.

Так мы жили несколько дней. Одни в деревне. Люди лежали или висели мертвые. Мы мертвых не боялись, это все были знакомые люди. Потом встретили чужую женщину, начали плакать: «Будем с вами жить. Одним страшно». Она посадила нас на саночки и повезла в свою деревню. У нее было двое мальчиков и нас двое. Жили так, пока не пришли наши солдаты.

...В детдоме мне подарили оранжевое платье, с карманчиками. Так любила его, что всех просила: «Если умру, похороните в этом платье». Мама умерла, папа умер, и я скоро умру. Долго-долго ждала, когда умру. Всегда плакала, когда слышала слово «мама». Однажды меня за что-то отругали и поставили в угол, я убежала из детдома. Несколько раз убегала искать маму.

День рождения свой я не помнила... Сказали, что выбери сама любой день, какой хочешь. Ну, какой тебе понравится. А я любила майские праздники. «Но, – думаю, – никто не поверит, если скажу, что я родилась Первого мая, и второго – не поверят, а если скажу – третьего мая, то это будет похоже на правду». Именинников объединяли по кварталу, делали нам праздничный стол с конфетами и чаем, дарили подарки: девочкам что-нибудь на платье, мальчикам – рубашки. Один раз в детдом пришел незнакомый дедушка и принес много вареных яиц, раздавал всем и так радовался, что делает нам приятное. Как раз на мой день рождения...

Я уже была большая, но скучала, что нет игрушек. Когда ложилась спать и все засыпали, вытягивала из подушки перышки и рассматривала их. Это была моя любимая игра. Если болела, лежала и мечтала о маме. Я хотела быть одна у мамы и чтобы мама меня баловала.

Долго не росла... Мы все в детдоме плохо росли. Я думаю, что, наверное, от тоски. Мы не росли оттого, что мало слышали ласковых слов. Без мам не росли...

Валя Юркевич – 7 лет.

Сейчас – на пенсии

– Мама ждала мальчика... И папа хотел мальчика. А родилась девочка...

Но все так хотели мальчика... И я росла больше мальчиком, чем девочкой. Родители одевали меня в мальчиковую одежду и подстригали, как мальчика. Игры мне нравились мальчишеские: «казаки-разбойники», «в войну», «в ножички». «В войну» особенно нравилось мне играть. Я считала, что я смелая.

• Предыдущая
• 37/49
• Следующая