Третья молодость - Хмелевская Иоанна - Страница 40
- Предыдущая
- 40/63
- Следующая
Такого кофе я не пила нигде, даже на Сицилии. Как они это делают? Божественный напиток, страшно крепкий и чудесного вкуса. По-видимому, имел значение и сорт кофе, и способ поджаривания зёрен, не говоря уже о таинстве приготовления. Отпив половину, остальное я отдала Ежи.
— Держи, ребёнок, ты большой, надеюсь, тебе не повредит…
За десять минут без всяких порошков головная боль у меня прошла — как рукой сняло. Убеждена, что арабский кофе из второразрядного бара побил все мировые рекорды.
Пока я была в Алжире, мы постоянно ждали вестей от Роберта — Зося вот-вот должна была родить. Телефонная связь с Алжиром оставляла желать лучшего, все сообщения лишь в письмах. Но и при таком способе связи то и дело происходили недоразумения из-за весьма оригинальных взглядов почтальонов. К примеру, был среди них чудак, который все письма запихивал в один, никому не доступный ящик, ибо владелец уехал. Когда поляки, несколько месяцев нетерпеливо ожидавшие весточки с родины, взломали ящик, обнаружилась уйма писем. Другой письмоносец, в Оране, всю корреспонденцию многоэтажного дома приносил жене одного поляка, приводившей его в экстаз. Толстая блондинка — предел красоты! Обнаружив такие методы доставки почты, вся контрактная Полония стала пересылать письма с оказией — выезжавший туда и обратно вёз дополнительную сумку с корреспонденцией.
Наконец от Роберта пришла телеграмма — родилась моя вторая внучка, Моника. Одновременно, уже в письме, Роберт с отчаянием умолял прислать детского стирального порошка, что подвергло серьёзному испытанию мои лингвистические способности. Непонятно почему я никогда не могла запомнить, как будет по-французски «стиральный порошок». И до сих пор не знаю — в моем словаре такое понятие отсутствует.
Что такое пробка на скоростной алжирской трассе, я пережила на собственном опыте. Мы поехали в аэропорт за Богданом, отцом Ивоны, приезжавшим мне на смену. Кажется, при этом необходимо было доставить кого-то возвращающегося домой. Во всяком случае в аэропорт пришлось отправиться значительно раньше, после чего у нас осталось много времени. Ежи решил смотаться в город по каким-то делам и быстро вернуться. Поехали.
До аэропорта в Алжире тридцать три километра, скоростной трассой можно обернуться за час. Через двадцать минут мы проехали пятьдесят метров. Автомобили, сбитые в плотную массу — зеркальце к зеркальцу и бампер к бамперу, стояли намертво.
— Слушай, ребёнок, может, там какая-нибудь катастрофа? — забеспокоилась я.
— Вот именно, — мрачно ответил ребёнок. — Катастрофа случилась двадцать семь лет назад и продолжается до сих пор…
Короче, в город не успеть. Мы попытались выбраться из пробки. Через пятнадцать минут Ежи силой втёрся между машинами и перебрался на полосу в направлении к аэропорту. Мы только-только успели, когда Богдан уже выходил из здания.
Кстати, насчёт «ребёнка»: так я всегда обращалась к своим сыновьям. Каролина, в первый раз услышав такое обращение к Ежи, устроила страшный рёв.
— Он не твой ребёнок! — заливалась она горючи ми слезами. — Он мой папа!!!
С огромным трудом удалось её убедить, что одно другому не мешает: её папа — ребёнок своей мамы, и никакой порядок этим не нарушается. Через три дня она примирилась с таким положением вещей.
Светопреставление с моим возвращением началось намного раньше. Первый акт спектакля состоялся при упаковке вещей.
Приехала я с одним чемоданом. В Алжире накупила всякой всячины, в том числе полтора килограмма толстой шерсти на свитер, который сразу же и начала вязать, большую плетёную корзину, три пары арабских резиновых сапог на меху… Минутку, три?.. Все мы носили такие сапоги — моя мать, Люцина, тётя Ядя и я. Нет, вроде бы лишь три пары. Может, четвёртую привёз кто-нибудь другой?.. Ладно, трех пар тоже хватало. Огромный кустарный вазон из глины, не обожжённый, а высушенный на солнце, два кило миндаля, изюм и корила в палочках, съедобные жёлуди, которые можно печь как каштаны и которые я засыпала в вазон… Остального не помню, уверена только, что я ещё пополняла багаж по пути.
Во всяком случае, я не везла ни зёрнышка кофе и никакой кожи — основных товаров, транспортируемых в Польшу. Зато везла мощный пласт коры пробкового дуба, который дети приволокли из лесу…
Эта кора привела меня в полный экстаз. У детей в ванной был небольшой «лягушатник» для Каролины, из стока пахло. Я взялась сделать для стока пробку. Велела Ежи отрезать кусок от коры (а может, отрезала собственноручно). Кусок сперва следовало выварить и лишь после этого обработать. Поместила я свою заготовку в кастрюлю с водой, чтобы кипела. Выйдя из кухни, я через некоторое время вернулась и узрела непонятное явление. Кусок коры почти целиком вылез из воды и вовсе не желал погружаться. Я попробовала запихать его поглубже.
И лишь тут осознала — ведь это же пробка. Изо всех сил старалась погрузить мерзавку в кастрюлю, но едва отпускала, она тотчас же выскакивала. Я расстроилась: какой прок кипятить на поверхности воды. Попробовала прикрыть крышкой — без толку. Никаким способом кора не желала погружаться в воду. Однако, по-видимому, выварилась — пробку для «лягушатника» я сделала, подогнала, и она прекрасно выполняла свою функцию.
Кора, не желавшая тонуть ни за что на свете, привела меня в полное восхищение. Не бросать же такое сокровище, лучше уж самой остаться. Нет, без пробки я не уеду!
Дети начали обращаться со мной мягко, как и положено обращаться с психами, которые неожиданно могут впасть в буйство. Само собой разумеется, облюбованные трофеи в чемодан не влезали, дети отдали мне свой дорожный баул на колёсиках. Шерсть и начатый свитер я запихала в корзину — изделие местных мастеров. Наверно, туда вошло и ещё что-нибудь, корзина была вместительная. Единственный её недостаток — легко переворачивалась. Кажется, туда же я заткнула косметичку и думку. Всю жизнь вожу с собой думку, особенно когда предполагаются разнообразные ночёвки — с подушками в гостиницах случается всякое. О коробке из-под обуви с сухими травами, преимущественно с колючками, прицепленной к баулу на колёсиках, и говорить не стоит. Правда, при переезде коробка мешала ужасно…
Возвращаться я решила кружным путём — нашлись всякие дела в Париже и ФРГ.
Парижские дела — филателистические. Я намеревалась купить свежие каталоги (в Польше их не достанешь ни за какие деньга) и по мере возможностей пополнить свою коллекцию марок. А в ФРГ ехала получать деньги. ФРГ — единственная страна, где тогда обменивались все иностранные валюты, в том числе и демократические марки, а их у меня набралась уйма от разных гонораров. Конечно, растратить их удалось бы и в ГДР, но, во-первых, не на что тратить, а во-вторых, я не любила ГДР и ехать туда не хотелось. Посему я разработала весьма сложный маршрут. Паромом из Алжира в Марсель, дальше поездом до Парижа, потом в ФРГ (город любой, предпочла бы Нюрнберг, ибо упрямо желала миновать ГДР), затем в Польшу через Прагу (как всегда, соблазняли перчатки). Привыкнув к машине, я не учла свой багаж. Мне и в голову не пришло, что сам он за мной не поедет.
— Мама, ты не справишься, — встревожился Ежи, когда мы все уложили.
— Вот ещё, — ответила я легкомысленно. — Доберусь. Не пешком же иду!
Как всегда, прав оказался ребёнок, а не я, глупая старая кляча. Справиться-то я справилась, это само собой, но поклялась никогда в жизни больше не валандаться с багажом…
Уже самое начало оказалось проблемой. Паром в Марсель отходил на следующий день после прилёта Богдана. Ежи работал, отвезти меня было некому, не говоря уже о том, что в апартаментах детей для двоих лишних людей не хватало ни места, ни мебели. Пришлось мне остаться в Алжире.
На одну ночь поместили меня у знакомого соотечественника — это было принято. Арабскими гостиницами пользоваться избегали: случалось, в номер заползали скорпионы. Поэтому старались взаимно выручать друг друга. Знакомый соотечественник жил на втором этаже, лифт в доме имелся, на седьмом этаже тоже жили поляки. Паром отходил в час дня. Соотечественник утром спешил на работу, мы договорились — я закрою квартиру, а ключи отнесу жене поляка на седьмой этаж. Вроде бы все было предусмотрено.
- Предыдущая
- 40/63
- Следующая
