Старшая правнучка - Хмелевская Иоанна - Страница 37

• Предыдущая
• 37/80
• Следующая

Описание строительных работ в Блендове перемежалось красочными зарисовками зимних варшавских карнавалов, на них прабабка по-прежнему блистала и который уже раз хвалила себя за предусмотрительность, проявленную смолоду, когда сохранила за собой право распоряжаться своим родовым имуществом. Благодаря этому и теперь могла справлять себе бальные платья, мужа не спросясь, чем Матеуш был чрезвычайно недоволен и обижался, как встарь. Правда, теперь Матильда могла его утешить: подросла дочка. Ханне шел семнадцатый год, родители стали вывозить ее в свет, и Матильда великодушно разрешила мужу потратиться на наряды, что тот с радостью и сделал. В результате Ханна пользовалась большим успехом и без устали отплясывала на балах, подобно матушке, к большому удовольствию ее гувернантки Ванды, которая тоже балы любила, но главное – вся расцветала от гордости, глядя на светские успехи своей воспитанницы.

Матильда сожалела, что в тот год не смогла поехать в Париж, на такую поездку денег все-таки не хватило, ибо приходилось посылать Томашеку в Лондон, хотя и меньше, чем родители опасались. Дойдя же до описания варшавских балов, Юстина не выдержала и перепечатала текст на машинке, тем более что речь шла о главном.

…Платье себе роскошное сшила, сапфирового оттенка, но чуть потемнее, сильно драпированное и с золотой сеточкой по бокам, и к тому платью я надевала сапфиры с рубинами. Другое же, не менее замечательное, из мясистого зеленого атласа, богато отделанное серебряным кружевом, и в этом платье я наконец появилась в бриллиантах. Ханнусе же не позволила белое надевать, только в кремовых да лососевых тонах, белое в этом году не носят, да и при ее темных волосах ей к лицу в кремовом. А раз платит отец, в расходах для дочери я не стеснялась.

С упоением описывала Матильда все эти корсетики, кружавчики, перчатки, веера, чулочки со стрелками, наверняка последний крик парижской моды. К счастью, до Варшавы не дошло уже совсем непристойное увлечение французских модниц, о котором сообщал в письмах второй год путешествующий Томашек. Оказывается, теперь намного важнее стали нижние юбки, сплошь в оборках, которые непременно должны торчать из-под верхних. Как же упоительно было читать обо всех этих тряпках, какой контраст представляли описания балов в сравнении, скажем, с перипетиями Барбары!

Встревожили, правда, Юстину упоминания о сапфирах и бриллиантах. Неужели прабабка все-таки извлекла их из тайника? Ага, вот и о сокровищах запись:

…На время работ в Блендове я сочла более безопасным держать все под рукой, но об этом никто не знает, даже Матеуш. И в записках более о том упоминать не стану.

А вокруг Ханнуси слишком много искателей руки крутится, не ради ли ее состояния? Меня это беспокоило очень, уж не сама ли я тому способствовала? Вот и казнись теперь, однако же, о счастье дочери болея, не уподоблюсь Чесе Гавроцкой. Гавроцкая на три года меня старее, да по балам без меры разъезжает, а дочерей же обеих, Ханнуси моей постарше, взаперти держит, малы, мол, еще. А все для того, чтобы самой казаться моложе. Не стану кривить душой, по наружности Чеся хоть куда, на свои лета никак не потянет, и никто ей столько ни в жизнь не дал бы, если бы я на ухо дамам не нашептала. Свежесть лица ее – одна видимость, мазям да притираниям обязанная, а уж как в танцах дрыгается да трясется, со стороны глядеть неловко, лучше бы дочерей в свет вывозила. Хотя и то верно – пан Гавроцкий совсем старый да хворый сделался.

Иное дело мой Матеуш. Держится ровно молодой, крепок и строен, может, тем обязан своим лошадям, ибо вечно в седле и из конюшен не выходит. На мазурке давеча молодых всех за пояс заткнул, а наружность такова, что любая за него бы пошла. Второго такого не легко сыскать. Граф Струминский, к примеру, тоже пригож да умен и с дамами первый любезник, да сложением чрезмерно хлипкий, навряд ли женщину по лестнице до самого верху донести сил достанет, а для Матеуша моего то плевое дело. Доводилось мне в ученых книгах читать, что телесные упражнения на свежем воздухе весьма способствуют сохранению молодости.

…Все последнее время я думаю, как бы Ханю свою от охочих до богатства женихов уберечь. Неглупа моя дочка и рассудительна, да тут панна Ванда нечаянно подгадила, ибо является живым доказательством, каково без приданого остаться девице, вот Ханя и не слишком свое приданое скрывает. Да и после моих сапфиров и брильянтов навряд ли кто поверит бедности Ханнуси. Пришло мне было в голову слухи распустить, что украшения мои фальшивые, да одумалась, не то бабка в гробу перевернется.

А о Чесе Гавроцкой я не иначе как в недобрый час припомнила. Вчера ее Броня сбежала из дому с новым ихним писарем. Вернувшись с бала-маскарада, вот такую конфузию обнаружила Чеся в своем доме. А молодые все хитро обставили. Писарь якобы из дому получил весть о смерти дядюшки и тотчас к нему отправился, Броня же к подружке своей, Крысе Паментовской, поехала погостить. Только через три дня правда наверх вышла и оказалось, Брони в Паментове не бывало, а новобрачные Козловские обвенчались в костеле и пребывают в Радоме. Никто не сочувствует пани Гавроцкой, все, как я, одно твердят: по заслугам Господь ее покарал, нечего дочерей взаперти держать, а самой на балах крутиться.

По возможности постараюсь оказаться в доме Чеси, стать свидетельницей ее «радости», когда молодая пани Козловская бабке внучонка привезет.

Вся молодежь наша прямо революцию устраивает, даже верить отказываюсь. Младший Вальдецкий идет на право, чтобы потом стать адвокатом или нотариусом, второй сын Паментовских намерен изучать сельскохозяйственные науки, другие на медицину, инженерию или политехнику собираются. А того хуже, что и панны наши шляхтенки туда же. Зелинская Марыся, выросши, не первого бала от родителей требует, а учебы в Женеве, врачом ей приспичило стать. Страшные вещи творятся! И всем этим шокированная, я своего Томашека все больше ценю, ибо никаких наук мой сын не требует, только богатую невесту начинает присматривать. Да и Ханя навряд ли Женевы той возжаждет.

И вдруг посреди всех этих семейных тревог и светских сплетен промелькнуло в дневнике настораживающее упоминание о пане Пукельнике. Пришлось Юстине опять сесть за машинку, чтобы все переписать, а потом на досуге еще раз продумать. Оказалось, пан Базилий Пукельник довольно давно в их краях обретался, даже не постыдился встретиться с Зеней, которую некогда пытался со свету сжить. Зеня только через несколько лет проговорилась об этом Матильде, которая очень удивлялась наглости проходимца. Как выяснилось, пан Базилий приехал покаяться в прежних грехах, дескать, по молодости, по глупости, а теперь его совесть заела. И Зеня призналась подруге – простила она негодника, как только увидела, так сразу ей прежний гадкий муж вспомнился, которого этот негодник прикончил, а теперь она сколько лет с паном Ростоцким в счастье да согласии живет. Ну как тут не простить? А когда Матильда принялась подругу упрекать, та ей возразила – ведь пан Пукельник только ее мужа убил, она в живых осталась, так имеет право простить, а если пан Пукельник перед Господом виноват, то это уж Господа дело, прощать или нет. И еще пан Базилий просил Зеню оказать ему любезность, походатайствовать перед Матеушем, чтобы ему, Пукельнику, лошадей продал. Зеня и ходатайствовала, да безуспешно, Матеуш проявил принципиальность и не только отказался мерзавцу своих лошадей продавать, но и встречаться с убийцей не пожелал.

И еще дошли до Матильды слухи, что Базилий Пукельник в последние годы все ее поместья объездил, якобы тоже в поисках лошадей, а дольше всего в Блендове сидел. Порадовалась Матильда, что провела там электричество, а заодно организовала и кое-какие другие переделки. Подозрительным показался и такой факт. Пукельник и в Пляцувке побывал, а ведь там Матеуш только першеронов выращивает, Пукельник же, по его словам, скаковых желает чистокровок. Тогда, спрашивается, что ему в Пляцувке делать? Выяснилось также, что во всех деревнях Пукельник усиленно общался с местным населением и о чем-то расспрашивал людей, лично рассматривал трубы для канализации, а также электрические столбы и провода, будто такое же новшество собирается завести в своих владениях. Матильда очень хвалила себя за предусмотрительность, а особенно за немца, которого теперь днем с огнем не разыщешь. "Столько мог разузнать, что кот наплакал", – удовлетворенно записала прабабка в дневнике.

• Предыдущая
• 37/80
• Следующая